Стихотворения (1816-1824) - Джордж Байрон

Джордж Гордон Байрон

Стихотворения (1816-1824)

Сон

Жизнь наша двойственна; есть область Сна,Грань между тем, что ложно называютСмертью и жизнью; есть у Сна свой мир,Обширный мир действительности странной.И сны в своем развитье дышат жизнью,Приносят слезы, муки и блаженство.Они отягощают мысли наши,Снимают тягости дневных забот,Они в существованье наше входят,Как жизни нашей часть и нас самих.Они как будто вечности герольды;Как духи прошлого, вдруг возникают,О будущем вещают, как сивиллы.В их власти мучить нас и услаждать,Такими делать нас, как им угодно,Нас потрясать виденьем мимолетнымТеней исчезнувших – они такие ж?Иль прошлое не тень? Так что же сны?Создания ума? Ведь ум творитИ может даже заселить планетыСозданьями, светлее всех живущих,И дать им образ долговечней плоти.Виденье помню я, о нем я грезилВо сне, быть может, – ведь безмерна мысль,Ведь мысль дремотная вмещает годы,Жизнь долгую сгущает в час один.

Я видел – двое юных и цветущихСтояли рядом на холме зеленом,Округлом и отлогом, словно мысГряды гористой, но его подножьеНе омывало море, а пред нимПейзаж красивый расстилался, волныЛесов, полей и кое-где домаСредь зелени, и с крыш их черепичныхКлубился сизый дым. Был этот холмСреди других увенчан диадемойДеревьев, вставших в круг, – не по игреПрироды, а по воле человека.Их было двое, девушка смотрелаНа вид, такой же, как она, прелестный,А юноша смотрел лишь на нее.И оба были юны, но моложеБыл юноша; она была прекраснаИ, словно восходящая луна,К расцвету женственности приближалась.Был юноша моложе, но душойВзрослее лет своих, и в целом миреОдно лицо любимое емуСияло в этот миг, и он смотрелС боязнью, что оно навек исчезнет.Он только ею и дышал и жил,Он голосу ее внимал, волнуясьОт слов ее; глядел ее глазами,Смотрел туда, куда она смотрела,Все расцветив, и он всем существомСливался с ней; она, как океан,Брала поток его бурливых мыслей,Все завершая, а от слов ее,От легкого ее прикосновеньяБледнел он и краснел – и сердце вдругМучительно и сладко так сжималось.Но чувств его она не разделялаИ не о нем вздыхала, для нееОн только брата заменял – не больше.Ей, не имевшей брата, братом статьОн смог по праву дружбы детской.Последним отпрыском она былаИз рода древнего. Названье братаОн принял нехотя, – но почему?Он смутно понял то, когда другогоОна вдруг полюбила, и сейчасОна любила, и с холма смотрела –Быть может, на коне послушном мчась,Спешит возлюбленный к ней на свиданье.

Внезапно изменилось сновиденье.Увидел я усадьбу и коняОседланного пред старинным домом.В часовне старой, бледен и один,Тот самый юноша шагал в волненье.Потом присел к столу, схватил пероИ написал письмо, но я не могПрочесть слова. Он голову руками,Поникнув, обхватил и весь затрясся,Как от рыданий, и потом, вскочив,Написанное разорвал в клочки,Но слез я на глазах его не видел.Себя принудил он и принял видСпокойствия, и тут вновь появиласьПред ним владычица его любви.Она спокойно улыбалась, зная,Что им любима, – ведь любви не скроешь,И что душа его омраченаЕе же тенью, и что он несчастен.Она и это знала, но не все.Он вежливо и холодно коснулсяЕе руки, и по его лицуСкользнула тень невыразимых мыслей, –Мелькнула и пропала в тот же миг.Он руку выпустил ее и молчаПокинул зал, не попрощавшись с ней.Они расстались, улыбаясь оба.И медленно он вышел из ворот,И вспрыгнул на коня, и ускакал,И больше в старый дом не возвращался.

Внезапно изменилось сновиденье.Стал взрослым юноша и средь пустыньНа юге пламенном нашел приют.Он впитывал душой свет яркий солнца,Вокруг все было странно, и он самДругим стал, не таким, как был когда-то.Скитался он по странам и морям,И множество видений, словно волны,Вдруг на меня нахлынули, но онБыл частью их; и вот он, отдыхаяОт духоты полуденной, лежалСредь рухнувших колонн, в тени развалин,Надолго переживших именаСтроителей; паслись вблизи верблюды,И лошади стояли у фонтанаНа привязи, а смуглый проводникСидел на страже в пышном одеянье,В то время как другие мирно спали.Сиял над ними голубой шатерТак ясно, и безоблачно, и чисто,Что только бог один был виден в небе.

Внезапно изменилось сновиденье.Любимая повенчана с другим,Но муж любить ее, как он, не может.Далеко от него в родимом домеОна жила, окружена детьми.Потомством красоты, – но что случилось?Вдруг по лицу ее мелькнула грусть,Как будто тень печали затаенной,И, словно от невыплаканных слез,Поникшие ресницы задрожали.Что значит грусть ее? Она любима,Здесь нет того, кто так ее любил.Надеждой, плохо скрытым огорченьемНе может он смутить ее покой.Что значит грусть ее? Ведь не любилаОна его, и он об этом знал,И он, как призрак прошлого, не могВитать над ней и омрачать ей мысли.

