Падение царского режима. Том 1 - Павел Щёголев

Председатель. – Вы не можете сказать, через кого?

Хвостов. – Точно не могу сказать, – не помню… Но косвенно очень многие передавали… Одна старая дама великосветского кружка передавала мне, что об этом говорили у английского посла, что, будучи во флоте, бывший император обо мне вспоминал. Я особенно в это не углублялся, но так или иначе, мне было известно, что там относятся ко мне более или менее хорошо. Потом мне стало известно, что бывшая императрица не дает своего согласия на мое назначение – в виду того, что я проштрафился тогда и не успел искупить свои вины относительно отъезда Распутина.

Председатель. – Вы говорите, как о деле обычном, для вас естественном, – что императрица не дает согласия: что же? Вы об этом знали? С каких пор вы стали знать, что не император, а императрица?

Хвостов. – Когда я приехал в Петроград и стал ближе узнавать о Распутине, я знал тогда то, что было более или менее тогда достоянием всех…

Председатель. – Но будьте добры вкратце сказать: вы с достаточной твердостью это установили?

Хвостов. – Это я уже потом твердо установил. Я исторически подхожу к этому предмету…

Апушкин. – Вы ставите возвращение к вам некоторого внимания со стороны бывшего государя в связи с вашим интересом к электрической промышленности и прочим предприятиям?

Хвостов. – Я ставлю это в связь с тем, что ушел Маклаков, который увеселял двор, и явился Щербатов, с которым ему было скучно.

Апушкин. – А другие лица не могли заинтересовать двор вами?

Хвостов. – Я лично ставил такую связь: государь мне сказал, что он обратил внимание и с жадным интересом следил за моими речами. Моя речь о немецком засилии его заинтересовала.

Это личное мое впечатление. Речь моя была сказана в мае 1915 г. Если бы только моя речь, то сразу я был бы вызван и назначен. (Так мне, по крайней мере, казалось, может быть, другие думают иначе: впечатления разные бывают)… В мае был Маклаков, в июне Маклаков ушел: был назначен Щербатов. Я начал получать сведения, что царь мною интересуется, в июне месяце. В это время, приблизительно летом, я почувствовал переворот: мне стало известно, что, опять таки, если я там не был принят, то этому, будто бы, мешает Распутин и что Александра Федоровна не была согласна. Впоследствии мне удалось узнать (я расшифровал), что был разговор; но Александра Федоровна не особенно сочувствовала моему назначению. Но после того бывший государь ей сказал, чтобы она меня приняла, и она меня приняла, и уже после того, как она меня приняла, она дала согласие на мое назначение. Как я потом узнал из источников третьестепенных, идущих от Распутина, она дала свое согласие с тем условием, чтобы товарищем министра внутренних дел, заведующим полицией и охраняющим Распутина, был назначен сенатор Белецкий. Это мне стало известно более точным образом – агентурным путем – потом, когда я стал министром внутренних дел… Я решил принять предложение, которое мною было получено. В самом начале я был вызван государем поговорить о текущих делах. Он мне ни слова не сказал о моем назначении, говорил о текущих делах, говорил, что читал мои речи, – вполне со мной согласен; говорил об общем положении вещей, – говорил долго… Потом простился со мной и сказал, что будет с большим интересом читать мои речи в Государственной Думе. Когда он говорил со мной, у него уже было написано письмо Горемыкину, потому что в тот же день, когда я приехал домой, Горемыкин получил приказ, в котором было сказано, что меня назначили министром внутренних дел… Таким образом, он говорил одно, а на деле уже было решено другое, – и разговор о моих будущих речах был просто приятным разговором… Так как я мало интересовался вопросами чисто полицейского характера, я считал, что мне гораздо удобнее, если будет лицо, всецело ответственное, которое будет охранять Царское Село; будучи совершенно незнаком с этим делом, я боялся брать на себя охрану Царского Села и был очень доволен, что на другом лице будет лежать эта обязанность. Я думал, что благодаря обходному движению (всякий человек думает, что ему удастся сделать больше, чем он потом сделает) – я думал, что если прибегну к обходному движению, несмотря на эту охрану, мне удастся добиться чего-нибудь по выяснению этих кружков, которые меня интересовали, и относительно Распутина… Но это было самомнение, которое свойственно каждому человеку: на самом деле вышло несколько иначе… Когда я был назначен, у меня явилась масса других дел. А, кроме того, я, главным образом, заинтересовался выяснением того, что мне казалось загадочным, что казалось невыясненным, и находил нужным все это расшифровать и разгадать… Я стал последовательно изучать все кружки, которые так или иначе окружали немецкий капитал. Мое представление было следующее: в целях завоевания – может быть, я ошибался, но мне казалось, что в целях завоевания России, – Вильгельм отправлял капиталы: и цель эта была политической, а не только экономической…

Председатель. – Простите, одну минуту… Когда вы представлялись бывшей государыне, она вам не говорила о предстоящем назначении и не поставила вам некоторых условий?

