Ночь с 12-го на 13-е - Станислас-Андре Стееман

Пролог

Флориана пятилась, пока не почувствовала, что уперлась спиной в раму распахнутого окна. За ней, совсем близко, медленно проступал из тумана, окутавшего с утра город шербургский рейд.

— Еще одно слово — и я выброшусь из окна! — проговорила она.

Нервы Джики — вернее, человека, которого Флориана наградила прозвищем «Джики», — были на пределе, раздражение переливалось через край.

— Да я мог бы взять тебя силой! — прохрипел он.

Флориана побледнела, а в глазах ее сверкнула сталь.

— Попробуй!.. Потом я все равно выброшусь на улицу! Да еще заберусь для этого повыше!..

Джики резким движением выключил радио.

— Да послушай меня, в конце-то концов! Мы с Кристиной — просто друзья детства… Вспомни: я же тебе рассказывал о ней! Ну? Курносый нос, веснушки… У нее не осталось ни гроша, и негде было переночевать… Она говорила, что готова пустить себе пулю в лоб, устроить самосожжение…

— И ты ей поверил!

— Но я же верю тебе, когда ты грозишься выброситься из окна!.. Если б ты ее видела! Тощенькая, бледная, растрепанная… Любой человек на моем месте сделал бы то же самое!

— Ну уж, конечно! Любой! Между прочим, я любила тебя только за то, что ты не «любой», считала не таким, как другие! Я и согласилась-то стать твоей пленницей только потому, что ты и сам был у меня под арестом!

Между Флорианой и Джики находился круглый столик, а на этом столике — четыре предмета: хрустальная пепельница, фотография Флорианы в узком черном бархатном платье, Флорианы, к тридцати годам вступившей в лучшую пору своей женственности, ваза с красными гвоздиками и газета с крупным заголовком на первой полосе: «Новое продвижение немецких войск».

Джики затушил в пепельнице сигарету, которой дымил до тех пор. На безымянном пальце его блеснуло странное кольцо в виде змеи.

— Дорогая! — сказал он умоляюще. — Я терпеть не могу таких разговоров, но ведь моя эскадрилья сегодня вечером поднимется в воздух… Меня могут сбить… убить… И если Господь не защитит меня, это наверняка произойдет… А теперь представь себе: жизнь без меня… Ты обо мне не пожалеешь?

— Нет, — ответила Флориана. — Я уже жалею… — И быстро добавила: — Не приближайся!

— Но я же сказал, что…

— Что бы ты ни сказал, — это бесполезно.

— А если я поклянусь, что…

— Ни к чему. Ты уже все испортил.

— Почему? Ничего же не было. Ничего не случилось!

— Для меня — случилось!

— Ах, так? Ну и прекрасно! — мрачно отозвался Джики. Он направился к двери, открыл ее, и проглянувшее сквозь пелену тумана солнце сверкнуло золотом на пуговицах его новенького мундира.

— Берегись!.. Если я сейчас переступлю порог… Если ты позволишь мне выйти за дверь, я уйду навсегда и больше не вернусь!

— И уходи, — откликнулась Флориана. — Можешь не возвращаться.

— Психопатка! — бросил на прощание Джики.

Флориана слушала его удаляющиеся шаги, судорожно вцепившись в деревяшку оконной рамы. Потом отошла от окна, села на диван со скрипучими пружинами. Пружины и сейчас жалобно завыли, но она этого даже не заметила.

В комнату вошла женщина — толстуха-китаянка в простом черном платье. Это была Ти-Мин, кормилица Флорианы.

— Фло'иана, у тебя го'е?

Флориана только кивнула, ответить не хватало сил.

— Он б'осил тебя? — настаивала Ти-Мин.

— Нет, я сама его прогнала.

— Ти-Мин не понимай. Ты его больше не любить?

— Наоборот, — вздохнула Флориана. — Никогда еще я не любила его так, как сейчас.

И в то же мгновение отчаянный вой сирены заполнил комнату.

— Послушай! — простонала Флориана. — Они вернулись! Они опять здесь! — Смертельно побледнев, она поднялась, сжала голову руками. И произнесла тихо: — Уж лучше бы я умерла…

Теперь уже, одна за другой, взревели все городские сирены — точно так же собака, воющая над покойником, будит и заставляет голосить другую собаку.

Ти-Мин, которая была католичкой, перекрестилась и прошептала:

— Во имя Отца, Сына и Святого Духа… Аминь…

Глава первая

Флориана пятилась, пока не почувствовала, что уперлась спиной в раму распахнутого окна. За ней переливался под лучами предвечернего солнца шанхайский рейд.

Она сказала:

— Еще один шаг — и я выброшусь из окна!

Герберт Абоди — человек, подаривший Флориане свою фамилию, — оставался безучастным.

— Подумайте о законах земного притяжения, — спокойно посоветовал он.

Флориана побагровела, а глаза ее стали изумрудно-зелеными.