Внезапно изменилось сновиденье.Вернулся странник и пред алтаремСтоял с невестой, доброй и прекрасной,Но Звездным Светом юности егоЛицо прекрасное другое было.Вдруг выразилось на его челеПред алтарем то самое смятенье,Что в одиночестве часовни старойЕго так взволновало, и сейчас,Как и тогда, вдруг по его лицуСкользнула тень невыразимых мыслей,Мелькнула – и пропала в тот же миг.И он спокойно клятву произнес,Как подобало, но ее не слышал.Все закружилось, он не замечалТого, что совершалось, что свершится,Но старый дом, старинный зал знакомый,И комнаты, и место, и тот день,И час, и солнце яркое, и тени –Все, что ее когда-то окружало,Ее – его судьбу, – назад вернулосьИ встало между ним и алтарем.Как в час такой могли они явиться?

Внезапно изменилось сновиденье.Владычицу его любви постиглаБолезнь душевная, и светлый умКуда-то отлетел, ее покинув.В ее глазах погаснул блеск, а взорКазался неземным, и королевойОна в своем волшебном царстве стала.Витали мысли у нее бессвязно.Мир образов, незримых для других,Стал для нее знакомым и обычным.Считают то безумием, но мудрыйЕще безумнее, ведь страшный дар –Блеск меланхолии, унылой грусти.Не есть ли это правды телескоп?Он приближает фантастичность далей,Показывает обнаженной жизньИ делает действительность реальной.

Внезапно изменилось сновиденье.Был странник, как и прежде, одинок,Все окружающие отдалилисьИль сделались врагами, и он самСтал воплощенным разочарованьем,Враждой и ненавистью окружен,Теперь все стало для него мученьем,И он, как некогда понтийский царь,Питался ядами, и, не вредя,Они ему служили вместо пищи.И жил он тем, что убивало многих,Со снежными горами он дружил,Со звездами и со всемирным духомБеседы вел! Старался он постичь,Учась, вникая, магию их тайны,Была ему открыта книга ночи,И голоса из бездны открывалиЗавет чудесных тайн. Да будет так.

Мой сон исчезнул и не продолжался.И странно было, что судьба обоихТак ясно обозначилась во сне,Как и в действительности, – и безумьемЗакончила она, несчастьем – оба.

Июль 1816 г.

Перевод М. Зенкевича

Тьма

Я видел сон… Не все в нем было сном.Погасло солнце светлое, и звездыСкиталися без цели, без лучейВ пространстве вечном; льдистая земляНосилась слепо в воздухе безлунном.Час утра наставал и проходил,Но дня не приводил он за собою…И люди – в ужасе беды великойЗабыли страсти прежние… СердцаВ одну себялюбивую молитвуО свете робко сжались – и застыли.Перед огнями жил народ; престолы,Дворцы царей венчанных, шалаши,Жилища всех имеющих жилища –В костры слагались… города горели…И люди собиралися толпамиВокруг домов пылающих – затем,Чтобы хоть раз взглянуть в глаза друг другу.Счастливы были жители тех стран,Где факелы вулканов пламенели…Весь мир одной надеждой робкой жил…Зажгли леса; но с каждым часом гасИ падал обгорелый лес; деревьяВнезапно с грозным треском обрушались…И лица – при неровном трепетаньеПоследних замирающих огнейКазались неземными… Кто лежал,Закрыв глаза, да плакал; кто сидел,Руками подпираясь, улыбался;Другие хлопотливо суетилисьВокруг костров – и в ужасе безумномГлядели смутно на глухое небо,Земли погибшей саван… а потомС проклятьями бросались в прах и выли,Зубами скрежетали. Птицы с крикомНосились низко над землей, махалиНенужными крылами… Даже звериСбегались робкими стадами… ЗмеиПолзли, вились среди толпы, шипели,Безвредные… Их убивали людиНа пищу… Снова вспыхнула война,Погасшая на время… Кровью купленКусок был каждый; всякий в сторонеСидел угрюмо, насыщаясь в мраке.Любви не стало; вся земля полнаБыла одной лишь мыслью: смерти – смертиБесславной, неизбежной… Страшный голодТерзал людей… И быстро гибли люди…Но не было могилы ни костям,Ни телу… Пожирал скелет скелета…И даже псы хозяев раздирали.Один лишь пес остался трупу верен,Зверей, людей голодных отгонял –Пока другие трупы привлекалиИх зубы жадные… Но пищи самНе принимал; с унылым долгим стономИ быстрым, грустным криком все лизалОн руку, безответную на ласку,И умер наконец… Так постепенноВсех голод истребил; лишь двое гражданСтолицы пышной – некогда врагов –В живых осталось… Встретились ониУ гаснущих остатков алтаря,Где много было собрано вещей Святых…Холодными костлявыми руками,Дрожа, вскопали золу… ОгонекПод слабым их дыханьем вспыхнул слабо,Как бы в насмешку им; когда же сталоСветлее, оба подняли глаза,Взглянули, вскрикнули и тут же вместеОт ужаса взаимного внезапноУпали мертвыми…….… И мир был пуст;Тот многолюдный мир, могучий мирБыл мертвой массой, без травы, деревьевБез жизни, времени, людей, движенья…То хаос смерти был. Озера, рекиИ море – все затихло. НичегоНе шевелилось в бездне молчаливой.Безлюдные лежали кораблиИ гнили на недвижной, сонной влаге…Без шуму, по частям валились мачтыИ, падая, волны не возмущали…Моря давно не ведали приливов…Погибла их владычица – луна;Завяли ветры в воздухе немом…Исчезли тучи… Тьме не нужно былоИх помощи… она была повсюду…

Диодати, июль 1816 г.