Птица, обитающая… Стихотворения - Мария Мельникова

Птица, обитающая…

Стихотворения

Мария Михайловна Мельникова

© Мария Михайловна Мельникова, 2015

© Мария Михайловна Мельникова, дизайн обложки, 2015

© Мария Михайловна Мельникова, иллюстрации, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Предисловие

Историю поэзии можно писать, говоря, к примеру, исключительно о судьбах лирического субъекта. Трансформации постромантического «я» в новейшей поэзии привели к распространению так называемого «плавающего» субъекта, расщепленной поэтической личности, существующей в пространстве внеиерархического мира, в ситуации тотального кризиса идентичности, приводящего, в свою очередь, к формированию новых идентичностей.

В этой ситуации для молодой поэзии неожиданно стало важнейшим понятие опыта. Описание места себя-в-мире становится не просто маркером пребывания здесь-и-сейчас, но чуть ли не единственным способом сохранить представление о целостности говорящей личности. В стихотворениях Марии Мельниковой это самоощущение обретает яркость и убедительность: «Птица, обитающая в скрипучих качелях, / Голосом моего детства, или чьего другого – / Или чего другого – / Сообщает о лете, которое предстоит запомнить / Или не запомнить – не знаю, как все получится. / Сообщает о детстве, которое у меня было / И по этой причине не денется от меня никуда». Владение иллюзорным опытом становится чувством гораздо более сильным и насущным, нежели соотнесенность с десакрализованными внешними атрибутами реальности.

Вообще, стихотворения Мельниковой задают координаты специфического стоицизма, так сказать, стоицизма новой формации, при котором нет даже и признаков самопостулирования «гордого человека» («ты Царь – живи один»); нет, здесь возникает своеобразный стоицизм самоумаления, такой себе апофатический стоицизм. Плюс – редкая в новейшей поэзии нота – своего рода морализм имморалистической эпохи, поиск некоторых оснований в культурном архиве – оснований не менее ложных, нежели мысль о собственном существовании, – и от того не менее значимых: «Мне будет сложно тебе объяснить, мое сердце, / Почему никого не надо любить, и я, правда, не знаю, / Что тебе посоветовать из мирового наследия, / Но мы будем работать над этим, мы будем работать… наверно…»

Стихи Мельниковой устраняют ироническое самоуспокоение не только как метод, но и как возможность, это поэзия, нацеленная на осознание внутренней дисгармоничности, отчасти даже и признание ее, но никоим образом не возвеличивание, не придание ей ценностного начала. Баланс сложных психологических экспериментов лирического субъекта, производимых над самим собой, и внеположенного сомнительного мира с его неустановимыми требованиями и правилами, рождает жесткий и убедительный поэтический жест Марии Мельниковой.

Песни спальных районов

Все это посвящается

Некрасивой улице Хачатуряна,

Ничем не напоминающей о композиторе,

И смиренной улице Коминтерна,

Ничем не напоминающей о Коминтерне.

Названия улиц следует уважать,

И то, что они называют,

Тоже следует уважать

В любом случае,

Потому что когда на нас снова подует,

Надо будет за что-то держаться,

А держаться за что-то большое и важное

Мы, как показывает практика,

Умеем плохо.

Двор

Птица, обитающая в скрипучих качелях,Голосом моего детства, или чьего другого —Или чего другого —Сообщает о лете, которое предстоит запомнитьИли не запомнить – не знаю, как все получится.Сообщает о детстве, которое у меня былоИ по этой причине не денется от меня никуда,И о том, что не надо грустить чрезмерно.Она не знает,А точнее, ей безразлично,О чем я грущу, но она так чудесно уверена,Так чудесно уверена, что не надо грустить чрезмерно,А лишь чуточку, чтоб как синий цвет у Сезанна,Как кислинка во рту, и детская фотография.Как это глупо —Птиц и мудрость закладывать в скрип, но поверье, есть вещи глупее,И я вам даже скажу: таковых большинство.

Сигарета

Сигарета,Падающая с балкона июньской ночью,Вряд ли знает что-нибудь об астрологии и кометахИли Викторе Цое.Да что она вообще может знать, кроме того разговора,Что велся, пока курили, – это если был разговор.А если не было разговора?Тогда это просто кошмар, а не жизнь. Вы, конечно, спросите:Какая, к лешему, жизнь у чем-то набитой трубочки,Летящей в потемках вниз, по направленьюК говну, собачьему и человечьему, и битым бутылкам;Летящей – и этим разительно отличающейся от нас,Представляющих собой нечто гораздо более сложноеИ движущееся в направлении, несомненноДостойном и, может быть, даже прекрасном?Ох, что же мне вам ответить, мои собеседники,Выдуманные мною в жалких лирических целяхВ этой июньской ночи, в бедном московском районе,Где дома не мерятся высотой с деревьямиИ железнодорожная станцияСтарательно притворяется адовой пастью,Издавая достойные Данте лязги и визги,И взволнованный женский голос кричит в динамикЧто-то важное вроде «Дыр булл щыл» или «Ктулху фхтагн»,И из окна я не вижу практически ничего,Чему пригодятся мои ирония с философией,Да и сама я?Разумеется, это не мешает любви, но желанье быть частью —Ох, это неистребимое, бессмысленное, как Моцарт, желанье быть частью —Цветком в уголочке справа, горгульей рогатою, веселой надписью «хуй»,Частью вот этого вот, большого и существующего,В данном конкретном случае – устало-зеленого и ночного,Кое, пожалуй, бессмысленно утомлять, как далее, так и вообще,Виршами. И сигарета падает,А я на правах и обязанностях чуть более долговечнойДумаю о кометах и о том, что надо сходить в магазин.

