Доля сияния - Наталья Егорова

Наталья Егорова

Доля сияния

Формула была сложной.

Каждую чёрточку её Йоссель старательно выписал на тонком листе голья, а по углам всю последнюю неделю рисовал хитрые листвяные завитки – просто от удовольствия.

Три руны, раскрытые навстречу четвертой – кровь затворить. Ещё две посолонь завёрнуты – сил добавить. И одна внизу – для устойчивости. Сиянья уйдет всего ничего, а держаться должно накрепко.

Формула была красивой, и Йоссель искренне гордился ей. Целых полгода.

Ему казалось, что глаза затянуты тонкой, как мушиное крыло, плёнкой. Боязно моргнуть: тогда точно хлынет солёным водопадом; расплывутся тонкие чернильные штрихи, поползут буквы мутными ручейками.

А, какая теперь разница! Гори оно… мокни. Хоть на клочки порвись.

Точно бы разревелся, но при Лавене стыдно.

– А я тебе сразу сказал – не пустят, – снисходительно заметил Лавен. Он валялся на кровати прямо в башмаках, забросив за голову жилистые руки. – Я ж тебе сказал?

Йоссель стиснул зубы так, что возле ушей хрустнуло. Сглотнул, давя набегающие слезы. В ушах шумело, и всё какие-то глупости лезли в глаза: выпуклые древесные волокна столешницы и бесформенные натёки свечного воска. Да вот ещё сухой ольховый лист на подоконнике.

Не думать, не видеть, не слышать… иначе хоть помирай.

– Никогда такого не было, чтоб два года подряд к сиянию пускали. Сам мастер Аргелак, говорят, лет десять второго раза дожидался, а уж он-то не нам чета.

Йоссель вспомнил тёмное, точно древесной корой покрытое лицо мастера Аргелака, равнодушные глаза под черепашьими веками, и сам удивился нахлынувшей ненависти.

***

Зелёные саламандры улыбались с мраморной плитки, солнце чертило руны на их выгнутых спинах. Йосселева физиономия против воли расплывалась в улыбке, когда он ловил знакомые звуки и запахи. Осторожный шёпот, сияющие глаза, робкое предвкушение чуда. Еще минута, и безграничное счастье затопит его, когда заключённое в громадных каменных ладонях сияние рванётся навстречу, заполняя весь мир зыбкой синевой.

В этот миг будто сам становишься солнцем.

Йоссель покосился на стоящего рядом лопоухого мальчишку. Видно, что тот в первый раз: ишь, как губы от волнения прыгают. Небось, ерунду какую-нибудь сочинил: слизняков от репы отпугивать или чтоб сорняки на грядках не росли.

Или вон как Йоссель в прошлом году – грибной дождичек.

Он украдкой вытер ладонь об штаны – не размазать бы тонюсенькие штрихи формулы. Вспомнил, что горемычку под пятку на удачу не положил, и похолодел на мгновение, чтобы тут же улыбнуться ещё шире. Это пусть недошлёпки-несмышлёныши удачу загадывают, а ему-то несолидно уже.

И формула у него куда важнее.

Будто нехотя растворились высоченные створки главной залы; почудилось – повисло в воздухе еле видное марево, как намёк на тёплоту сияния. Шагнул изнутри мастер – суровый взгляд упёрся каждому в самую душу. Подмажоныши и дышать забыли.

Сердце у Йосселя запрыгало лягушонком. Что высший скажет? Вот если бы сразу в младшие маги принял… а что, бывало, и не за такое принимали, Йоссель читал.

Представилось, как благосклонно кивает высший, и мудрые глаза его загораются ласковой улыбкой: "Отныне ты – истинный маг, Йоссель".

Он даже не сразу понял, что означает преграждающий жест мастера.

– Ты был здесь в прошлом году.

– Я думал… я приготовил новую формулу… – с лица ещё не стёрлась радостная улыбка, а с губ срывался жалкий лепет. – Это хорошая формула… нужная… я хотел… я старался…

Он злился на себя за эту растерянность, за то, что не может уверенно и внятно просить… требовать. А глаза мастера равнодушно смотрели мимо Йосселя: какая разница, кто из подмажонышей попадёт к сиянию. Все они ему на одно лицо.

– Ты был здесь в прошлом году. Сейчас пойдут другие.

– Но мастер… – не разреветься, только не разреветься, – может быть, пусть высший сам решит… пусть он посмотрит…

Бесцветные глаза на мгновение задержались на йосселевом лице: какое-то брезгливое удивление мелькнуло в них.

– Время высшего – бесценно. Ты уже получил долю сияния, сегодня получат другие.

Узорная плитка расплывалась перед глазами; саламандры свивались в клубки, и каждая скалилась Йосселю в лицо: "нельз-с-ся, нельз-с-ся".

Надо было горемычку под пятку… горемычку надо было… какой же он дурак!

Пыльные бесцветные лучи царапали камень. Йоссель не замечал, что лист с формулой сминается в пальцах, что злая слеза проползла по лицу и висит на подбородке.

Младшего мага тебе? Сияния тебе?

А мимо шли те, кто имел право. Глупые недошлёпки со своими маленькими формулами; раскрасневшиеся от предвкушения, они хихикали, перешёптывались, ехидно поглядывали на застывшего истуканом Йосселя. Будут теперь рассказывать, как осадил мастер нахального подмажоныша, посмевшего требовать лишнего сияния…

***

– Да если бы я знал… Если б я знал, разве бы я в прошлый раз с дождичком пришел! Я бы хоть черную лихорадку лечить научился. Или вообще… про вырл бы придумал, чтоб их в телесную форму не пускать. Дурак я, Лавен.

– Дурак ты, Селька, – охотно согласился Лавен. – И про вырл… придумал один такой. Тебя бы с вырлами вообще с порога завернули.

– Может, и к лучшему, – буркнул Йоссель. – Может, лучше бы не в том году, а в этом…

Лавен хмыкнул и повернулся на бок.

– Не пойму я, чего ты из себя выпрыгиваешь? Тебе чего, за дождик платят мало? На кусок хлеба не хватает?

– Хватает мне на кусок хлеба, – угрюмо сказал Йоссель. – Я учиться хочу.

– Ну и учись. Мешают тебе?

– Так я по-настоящему хочу. Что толку руны выводить, если сиянья не дают!

– Гы, – осклабился Лавен. – С сияньем-то каждый болван сможет!

Сегодня эта вечная шуточка вовсе не показалась Йосселю смешной.

– Они ведь меня даже не взглянули. А может, у меня формула лучше. Может, моя – нужнее. Ну что они там принесли – облака, грибы, капусту какую-нибудь. Да этой капусты нынче как грязи: в каждой деревне свой колдунчик капусту растит. А я…

– Ну, ты прямо как дитё малое, – хохотнул Лавен. – На кой много сильных магов-то сдалось? Капусту-то на каждом огороде растить надо, а землетряс, скажем, только раз в сто лет и понадобится.

Йоссель остолбенел, пусто глядя на Лавена: такой пугающей была эта мысль. Такой… неправильной.

Колдунцу из йосселевой деревни стукнуло лет сто, не меньше. Был он тучен, ходил медленно, любил карасей в сметане и отчаянно ругался на мальчишек, таскавших сливы из его сада. Лечил колдунец коров и свиней, небольно выдёргивал зубы, сгонял всякую прожорливую мелочь с ягодных кустов и, сколько помнили старики, других формул не знал.