На берегах пространств. Фант-реал - Татьяна Левченко

На берегах пространств

Фант-реал

Татьяна Владимировна Левченко

© Татьяна Владимировна Левченко, 2017

ISBN 978-5-4483-3248-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Самосожжение

«До сих пор остаётся невостребованным вознаграждение… за предоставленные конкретные данные о поджигателях леса. Тем временем… продолжаются подозрительные пожары, тушение которых требует огромных средств… наносит невосполнимый ущерб природе. Анализ показывает, что в ряде случаев злоумышленники пользуются специальными пиротехническими средствами.

Очередной пожар вспыхнул сразу в пяти местах…»

«Когда сгорает тело – остаётся горсточка праха. Когда горит душа… Что остаётся от сгоревшей невидимым пламенем души? Остаётся свет её, уносящийся в Вечность Космоса. Остаётся энергия излучения её, озаряющая всё, чего коснётся, непознаваемо ясным свечением, облагораживая, очищая. Ведь энергия души сгоревшей не может по сути своей быть никакой иной: души тёмные, смутные никогда не горят. А душа, пошедшая на самосожжение, она – наивысшей чистоты. Ибо только абсолютно незамутненная ни йотой сомнения, ни граном тщеславия, способна на самопожертвование…»

Пролог

Город просыпался медленно. Казалось, за долгие месяцы тревожного напряжения, жители решили разом все отоспаться в это утро. И непривычная даже для рассветных часов, тишина, плыла в пустынных улицах.

Солнце взошло, и лучи его, ещё никем не увиденные, пробивались сквозь теперь не опасную, не грозящую бедой дымовую завесу. Лёгкий ночной туман поднимался, унося с собой остатки дыма и копоти ввысь, где разгонял, развеивал его верховой ветер, очищая небо для солнечных лучей.

В тягучей сонной тишине лишь один звук появился: лёгкий ритмичный стук, сопровождаемый характерным пошаркиванием. Это известный городской бомж Саша, опираясь на маленькие костылики, шаркал скрюченными обезьяньими ножками, направляясь к «своему законному» месту у центрального рынка. Во всём городе пока лишь он один был свидетелем непривычного уже, солнечного рассвета. Но, кажется, не замечал его, весь погружённый в сосредоточенность: требовалось слишком много усилий для перемещения неуклюжего тела и слишком много времени, чтобы добраться до «своей» стены, где навес близстоящего киоска защищал и от зноя, и от непогоды.

Когда Саша устраивался под навесом, раскладывая на лежащем у стены валуне вытащенные из-за киоска куски картона, солнце взошло уже довольно высоко, и город весь наполнился обычным шумом, говором, громыханием. На столбе посреди рынка ожил репродуктор, вялым голосом местного диктора сообщая согражданам вчерашние новости и прочую ерунду, к которой, впрочем, никто не прислушивался. Разве что Саша. Поскольку делать пока было нечего: народ, хоть и стал прибывать, но не тот, кто был бы ему полезен. В смысле, на утреннюю кружку пива от этих хмурых, спешащих скупиться перед работой, женщин, он не наберёт. И не ждал. Вот немного погодя, когда потянутся через рынок, где раньше всех в городе открывался пивной ларёк, мужики, – тогда и на пиво наберётся и на непритязательный Сашин завтрак. А то и газетку, какую подешевле, можно будет взять в этом же киоске, как подвезут свежие.

Уже проснувшимся голосом диктор читал сообщение из пожарной части. Саша понемногу прислушивался к передаче, тихонько комментируя про себя.

Ну да… А то неясно и так… теперь-то, после вчерашних чудес, все знают – погасли посадки – то. И никакой там чести этим пожарным нет.

Ведь сколько мотались они, только воду переводили. А деревья горели… Горели! И никто не мог сказать – почему, отчего. Всё поджигателей искали. Люди поговаривали: исполком даже а-агромную премию обещался, если кто скажет за поджигателей – то. Говорят: так никому и не дали. А то вот на днях он забрался в посадки вздремнуть (занесла нелёгкая в экую даль!) … Налетели, потаскали выяснять, не видел кого, не жёг ли костров.

Да какие костры?! Когда сам, своими глазами видел: вдруг, ни с того, ни с сего вспыхнуло дерево, другое… И звон ещё стоял… Такой звон, что душе больно было слушать! Он перепугался тогда не на шутку, только давай Бог ноги, которых с рождения – то не дал, как у всех людей. А тут ещё эти пожарные: «что, как, почему?» А он, Саша, знает – почему?! Им жить надоело, сгореть решили… Что он, за них отвечать должон?!

