Потерянный рай - Сэйс Нотебоом

Потерянный Рай

Посвящается Антье Эллерманн Ландсхофф

У Пауля Клее есть картина «Новый ангел». Ангел на ней готовится воспарить с холста, на котором изображен. Рот приоткрыт, глаза распахнуты, крылья расправлены. Так, должно быть, выглядит ангел истории. Лицом он обращен в прошлое. Туда, где человеку видны лишь не связанные друг с другом события, а ему — предвестники вселенской катастрофы, ведущей мир к хаосу и распаду. Ангелу хотелось бы остановить ход времени, чтобы, возвращая к жизни умерших, попытаться собрать из обломков разбитое целое. Но крылья его наполняет ветер, дующий из рая, ураган невиданной силы, с которым даже ангелу не справиться. Принесенная им гора обломков, вырастающая до небес, убеждает ангела в неотвратимости будущего, к которому он повернут спиной. Этот-то ураган мы и зовем прогрессом.

Пролог

The pronoun I is better because more direct.

Маленький самолет «Dash-8 300». Только небу известно, на скольких типах самолетов я летал, но на «Dash» никогда еще не приходилось. Пассажиров мало, поэтому салон небольшой машины кажется просторным. Место рядом со мной никто не занял. Немного нашлось желающих лететь из Фридрихсхавен в Берлин-Темпелхоф. Маленькую группу пассажиров провели от низкого здания аэровокзала к самолету прямо по полю, теперь это редко бывает. Мы заняли свои места, но самолет все не взлетал. Светило солнце, дул легкий ветерок. Командир сидел, покачиваясь в кресле, я прислушивался к переговорам второго пилота с диспетчерской. Те, кто часто летает, привыкли к беспечному виду летчиков.

Двигатели еще не запущены. Некоторые пассажиры читают, другие глядят в окошки, где, собственно, ничего не происходит. Мне не хочется читать, и я листаю журнал авиакомпании. Самореклама, краткие сведения о городах, куда они летают: Берн, Вена, Цюрих; перечень входящих в моду сувенирных изделий австралийских аборигенов, которые можно купить в их tax-free: картинки на камнях, куски древесной коры, расписанные яркими орнаментами. Потом — небольшая статья о Сан-Паулу: панорама города, небоскребы, дворцы богачей и, конечно, живописные кварталы бедняков: slums, favelas.[3] Крыши из гофрированного железа, стены из подобранных на свалке досок, люди, которым, похоже, нравится такая жизнь. Миллион раз видел все это и, рассматривая в очередной раз картинки, чувствуешь себя столетним стариком. Может, мне и правда сто лет? Чтобы узнать свой истинный возраст, надо в формулу, учитывающую магическое воздействие на жизнь путешествий и (не всегда приличных) дежавю, связанных с каждым из них, подставить прожитые годы — и готово. Обычно меня не волнуют подобные дурацкие вопросы, но принятые накануне в Линдау три рюмки Obstler[4] были явно лишними, в моем возрасте их, оказывается, достаточно, чтобы вывести человека из равновесия. Стюардесса нетерпеливо выглядывает из дверей, ожидая кого-то, наконец — прибывает последний пассажир, молодая дама, с какой всякий мечтает хотя бы в самолете оказаться в соседних креслах. Кажется, я поспешил объявить себя стариком. Но место рядом со мной остается свободным, ее сажают чуть впереди, слева, у окна. Так даже лучше, можно любоваться ею сколько угодно.

Длинноногая, в мужских брюках хаки, которые только добавляют ей женственности. Сильные руки, на которые я обратил внимание, когда она распаковывала книгу, завернутую в темно-красную бумагу, скрепленную скотчем. Скотч не отклеивался, и она нетерпеливо разорвала бумагу. Я украдкой продолжал наблюдать за ней. Подглядывать за незнакомцами, которые об этом даже не подозревают — одно из величайших удовольствий путешествия. Она раскрыла книгу так быстро, что я не успел прочесть заголовок.

Мне всегда любопытно, что читают люди, я хочу сказать — женщины, потому что мужчины давно перестали читать. Но женщины, где бы они ни читали — в поезде, на скамейке в парке или на пляже, чаще всего держат книгу так, что заглавия не прочесть. Проследите за ними, и вы согласитесь со мной.