Хвостов. – Нет, она только сказала: «Вас очень хвалит государь, о вас он говорит много приятных слов!…»

Но то, что она говорила, это были только любезные слова. Она говорила: «Я – с удовольствием, – рада вас видеть назначенным… Но мне бы хотелось – это мое желание, – вы, может быть, удовлетворите его, с своей стороны представив сенатора Белецкого в свои товарищи?…» Но это она говорила мягко, кругло… Она не говорила: если не согласитесь, то я не соглашусь на ваше назначение… Это было сказано в дипломатической форме. Было сказано: «Я буду приветствовать ваше назначение, буду очень рада, но вы, с своей стороны, сделаете мне удовольствие, и мы тогда будем спокойны, потому что – вы сами понимаете – мы находимся в постоянном волнении и нам приятно, чтобы опытный человек охранял нас… Вы – в смысле охраны – не особенно сведущи…» Одним словом, все это было сказано в мягкой форме…

Председатель. – В то время, как государь на приеме вам не говорил о назначении вас министром, в это же время, в мягкой форме, бывшая императрица говорила с вами о назначении вас министром, поставив условием назначение вашим товарищем Белецкого?

Хвостов. – Бывшая императрица говорила: «Мы уйти никуда не можем, а вот вы можете уйти, и нам было бы желательно, для вашего спокойствия, чтобы был опытный человек, который бы охранял нас…» Теперь я возвращаюсь опять к немецкому капиталу. Мне казалось, что этот немецкий капитал ведет завоевание, одновременно политическое и экономическое, и идет различными формами: заграницей устраиваются общества, – электрические, металлургические и пр., которые имеют свои филиальные отделения здесь, чтобы доходы все шли туда и не проживались здесь, а распределялись там среди держателей их акций… Мне казалось, что для охраны этого немецкого капитала существует связь между лицами, которые владеют большею частью немецких капиталов и которые работают при помощи этих капиталов и получают дивиденд: это директора банков, которые получают 500-тысячные оклады, – очевидно, не за свой труд, а за какую-нибудь политическую миссию!… Потом, рядом с этим, для того, чтобы охранять в России капиталы, одних банковых людей достаточно, и тут является влияние на чиновничество, на известный ряд чиновников, которые действуют – в силу ли своего родства, а, может быть, – ради выгоды… Потому-то им необходима придворная охрана, которая может влиять на Царское Село. Для этого, так или иначе, они должны заполучить некоторых из придворных лиц, а не тех, которые не имеют никакого значения… Кроме того, тут обратила мое внимание группа остзейского дворянства, которая имеет близкую связь с так называемыми «кругами» или «партиями» при дворе, которые с малолетства получают придворные чины и высокие звания, которые получаются обыкновенно через двадцать-тридцать лет службы…

Председатель. – Обратило ли на себя ваше внимание то обстоятельство, что для охраны этого капитала нужен, опять таки в интересах сохранения этого капитала, чисто военный шпионаж?

Хвостов. – Я и говорю, что для охраны немецкого капитала во время войны мне казался необходимым военный шпионаж, который и существовал в действительности… Первое мое внимание было обращено – еще когда я был в Государственной Думе (как я уже показывал, и это, кажется, записано в моем показании) – на историю воссоздания русского флота… Мое внимание обратила на себя ревизия сенатора Нейдгарта… После моей речи о синдикатах я имел случай получить от одного лица всеподданнейшую докладную записку Нейдгарта – сводку о данных его ревизии. В этой всеподданнейшей докладной записке Нейдгарт указывал на существование синдиката судостроительных операций, который образовало «Общество русских судостроительных заводов» вместе с разными немецкими фирмами, например, Виккерс и др… Смысл этого синдиката был тот, чтобы отдельные фирмы не могли брать дешевле тех цен, которые назначит это «Русское Судостроительное Общество». При чем в синдикате было сказано откровенно, что прибыль должна быть чуть ли не 100% – ровно» рубль на рубль! Нейдгарт находил, что раз существует синдикат, который себе гарантирует 100%, это является помехой для воссоздания флота, потому что, если Государственная Дума ассигнует 500 миллионов или один миллиард, то можно было сто кораблей построить; а при таких условиях, что нужно нажить рубль на рубль, можно построить только 50, т.-е. вдвое меньше… Нейдгарт находил необходимым чуть ли не предать военному суду деятелей этого синдиката… Это меня заинтересовало, и когда я стал ближе подходить к этому вопросу, то оказалось, что «Русское Судостроительное Общество» финансируется… Синдикат устраивается так: несколько обществ назначают условия относительно технических средств постройки: одни дают патенты на оборону, другие патенты на миноносцы… Но необходимо, чтобы банковые учреждения финансировали это предприятие. Взялся финансировать их «Международный банк». Когда я ближе подошел к «Международному банку», то выяснилось, что за месяц до войны главным акционером банка был Ландсгаузен,[*] который имел огромное количество паев этого «Международного банка»… Мне один знакомый принес отчет собрания, где, до войны, свободно печаталось, кто сколько паев представил, – и было синим карандашом подчеркнуто: фамилия Ландсгаузен[*] – столько-то… У него было больше, чем у остальных… Меня спросили: как мог Ландсгаузен[*] или тот же «Международный банк» до 1912-13 г. руководить воссозданием этого флота?… Я заинтересовался, кто является представителем… Оказалось – австрийский подданный – Заруба! Меня это поразило тем более, что, как потом оказалось, этот австрийский подданный отбыл за границу со всеми секретами, вместе с двумя директорами этого банка: Шульцем и другим – фамилию я его не помню, – но оба оказались иностранными подданными…