Рассказы - Александр Вертинский

Александр ВЕРТИНСКИЙ

РАССКАЗЫ

Моя невеста

(эскиз)

Словно призрак скользить средь печального царства,

Подходить к обречённым, притворно скорбя,

Видеть близкую смерть — я не знаю лекарства,

Я не знаю бальзама нужней для себя.

Иногда я припоминаю её — эту маленькую очаровательную женщину… Тогда я подымаю голову вверх и тихо говорю: «Благодарю Вас». И мне кажется, что она кивает мне, оттуда сверху, грациозно машет своей узкой рукой в дырявой перчатке… И шлёт улыбку. О, эта улыбка!.. Эта зыбкая скользящая улыбка!.. Это чёрные занавесы, тихо ползущие в стороны!.. Это развороченный ветром бутон чёрной розы!.. Её нельзя забыть! Нет, никогда, никогда.

Мокрый пустой бульвар… Чёрная лента крепа. Иногда она кем-то разрезана, и я знаю, что это случайный фонарь бросил поперёк полосу света. Хмурой сонной шеренгой стоят по бокам тополи… Старые обдёрганные ветлы. Тёмно-зелёным шёлком обтянула дорожки плесень… И только осенние пустые скамейки устало вытянулись белым плачущим рядом. Я иду один этим бесконечным серым бульваром… Я один начинаю длинную муаровую ленту… За мной — только мокрая озябшая тень. Дождь… дождь и дождь… Там, по улице, бегут трамваи, а здесь, в аллеях, так темно, что старый фонарный столб кажется мне крестом. Вот эстрада. Летом здесь играет оркестр. Толстый капельмейстер, засунув руку в карман, рассматривает публику, нехотя водит палочкой… Тогда здесь движутся люди — сейчас листья. И эстрада давно прогнила, она только молча рассматривает деревья пустым тёмным глазом. Я сажусь на скамью…

То, что случилось потом, было так неожиданно и странно… В глубине эстрады тихо скрипнула полукруглая серая дверь и на середину вышла женщина… Маленькая женщина в вуали… Она сделала лёгкий изящный поклон по направлению скамеек, потом окинула взглядом пустые места и, театрально сложив руки, стала читать:

Не плачь, мой певец одинокий, Покуда кипит в тебе кровь. Я знаю: коварно, жестоко Тебя обманула любовь. Я знаю: любовь незабвенна. Но, слушай, тебе я верна. Моя красота неизменна, Мне вечная юность дана!..

Потом ещё и ещё что-то… Я плохо помню эти старые стихи, я помню голос… Это был какой-то странный хрипяще-медлительный голос… На высоких нотах он дрожал… Временами почти сливался с шорохом листьев… Или падал звонкими чёткими капельками… Или вдруг переходил в сиплый свистящий шёпот… Вмиг я прирос к скамье. Её нельзя пугать — мелькнуло у меня…

А там… — продолжала она —

… под покровом могилы Умолкнут и стоны любви, И смех, и кипевшие силы, И скучные песни твои!..

Она закончила. Низко-низко пригнувшись, она замерла в последнем поклоне этому пустому ряду скамеек, потом медленно и спокойно стала уходить вглубь. Дикая мысль озарила меня…

— Bis! — крикнул я, бешено аплодируя. — Bis!..

Она вздрогнула, потом ласково кивнула в мою сторону и ушла в глубину своей ровной, уверенной походкой. Я бросился к эстраде… Если она сумасшедшая, тем лучше!..

— Вы потрясли нас! — крикнул я в темноту. — Публика ломает скамейки!.. Что-нибудь ещё!.. Ради Бога!..

— Не просите, я устала! — долетело ко мне.

— Ну, две строки!..

— Ни звука!.. Я еду домой.

— В таком случае — продолжал я, пробуя взобраться на эстраду — разрешите мне проводить Вас.

— Хорошо! Вы обождёте внизу, я не одета.

Через пять минут она вышла ко мне и молча просунула свою маленькую руку в мою. Мы пошли.

— Сядем здесь!.. — сказала она, подходя к фонарю.

Я вынимаю папиросу.

— Вы приняли меня за сумасшедшую? — начинает она.

— Нет, нет!.. что Вы!..

— Ну, сознайтесь, что Вам это показалось диким.

— О, вовсе нет! это прекрасно! — спешу я.

— Дело в том… — раздумчиво говорит она, — что я привыкла к эстраде… Притом я ночую здесь… Эти скамьи и листья — моё общество!.. Я читаю для них!.. Я заметила, что листья всегда шуршат одобрительно, что же касается скамеек, то вчера одна из них даже упала в обморок во время моего монолога!..

Я молчу.

— Впрочем, я шучу — это ветер! — резко бросает она. — Я читаю для себя!.. И вообще, это моя привычка!..

Пауза.

— У Вас есть папироса?.. — говорит она, оборачиваясь.

— Пожалуйста!..

