Два письма Карлу ван Дорену - Синклер Льюис

Синклер Льюис

ДВА ПИСЬМА КАРЛУ ВАН ДОРЕНУ

I

Итак, на меня уже, по-видимому, возложена известная ответственность; во всяком случае, я собираюсь поступать, как человек, который о ней помнит. Я уже размышляю над вторым романом — он примерно в том же духе, что и «Главная улица», хотя существенно отличается от него в подробностях. На этот раз речь пойдет не о Кэрол, а о Рядовом Бизнесмене,[1] об Усталом Бизнесмене, живущем не в Гофер-Прери, а в городе с населением в 300 или 400 тысяч человек (то есть величиной с Миннеаполис, Сиэтл, Рочестер или Атланту), в городе со своей мощной индустрией, своим «малым театром», своим шефом охотничьего клуба и своим гостеприимным загородным клубом, городе, известном своей беспощадностью ко всякого рода ересям и своей близорукой, но дьявольски ловкой политикой сокрушения всего, что угрожает коммерческой олигархии. Я надеюсь, что сумею удержаться как можно дальше от всякой «пропаганды»; я надеюсь также сделать своего героя живым — это будет человек, которого мы слышим в спальном вагоне для курящих, где он нудно разглагольствует о нефтяных акциях, красотах озера Луизы, наглости коридорного Джорджа и многочисленных преимуществах его бьюика образца 1918 года перед бьюиком образца 1919 года…

Я рассказываю обо всем этом, памятуя ваш интерес ко мне. Я бы очень хотел поговорить с вами о том, как пишутся романы вообще, и о моем новом романе в частности… Это в самом деле адский труд! Сначала пробавляться случайными писульками в «Сатердей ивнинг пост», потом засесть за серьезный роман, посвященный такому городу, как, скажем, Детройт, а для этого научиться отбирать, сопоставлять, обобщать материал. А у нас в Америке слишком мало людей, к которым можно было бы обратиться с мучающими тебя вопросами, — совсем не то, что в Англии (там их, пожалуй, наоборот, слишком много; там и Бересфорд[2] и Суиннертон,[3] и они не помогают, а мешают друг другу). Вот вы и навлекли на себя ответственность — я вас цитирую!

Вашингтон, ноябрь, 1920 г.

II

Я прочитал с неослабевающим интересом ваше «Восстание против деревни», впрочем, как и все статьи этой серии.

Мне кажется, что вам стоит собрать эти статьи в отдельную книгу или использовать их в качестве основы для нее. Если книга появится, она станет весьма авторитетным изданием для широкого круга читателей. Именно поэтому я со всей настойчивостью хотел бы просить внести в статью ряд исправлений в оценки, касающиеся меня. Если бы речь шла не о книге, я бы не стал обращать на это ваше внимание.

Во-первых, я даже в самой малой степени не находился и не нахожусь под влиянием мистера Мастерса, хотя и глубоко им восхищаюсь; а между тем вы утверждаете это как очевидный и весьма важный факт и, в частности, пишете: «Кажется несомненным достижением для писателя в духе мистера Мастерса разработать подобный характер со всей глубиной». (Речь идет об одном из моих героев.) Но я начал размышлять над «Главной улицей» сразу же после окончания второго курса колледжа, то есть в 1905 году, 16 лет тому назад и за 10 лет до появления «Антологии Спун-ривер»: уже тогда я планировал свой роман с точки зрения его общей формы таким же, каким он наконец стал после целого ряда неудачных «зачинов». Во-вторых, я до сих пор не удосужился по-настоящему прочесть «Антологию Спун-ривер»! Года четыре назад один мой приятель имел обыкновение читать мне некоторые из его любимых стихотворений, входящих в нее. Я был восхищен ими, но — о идиот! — подобно многим начинающим писателям, так и не сумел заставить себя прочесть книгу, которой в ту пору зачитывались, которую захваливали. Поэтому я знаком всего лишь с десятью — двенадцатью характеристиками, которые читал мне мой друг; а поскольку их было так мало, я всегда предполагал, что это лишь характеристики отдельных лиц и что они не имеют прямого отношения к проблеме маленького городка или бунта против него.

Я прочел также три или четыре статьи, основательно и убедительно доказывающие, что я почти полностью списал «Главную улицу» с «Госпожи Бовари». Этого просто не может быть, так как, когда мне случилось прочесть «Бовари», я уже успел написать половину «Главной улицы». И, уж конечно, я не думаю, чтобы мне удалось списать свой роман одновременно и с «Госпожи Бовари» и с «Антологии Спун-ривер».

