Непрощенная Ахматова - Дмитрий Быков

Дмитрий Быков

Непрощённая Ахматова

Чтение лекций об Анне Ахматовой могло бы растянуться на полноценный годовой курс в университете. Я же хочу сообщить о некоторых вещах, которые мне представляются наиболее актуальными.

Практически вся русская литература, включая ХХ век – и, может быть, особенно ХХ век в силу его советскости и выделенности из всех контекстов – русская литература от нас отошла, как отходит берег, как отходит льдина. Ахматовой в этом смысле повезло. Она вызывает очень сильную злобу. А злоба – самая живая эмоция. Непрощенность Ахматовой оказывается залогом ее бессмертия.

Наши чувства к Ахматовой – это невероятная смесь обожания, вожделения, зависти и раздражения. Такой смесью ни один автор ХХ века похвастаться не может. Во-первых, потому что большинство авторов ХХ века – это все-таки мужчины, по идее не способные вызывать столь сильного животного вожделения у большинства читателей. А вторая причина, видимо, заключается в том, что Ахматова с необычайной, фантастической полнотой воплотила один конкретный женский тип – тип самый желанный и, вследствие этого, самый невыносимый и самый непростительный. Вот об этом женском типе имеет смысл разговаривать.

Как мы знаем, бо́льшая часть лирики у поэтов начинается либо со слова «я», либо со слова «ты»… А вот Ахматова дает нам очень интересную статистику: в самом полном ее собрании 58 стихотворений начинаются на «я», 25 – на «ты» и 46 – на «не», а это очень принципиально. «НЕ», которое говорится миру, «НЕ», пришедшее во многом, я думаю, стихийно, интуитивно. Ахматова – единственный русский лирик, у которого в стихах в самом начале, в первой же строке такое количество отрицаний, такое жгучее неприятие мира, неприятие партнерства, неприятие возможных отношений. Ахматова – гений отказа, причем отказа высоколитературного.

Уже довольно рано, в первый период творчества, после первых трех своих литературных шедевров, первых трех книг, «Четок», «Вечера» и «Подорожника», она удостоилась удивительно характерных, удивительно точных отзывов от разных людей. Отзывы сводились к тому, что Ахматова воплощает собой двойственный тип святой блудницы или святой грешницы. Тип, который, строго говоря, она в русской литературе первая воплотила и первая культивировала.

Это высокое бесстыдство – способность ввести прозаические детали в любовный контекст, разумеется, роднит Ахматову напрямую с русской классикой. И отсюда же типаж героини Достоевского – святой блудницы, вечно кающейся, от имени которой Ахматова впервые и заговорила. Чехов этот литературный тип ненавидел за пошлость – и вообще очень не любил всякого рода пошлость. Может быть, поэтому Ахматова так горячо не любила самого Чехова. Он видел явную моветонность этого литературного типа, но мы прощаем моветонность за литературный результат. Ведь дело в том, что это только у таланта хорошие отношения со вкусом. Гений – это почти всегда безвкусица, поскольку это выход за все границы.

Ахматова говорила о стихах пастернаковского «Второго рождения»: «Это недостаточно бесстыдно, чтобы быть поэзией» – вот это вообще гениальная формула. Стихи Ахматовой бесстыдны ровно настолько, чтобы быть поэзией. С первых же опубликованных стихов она с невероятной откровенностью допускает читателя не просто в свой внутренний мир, но в свой будуар. Более того, это первый в России после Некрасова поэт с отрицательным протагонистом. Нет такой гадости, которую Ахматова не могла бы о себе сказать. В Ахматовой есть эта готовность признать себя последней, никогда не настаивать на своей правоте. Скажу больше, именно в том и святость, что Ахматова с самого начала признает себя последней грешницей, достойной всего, что произойдет потом с ней и с ее поколением. В этом есть какое-то высочайшее мужество – настаивать на своей вине и греховности так же яростно, как обычно настаивают на своей правоте и святости.

Почему это делается? Потому что первая, самая ранняя, изначальная лирическая тема Ахматовой – это греховность поэта, несчастность поэта, изгойство поэта, его обреченность. Именно за это вы все и будете нас любить, вот именно в этом наша святость и наша победа.

Этот гениальный перевертыш и стал, собственно говоря, ахматовской лирической темой.

В ахматовских стихах женская душа закричала, завизжала, зарычала о самом страшном – о бесконечной зависимости, о чувстве оскорбления, о том, как всегда мучительно-неожиданна измена. О том, как неизбывна обида и о том, как бесполезна месть – потому что тот, кому мстим, давно исчез. Эти чувства, абсолютно бесстыдные и жалкие, у Ахматовой были впервые возведены в ранг триумфальных. И именно этого-то мы ей не можем простить.