Она откидывает вуаль. Я долго ищу спичек, потом зажигаю…

— Ах!.. — вырывается у меня.

— Что с Вами?

— Ничего, ничего!..

Рядом со мной на скамейке — маленькое уродливое существо. Длинное, острое, серо-зелёного цвета лицо. Чёрно-синие припухшие губы. И это даже не губы, это два чёрных струпа. Без бровей, без ресниц, с глубоко вдавленными в череп глазами. Посредине лица — гладкое пустое пространство… Маленькая чёрная впадина… На голове — вылинявший комок из лент и кружев… До талии — чёрная кофточка с крыльями, как у фрака. Кусок коленкора, обёрнутый вокруг бёдер… И ножки — маленькие полудетские ножки в ботинках… без подошв. Вся осенняя, пронизанная сыростью. Полусгнившая — как будто много дней тлела она в груде жёлтых прелых листьев…

Молчим. С верхушки каштана отрывается жёлтый осенний лист. Долго растерянно мечется над нами — выбирает куда упасть, потом осторожно опускается на её колени.

— Вы любите окурки? — спрашивает она.

— Нет.

— Напрасно! Они говорят о многом! Если бы Вы могли собрать мне окурки всего мира, я бы рассказала Вам о тех, кто их курил. Здесь, на бульваре мне часто приходится их подбирать… Я научилась понимать их! Иногда берёшь окурок, от которого пахнет жиром и плохим пивом — это окурок чиновника, обедающего в дешёвой столовой. В другом чувствуешь запах водки и скверной губной помадки — этот курила проститутка. Третий пахнет луком и перегаром спирта, кроме того, он весь изжёван и испачкан грязью — это окурок пьяного рабочего. От четвёртого идёт запах одеколона, он мало надкурен, табак в нём хорошего качества… — его бросил какой-нибудь «господин со средствами». Я могла бы Вам рассказать о всех посещавших ну хоть этот бульвар по их окуркам!..

Пауза.

— Я так измучена осенью!.. — говорит она, пожимаясь. — Мне до боли хочется тепла!.. Иногда мне снится огонь, просто красный яркий огонь, который жжёт моё тело. Это так прекрасно!

У меня мелькает мысль.

— Простите меня, — нерешительно говорю я, — я знаю, что это слишком смело…, но ради Бога, не подумайте обо мне дурно… Я хочу предложить Вам…

— Что? — бросается она.

— Провести у меня этот вечер!..

— Как, вдвоём?..

— Да.

— Вы смелы!

— Но, уверяю Вас, что в этом ещё нет ничего ужасного!.. Я живу в гостинице, вокруг меня люди. Вы всегда можете возвысить голос… и в комнату придут. Я клянусь Вам, я клянусь, что…

— Довольно! — перебивает она. — Я верю Вам!

Я предлагаю ей руку — мы уходим. На бульваре буря. Ворохи листьев окружают нас!.. Под ноги нам валятся с треском сухие ветви!.. Липкая зеленая грязь путает наши шаги!.. А ветер толкает меня в сторону — в кучи листьев, — к мокрому пустому бассейну!..

— Вы хорошо воспитаны. — Говорит она.

Я не знаю, кто плачет на этом бульваре, но чьи-то слёзы — злые и мелкие падают на землю.

Будь проклят ветер, срывающий её одежду! Будь проклят дождь, слепящий её глаза! Будь прокляты камни, терзающие её ноги! Будь прокляты трамваи, автомобили, кареты, экипажи, люди, могущие раздавить её или отнять её у меня!..

Я зажигаю лампу. Мои руки дрожат. Я благодарю доброго, прекрасного Бога за это счастье.

— Закройте дверь… — говорит она. — Могут войти!..

Камин пылает. Дрова приветствуют её радостным, громким треском. В моей комнате светло!.. В моей комнате белые чистые ангелы!.. Я снимаю с неё сырую набухшую кофточку и укутываю её пледом.

— Charmant!.. — говорит она.

Её белое прекрасно-уродливое лицо искрится счастьем. Она сверкает вся. Она скользит по комнате беззвучной походкой призрака. Диван, этажерки, книги… Вдруг лицо её хмурится.

— Это «любимые женщины»? — спрашивает она.

Проклятье!: я позабыл их спрятать!..

— Простите меня!.. — говорю я. — Простите!.. Но Вам нельзя читать надписей… Они не всегда удобны!..

Как мог я позабыть это?! Я быстро оборачиваю лицом к стене все фотографии женщин.

— Ради Бога!..

Она просто и дружелюбно улыбается, и я чувствую, как что-то отходит от моего сердца. Её улыбка вдохновляет. Это только маленькая чёрная змейка, скользящая по серому мрамору! Это только лучи чёрного света!

На столе кипит самовар. Я сижу напротив и слежу за каждым её взглядом. Я хочу предугадывать все её желанья. Она быстро глотает чай и ест тартинки, а я любуюсь этой маленькой тёмной пропастью… Этим чарующим оскалом фиолетово-красных дёсен!..