Ну, помыкались эти, в зелёном, покрутили пальцем у виска, да и отпустили с Богом. Там тушить – то нечего было: как вспыхнет дерево, так и сгорит в момент. Разве что трава вокруг припалится. А чтоб переметнулась пламя – нет, того он не видел. Если дерево не хотело гореть – оно и не горело. Так он и объяснил этим зелёным. Да им разве ж объяснишь?!. Теперь вот, в заслугу приписывают: погасили – де, нет больше очагов возгорания. Тьфу ты! Весь же ж город почитай видел вчера: упал на всю округу странный, лиловый какой-то, туман – всё и прекратилось. Только один дым и остался. И тот вон, сейчас уже развеялся. Ни при чём здесь ни пожарные, ни их «дружные усилия».

И комиссия эта… Понаехали из самой столицы. Вот, передают: ходили на пожарище, смотрели… Ну что они делали-то тут?! Что выяснили? Молчат. Мол, сведения собрали, поедут в свои столицы, обобщать, выводы делать.

Да разве ж тут сделаешь какие-то научные выводы?! всё дивно, всё странно. Ох, ох! Всё в руках твоих, Господи! А они до всего докопаться хотят…

Сводка новостей закончилась. Другой, молодой женский голос из радио передал:

– А сейчас, дорогие сограждане, в эфире передача «Наши таланты». Свои стихи читает городской поэт Андрей Осин, – и, немного помявшись, пошелестев чем – то в микрофон, грустно так, дикторша добавила. – С прискорбием сообщаем. Как только что стало известно: вчера, во время последнего лесного пожара Андрей Осин погиб, оказавшись в самом эпицентре…

Саша вскинул голову. Сердце его при последних словах дикторши непривычно сжалось в комок, замерло, а после вдруг зачастило, как сумасшедшее.

Андрюху Саша знал с тех ещё пор, когда тот бегал шкетом голоногим. Сам Саша был тогда значительно, ой как значительно, моложе! Жили они поблизости. В тех старых улочках города, где дворы, непостижимым образом перекручиваясь и петляя, сплетаются друг с другом.

Это потом, уже школу заканчивая, Андрей с родителями переехал куда-то в новые кварталы. А Саша, он ведь только так считался бомжем, из-за модного словечка. Потому, видно, что Давным-давно посеял где-то свой паспорт, а о новом и не думал. На кой он ему: работать никогда не работал, а, значит, и пенсии никакой. Оформить инвалидность не мог, потому что уж сколько раз в больнице теряли и снова заводили историю болезни, и ничего им не докажешь. В конце концов, Саша вовсе перестал к врачам обращаться. Как жил, так и живёт в своей хибарке, от матери ещё доставшейся, в одном из тех запутанных дворов. Люди, слава Богу, добрые не перевелись: и дровишками зимой помогут, продуктами, деньгами ли, одежонку-обувь принесут… Много ли ему надо…

Так вот, Андрюха-то… Тот всегда был каким-то особенным. В отличие от прочей детворы, не дразнил несчастного калеку, не бросал камнями. Напротив. Бывало – прибежит, и давай рассказывать какие-то свои ребячьи приключения. Стишки, ещё детские, садюшки-нескладушки, бывало, читал. Ну, вроде, как это, что Саше и сейчас почему-то помнится:

А мне мама выколола глазки,Чтобы я конфетки не нашёл.И пускай теперь я не читаю сказки,Зато нюхаю и слышу хорошо.

Саша спросил тогда: зачем так-то? А пацан махнул рукой, бросил бесшабашно, но серьёзное такое:

– Та! Просто. Всегда – всегда есть что-то хорошее. Даже в плохом…

А то, бывало, присядет напротив Саши на корточки, – коленки выше плеч, – а с остренького личика – глаза, до того огромные! И боль, и тревога из их черноты так и льются в твою душу…

– Саша, – спрашивал очень серьёзно и грустно, – а ты… ты никогда в жизни не бегал?!

Нет, не бегал он… Ползал… Пока не заставил сам себя, с помощью вот этих маленьких костыликов, передвигать свои безобразные лапки, принуждая их шагать, не волочиться следом ненужным грузом.

И подростком патлатым, длинным, неуклюжим, приходил к нему Андрей – незаменимый автор песенок одной из городских музыкальных групп, что наплодилось тогда, как котят бездомных. Приходил с гитарой, а порой и с бутылкой дешёвого вина. Смотрел своими пронзительно – болящими, бездонной черноты, глазами. Расспрашивал о жизни, дурацки – нескладной, о себе рассказывал. Или вдруг, залихватски подыгрывая, запевал что-то вроде «Хорошо в краю родном…»

Взрослым, Андрей уже не пел и стихов своих не читал больше. Но однажды пропел – подарил одну песенку. И ту Саша берёг в своей памяти, как самый ценный подарок. Потому как, слишком она была для него…