Я позволю себе также усомниться в вашей правоте, когда вы пишете о влиянии Мастерса на Зону Гейл, и возможно, даже на Шервуда Андерсона. Безусловно, Мастерс, Гейл,[4] Андерсон, я да и сотни других — все мы, каждый на свой лад, испытываем влияние одной и той же общественной атмосферы. Но ведь это общая особенность любой писательской биографии; так же было с Китсом, Шелли, Кольриджем, а потом с Беннетом, Уэллсом и другими их современниками.

Моя вторая претензия к вам, на мой взгляд, значительно серьезнее. Не кажется ли вам, что вы представили меня эдакой посредственностью, которая по воле случая разродилась сомнительным «бестселлером»? «До того, как мистер Льюис написал «Главную улицу», — пишете вы, — он принадлежал к славной когорте американских романистов, плодовитых поставщиков легких, написанных в разговорном стиле пустячков, рассчитанных на любителей проглядывать книги в темпе задорного водевиля». Итак, даже он, этот клоун, под влиянием великого Мастерса сумел обратиться к серьезной работе! Это меня возмущает, потому что начиная с 18 лет — в этом возрасте я впервые напечатался, а в 22 года стал писать систематически — я потратил годы труда на то, чтобы, во-первых, достичь определенного мастерства, а во-вторых, получить возможность, не рискуя умереть с голоду, применить его на практике.

Я действительно писал «забавные пустячки» и в немалом количестве, — точно так же, как Арнольд Беннет, Г. Дж. Уэллс и даже иногда Эдит Уортон. И все же в их забавных пустячках, написанных в разговорном стиле, были страницы, не менее серьезно изображавшие человеческие отношения, чем «Главная улица». Тяжеловесность же — далеко не всегда отличительный признак достоверности.

Но, кроме того, я написал три романа, которые ни в коей мере не могут быть отнесены к «забавным пустячкам». Все они плохи по разным причинам, но это не водевили. Читали ли вы хоть один из них? Не думаю. Если бы вы прочли «Дело», вы не высказали бы столь скороспелых суждений. Коротко об этих книгах: «Наш мистер Ренн», мой первый роман, опубликованный в 1914 году, изображает в духе «Киппса»[5] или «Колеса»[6] счастье маленького человека, обитателя меблированных комнат, к которому я питаю глубочайшую нежность; «Полет сокола» — роман очень слабый по причине его крайне поверхностного, неглубокого реализма, но в то же время написанный честно, в полную меру моих тогдашних способностей; наконец, «Дело» — история обыкновенной скучной стенографистки — роман, не только не похожий на водевиль, но, я бы сказал, излишне мрачный, излишне печальный. Он привлек к себе некоторое внимание: например, появилась рецензия объемом в журнальную страницу Фрэнсиса Хэккета в «Нью-рипаблик», рецензия Флойда Делла[7] в «Мэссиз» и Эджерта, объемом в полстраницы, в «Гранскрипте». Гонорары, полученные мной, были ничтожны, и прошло еще три года, прежде чем я оказался готовым морально и материально к тому, чтобы выделить целый год для работы над «Главной улицей».

И даже в рассказах, предназначенных для журналов, даже в публиковавшемся отдельными выпусками романе «На вольном воздухе», который вы имели в виду, вынося свой, по-моему, несправедливый приговор, я упорно стремился писать настолько честно, насколько это позволяли могущественные редакторы наших журналов, владеющие правом отклонять рукописи. Я думаю, что среди пятидесяти рассказов, напечатанных в «Сатердей ивнинг пост», «Сенчури», «Харпере» и др., наберется едва ли десяток таких, которые, да и то с большой натяжкой, могут быть охарактеризованы как «легкие, забавные пустячки». Обратите внимание на такие рассказы, как «Ивовая аллея», перепечатанный в антологии Э. Дж. О Брайена «Лучшие рассказы за 1918 год», или «Юный Кнут Аксельброд», опубликованный в «Сенчури», видимо, в конце 1916 года, или на рассказ, неудачно названный издателем «Алый знак», опубликованный в одном из номеров «Метрополитена» за 1917 год, — по живости, яркости и веселости он близок Достоевскому; или на рассказ «Он любил свою родину», опубликованный в одном из номеров «Эврибоди» за 1916 год, об одном американце немецкого происхождения, который любил и Германию и Америку; или на исполненный сарказма рассказ «Мать», отвергнутый «Сатердей ивнинг пост», поскольку в нем неуважительно говорилось о материнской любви, и напечатанный бог знает почему Херстом в 1918 году; или на «Час восторга», опубликованный в «Сатердей ивнинг пост» в августе 1919 года, — о человеке, который в 45 лет обнаруживает, что так и не достиг тех идеалов, о которых мечтал в детстве; или на «Женщину при свете свечи», «Шептуна», «Вещи», опубликованные в «Сатердей ивнинг пост» и дающие отнюдь не «водевильные» картины жизни, написанные отнюдь не «разговорным» стилем, но так, как «Главная улица» и «Идиот»!