— Ну и что — законы? Может, вы считаете, я не способна вот так со всем покончить?

Герберт Абоди мягким движением выключил радио.

— Выслушайте меня, по крайней мере! Эта девушка для меня — не больше, чем простая сотрудница… Припомните: я же рассказывал вам о ней — о ее преданности делу, о ее скромности, сдержанности… Нам пришлось задержаться в конторе допоздна. И я не мог отпустить ее домой голодной, когда сам был вынужден ужинать вне дома.

— Ага. И вы хотите, чтобы я вам поверила?

— Но я же верю вам, когда вы всякий раз после обеда куда-то уходите под предлогом того, что заказали ваш портрет!.. Впрочем, чего еще от вас ждать? С каждым днем вы все больше от меня отдаляетесь, все чаще избегаете меня… Ни один мужчина не согласился бы с таким положением вещей!

— Уж точно! Но я-то выходила за вас только потому, что считала человеком, способным принять любое положение вещей! И вам удастся завоевать меня снова только в том случае, если вы научитесь ждать…

Герберт Абоди затушил в пепельнице сигару, рука его чуть-чуть дрожала.

— My dear![1] — сказал он с упреком. — Я всегда старался дать вам больше, чем вы могли бы попросить. Я предупреждал все ваши желания, удовлетворял даже самые сумасшедшие капризы… Что еще я могу сделать для вас?

— Сдержать свои обещания, — ответила Флориана. И живо добавила: — Стойте на месте!

— Но мне кажется…

— Вы говорили, что откроете мне мир, что я буду бороздить океаны на всех ваших кораблях. И что? Ваши корабли что ни день уходят в море — и без меня! А я хочу уехать из Шанхая! Мне обрыдло жить в этом городе. Он мне до смерти надоел, я здесь задыхаюсь!

— В таком случае прежде всего порвите отношения с вашим другом Зецким!

— Нет! — отрезала Флориана. — Нет, нет и нет! Я не понимаю, в чем вы можете его упрекнуть…

— Зато я хорошо понимаю, — буркнул Герберт Абоди. Ему плохо удавалось справиться с нервным тиком, из-за которого угол левого глаза неудержимо тянулся к виску. — Я знаю совершенно точно, — до мелочей! — чем я ему обязан, чем мы ему обязаны! Но я спасу вас вопреки его воле. Даже вопреки вашей собственной, если понадобится. Царствование господина Зецкого не будет вечным. Больше того — конец этого царствования весьма и весьма близок…

Флориана внезапно разволновалась.

— Что вы хотите этим сказать? Сейчас же объясните! — выпалила она. — Петр для меня всего лишь добрый друг, может быть, единственный друг. И он талантливый художник!

— Возможно, — уже с порога отозвался Герберт. — Но лично мне не нравятся его картинки. — Он немного поколебался. — Вы ужинаете дома?

Флориана уставилась на свою стоящую на столе фотографию.

— А? Что? Да… Не знаю…

— Ну, тогда… До вечера, надеюсь? Может быть, я приведу с собой Стива…

Флориана слушала его удаляющиеся шаги, судорожно вцепившись в деревяшку оконной рамы. Такие сцены убивали ее. У нее не хватит сил сопротивляться.

Она взяла в руки фотографию, недоверчиво всмотрелась в сияющее личико, поставила рамку на место, перелистала один пестрый журнал, другой…

«Миссис Герберт Абоди — крестная мать Яхт-клуба…»

«Миссис Абоди только что удостоена Гран-при на последнем конкурсе самых элегантных автомобилей…»

«Миссис Г. Абоди, чьи драгоценности застрахованы на сумму более чем в сто тысяч долларов…»

«Миссис Герберт Абоди, которой все в Шанхае завидуют…»

«Неизменно прекрасная миссис Абоди…»

Неизменно прекрасная миссис Абоди…

Рокот мотора, донесшийся с улицы через открытое окно, сказал Флориане, что ее муж завел машину и отъехал от дома.

И тогда — в лихорадочной спешке, ведь необходимо было наверстать потерянное время, — Флориана подбежала к двери и распахнула ее настежь.

— Ти-Мин! Ти-Мин! — закричала она. — Скорее принеси пальто! Я ухожу!

Пробегая мимо зеркала в прихожей, она заглянула в него и увидела молодую женщину с блестящими от возбуждения глазами и горящими щеками. Ей-богу, эта женщина и впрямь заслуживала — во всяком случае, в это мгновение — титула «неизменно прекрасной миссис Абоди»…

Глава вторая

Зецкой был евразийцем, полукровкой, как говорили в Шанхае, метисом: русским по отцу, князю, само собой разумеется, и китайцем по матери, маленькой служаночке, няньке, которую княгиня Зецкая, чересчур уверенная в собственных чарах, имела неосторожность нанять в то время, когда приходила в себя после тяжелых родов.