Дело в том, что легенда о внезапном возникновении Ахматовой, о таинственном, неожиданном появлении огромного поэта – это, разумеется, всего лишь легенда, которую и сама Ахматова по молодости довольно активно насаждала.

На самом деле в своих записях Ахматова откровенно признается, что написанная в 1910 году «Песня последней встречи» – двухсотое ее стихотворение. Писала она с 11 лет. За ахматовским внезапным преображением стоят две вещи (преображений было два – чудо 1911 года, когда она впервые явилась читателю, и чудо 1940, когда прервалось ее поэтическое молчание). Так вот, это преображение осуществилось по двум причинам: первая – неизбежное количественное превращение техники в новое качество, и в этом смысле, конечно, все произошло естественным образом. Вторая причина, я думаю, более глубока, и заключается она в превращении Ахматовой из безумной лунатички, которой боялись сначала у Черного моря, а потом в Царском Селе, в красавицу, которая стала вызывать восхищение.

«Поэзия, – говорил Мандельштам – сознание своей правоты». И вот, когда сознание своего уродства, своей отдельности, своей непоправимой непохожести превратилось в триумфальное сознание правоты, и появились гениальные стихи, построенные на скрещенном процессе – на сознании изначальной чуждости и изначальной уместности. Второе такое чудо, второе возвращение правоты произошло как раз в 1940 году.

Это интересная история, как русская поэзия прекращалась. Она окончательно прекратилась в 1923 году, когда сознание правоты исчезло. А вернулось это чувство вдруг в 1940. Это действительно новая поэтика. Сознание правоты возвращается от противного, возвращается, когда мир вокруг становится окончательно и бесповоротно ужасен, когда поэт ощущает себя одиноким бродягой на пепелище, на кладбище.

Строго говоря, герой ахматовской лирики всегда герой отсутствующий. Я думаю, что если кому-то пришла бы в голову безумная идея писать научную биографию Ахматовой, единственной более-менее внятной задачей была бы попытка написать ее, как взгляд со стороны того невидимого идеального возлюбленного, который сопровождал ее всю жизнь и так и не был никогда ею встречен. В сущности, главный герой лирики Ахматовой – это тот, о котором она сказала: «Я любимого нигде не встретила». Тот, которого она всегда ждала и которого не бывает.

Тема отсутствия главного не есть ли главная тема ХХ века? Прикоснуться, но не исцелить, назвать проблему, но не снять ее, обозначить бездну, но не избежать ее – вот в этом, собственно, и есть главная проблема ХХ века. Весь ХХ век прошел в ожидании спасения, он абсолютно четко обозначил проблему и не принес ее решения. ХХ век обозначил проблему гигантских масс, не способных решить свою судьбу, и ничего не сделал. Как совершенно правильно сказал Аверинцев: «Двадцатый век скомпрометировал все ответы, но не снял ни одного вопроса».

И ахматовская страшная и главная тема – тема неутоленного ожидания, неразрешившейся любви – она, пожалуй, и делает ее такой неотразимо притягательной для нас сегодня. Ведь мы все тоже сегодня живем в том же вечном тупике. Хорошо было человеку XIX века – у него были ответы на вопросы, в крайнем случае он мог бы сослаться на Бога. Но человеку ХХ и ХХI века вовсе невыносимо, потому что любовь не утолена, ответ не дан, и нам приходится жить в вечном состоянии воспаленного, ничем не утоляемого ожидания. Думаю, что Ахматова – поэт этого состояния. Но она нам дает утешение – в этом своем вечном поиске и его неутоленности мы правы. Мы лучше, чем те, у которых все хорошо. Поскольку быть последними есть наше ремесло и наша главная метафизическая задача, нам ничего не остается, как делать из этого божественное первенство. И в этом смысле Ахматова – наш главный друг и учитель.

– Является ли ошибкой устоявшийся миф, что Гумилев всего лишь муж Ахматовой?

– Я не знаю, где он устоялся. Ахматова, в силу присущего ей глубочайшего личного благородства, всегда настаивала на том, что Гумилев – гениальный поэт-духовидец. В отличие от него, который только в 1913 году ей написал: «Аня, ты не только хорошая поэтесса, но и замечательный поэт», в отличие от него она ему знала цену с самого начала. И если бы не стихи, за что бы там было выходить замуж…