Лестница

То была эпоха непрерывной трагической гибелиДеревянных детских площадок, чье назначенье,Как казалось жителям местности, утратило смыслВ этой новой стране, и на каком-то этапеОт синей горки осталась торчащая в воздух лестница.Мы с удовольствием забирались и прыгали —Невысоко, неопасно, но все-таки определенно в бездну,В нашу личную детскую бездну,Маленькие глупые каскадеры без сценария и режиссера.

Нет, это не аллегория – лестницу жители местности тоже сломали,И дело, конечно же, было не в назначенье, а в досках.

И мы продолжили расти дальше,И с миром тоже продолжило что-то происходить,А теперешние детские площадки состоят в основномИз металла с веселым пластиком. И остальным предметамТоже стало гораздо легче жить и быть целыми,И я думаю, ничего плохого не будет,Если я признаюсь,Что этой более-менее целости я упрямо не доверяю,Хоть и радуюсь.

Нет, это не аллегория,А просто детство, умеющее притворятьсяКучей разныхУмных и сложных вещей.Не спрашивайте, зачем ему это,Я не знаю, зачем ему —Да и не возражаю.В мире, который – я не знаю, что тут уместно вписать, —Меня вполне устраивает быть ведомой вот этим:Синее крашеное дерево цвета пыльного неба,Удивление от осознания, что лестницаМожет спокойно существовать без того, к чему ей должно вести,Отважный прыжок и встреча китайских кроссовок с землей.

Падение – неизбежный спутник не только страха,Или я просто не разбираюсь в паденьях и страхах,Что вряд ли.

Ромашки начала или конца мира

Гора не была горой, она была насыпью,Но взрослые говорили: «Пойдем на гору» – то ли из уваженияК детской потребности в горах и долах,Реках широких, озерах глубоких и зверях опасных,В общем, в значительных проявленьях пейзажа,В котором живем,То ли и сами они имели такую потребность.

Большая, жесткая, рыжая,Гора выглядела очень суровым местом —Этакой горбушкой иного мира, иссушеннойИными климатическими условиями и катаклизмами.Не то чтобы окружающий, свежевысосанный из болота, районБыл, по контрасту, выставкой человеческой цивилизации —Он ей не был.Но гора все-таки казалась чем-то особым.В свежевысосанных местахВозвышенности любого рода, знаете ли… ну, вы меня поняли.

Мы ходили на гору не просто так, у нас была миссия —Нарвать ромашек.Они были главными представителями горной экосистемыИ практически ничегоНе имели общего с лирикой,Которую я потом наблюдала в мультфильмах и покупала в киосках.Неподдающиеся руке стебли, без пяти минут палки;Листьев, кажется, не было вовсе,И маленькие головки с очень короткими лепестками,Воинственные головки, а может, головки-странницы,Стремящиеся из неблагосклонной почвыВ ничего не сулящую высь.Это были крутые, крутые цветы,Цветы то ли начала, то ли конца мира,А в общем-то, и того и другого, потому что это былаВторая половина восьмидесятых, и мне было четыре года.

Ландшафтов прежде этого я не помню,Это раннедевонские берега, приграничная зона,Сто метров до территории государства До.Дальше уже начинается всем имевшим детство знакомоеИзобилие с его неминуемыми радостями открытияМокрости вод, зелености трав и выси деревьев —Но границы мои защищает гора боевых ромашек.Спасибо.Труд благодарности заключается в том,Чтобы говорить спасибоТем, кто не только не может ответить «пожалуйста»,Но вообще ничего не может ответить,И в том, чтобы благодарить за подарок,Про который ты даже не можешь сказать,Что он такое,И что с ним добрые люди обычно делают.Казаться бессмысленным – естественное свойство труда,Так что все в порядке,И я выношу официальную благодарностьЭтой насыпи и ее гарнизону за их беспорочную службу,Длиться коей положено столько, сколько я проживуВ этом любимом мной мире, подобном безумному кролику с динамитной шашкой

Конец ознакомительного фрагмента.