Я сгорал от любопытства, но не осмеливался спросить. На форзаце оказалась длинная дарственная надпись. Она быстро прочла ее и, положив книгу на пустое место рядом с собой, отвернулась к окну. Двигатели заработали, самолетик задрожал, ее обтянутые майкой груди мелко затряслись, и я почувствовал волнение. Она сидела, положив ногу на ногу, солнце позолотило ее каштановые волосы. Но книга лежала так, что мне не было видно названия. Не толстая, как раз такие я люблю. Кальвино утверждал, что книги должны быть короткими, он и сам старался писать коротко. Мы покатили по взлетной полосе. Когда летишь на маленьком самолете, сердце в момент взлета замирает и тебя обдает жаром, как в детстве на качелях: кажется, словно машину кто-то подтолкнул снизу ласковой, сильной рукой.

На вершинах гор еще лежит снег. И пейзаж — обнаженные деревья на белом фоне — напоминает рисунок углем на листе бумаги, описывать его очень просто. Она недолго глядела в окно. Нетерпеливо схватила книжку и перечитала дарственную надпись. Я пытался придумать объяснение ее поведению, в конце концов это моя профессия, но ни до чего не додумался. Может, она получила книгу от мужчины, который хотел сделать ей приятное? Но дарить книги опасно. Подаришь не то или выберешь автора, который не понравится даме, — и готово, отношения испорчены навек.

Она перелистала книгу, задерживаясь взглядом на некоторых страницах. Книжка, хоть и небольшая, делилась на главы. А всякую главу приходится начинать с новой страницы, и для этого автору необходимы веские причины. Начать или кончить книгу всегда сложно, но то же самое относится и к каждой главе. Автор, кем бы он ни был, сильно рисковал. Она зажгла лампочку над головой, потом положила книгу рядом с собой, на этот раз вверх заголовком, но теперь мне мешали блики на глянцевой обложке; чтобы разглядеть наконец название, пришлось бы встать.

«Cruising altitude»[5] — мои любимые слова, означающие, что самолет наконец поднялся над облаками и мне, как всегда, показалось, что на их сверкающих холмах, которыми не устаешь любоваться, вот-вот появятся лыжники. С такой высоты мир кажется развернутой перед тобой волшебной скатертью, по которой можно странствовать бесконечно. Но она не смотрела в окно, она листала рекламный журнал авиакомпании, от конца к началу. Почти не глядя проскочила Сан-Паулу, задержавшись чуть дольше на огромном зеленом парке, и теперь, добравшись до живописи аборигенов, внимательно ее разглядывала, даже провела длинными пальцами по причудливо изогнутой змее на одной из картинок. Потом захлопнула журнал и тотчас заснула. Некоторые люди обладают завидной способностью мгновенно погружаться в сон. Одной рукой она придерживала книгу, другую, заложенную за голову, скрывали волосы. Меня обычно занимают головоломки, которые остальные даже не пытаются решать. Я был уверен, что наблюдаю кусочек интересной истории, которую мне никогда не узнать. Эту книгу не открыть, как и ту, что она придерживает рукой. Я погрузился в чтение предисловия к альбому фотографий кладбищенских ангелочков, а через час мы уже заходили на посадку в Темпелхоф. Внизу лежали серые кварталы Берлина, все еще отличающиеся друг от друга по обе стороны шрама, разрезавшего когда-то город. Она причесалась, взяла бумагу, в которую была завернута книга, и аккуратно сложила ее; мне это почему-то понравилось. И прежде, чем убрать книгу, на секунду замерла, держа ее так, что я смог прочесть заглавие.

Эту книгу вы сейчас держите в руках, а девушка вот-вот исчезнет из нее — вместе со мной. Ожидая багажа в длинном пустом зале, я видел, как она выбежала из дверей к встречавшему ее мужчине. И чмокнула его в щеку так же небрежно, как просматривала книгу, прочтя из нее лишь дарственную надпись, которую мне не удалось не только прочесть, но даже сочинить.

Багаж прибыл быстро, однако к тому времени, как я вышел, она успела нырнуть в такси вместе с тем мужчиной и исчезла. А я остался — с горсткой только что придуманных слов, посреди тесно обступившего меня города.

I

Th'Archangel stood, and from the other hill

To their fix'd station all in bright array

The Cherubim descended; on the ground

Gilding meteorous, as ev'ning mist

Ris'n from a river o'er the marish glides,

And gathers ground fast at the labourer's heel

Homeward returning. High in front advanced

The brandish'd sword of God before them blazed

Fierce as a comet; which with torrid heat,

And vapour as the Libyan air adust,

Begun to parch that temperate clime: whereat

In either hand the hast'ning angel caught

Our ling'ring parents, and to the eastern gate

Led them direct, and down the cliff as fast

To the subjected plain; then disappear'd.

1