Рыжая из шоу-бизнеса - Анатолий Чупринский

Анатолий Чупринский

Рыжая из шоу-бизнеса

1

Каждая вторая эстрадная звезда поет не своим голосом. Все это знают, и никто особенно не удивляется. Современная электроника может любого мартовского кота представить на сцене поющим голосом Хулио Эглесиаса. Что уж говорить о девицах, у которых кроме длинных ног, никаких талантов.

В шоу бизнесе, как известно, волчьи законы. Дикие джунгли. Правда, волки в джунглях не водятся, но это вопрос тридцать девятый. Продюсеров интересуют только бабки. Желательно, зеленого цвета. И числом поболее. За пачку зеленых любой уважающий себя продюсер мать родную закопает. А кто там, чьим голосом поет, своя ли грудь у «звезды» или силиконовая, пусть публика голову ломает.

Эстрадная «звездочка» Мальва, Мальвина, (в миру, Надя Соломатина), эффектная стройная блондинка, с голубыми глазами, высокой грудью и чуть полноватыми ногами являла зрителям реальную мечту дембеля. Солдатский секс всегда удачный имидж. Конечно, Дана Борисова из «Армейского магазина» на голову выше в этом смысле, но свое место Мальвина занимала по праву. У нее даже были свои фанатки. Правда, перед выходом на сцену она напяливала на голову блондинистый парик и накладывала на морду лица не менее килограмма грима. Но кого это волновало.

Мальвину любили все представители сильного пола. Особенно те, кто с погонами на плечах. Солдаты, менты, гаишники, пожарные, летчики и проводники, МЧСовцы и частные охранники. Мальвина всем отвечала взаимностью. Со сцены, разумеется. В финале каждого сольного концерта, со слезами на глазах, выкрикивала в беснующийся от восторга зал:

— Мужики-и-и!!! Я всех вас люблю-у-у! Мужики-и-и!!!

И швыряла один за другим подаренные ей букеты.

Большинство любого зала, как известно, составляют представительницы слабого пола, но и они, эти самые представительницы, тоже любили Мальвину. Восторгались, восхищались и все такое. Не иначе, каждая мысленно представляла себя на ее месте.

Самое поразительное, в реальной жизни Мальвину, (то бишь, Надю), не узнавал никто. Разумеется, если она выскакивала на улицу без блондинистого парика. А их нее было полдюжины, на все случаи жизни. Соседи по подъезду толком и не знали, где и кем она работает. Одни считали, служит в банке скромной служащей, с окладом полторы тысячи баксов в месяц. Другие, глядя на ее ночные возвращения с букетами, в облаке коньяка, дорогих духов и табака, были убеждены, Надя валютная проститутка. Разве может медсестра или учительница начальных классов раскатывать на «Форде».

Правда, «Форд» был явно третьей свежести, нещадно помят со всех сторон и тарахтел громче любого ушастого «запорожца», но все это ничуть не смущало красавицу Мальвину. Ее вообще мало, что выводило из равновесия. Природа, кроме внешности, наградила ее веселым нравом и беззаботным характером. Мальвина почти не помнила обид, чужие успехи не брала в голову и была в двадцать два года абсолютно убеждена, что будет жить вечно. Болела она только раз в жизни. Но то была не болезнь. Вернее, не совсем обычная болезнь. То было перерождение. Но об этом позже.

Любимым ее словечком с детства было:

— Отва-али-и!

Им она заканчивала любой разговор, с любым собеседником и умудрялась втискивать в это слово множество самых разнообразных, подчас противоположных смыслов. Меж собой в попсовых кругах ее так и звали, «Мальва-Отвали!». Даже своему отражению в зеркале, если была не в духе, морща очаровательный носик, она шипела:

— Отва-али-и!

Девушка была явно безбашенная. Точнее сказать, без царя в голове. И без комплексов. Носилась на своем раздолбанном «Форде», не обращая внимания ни на какие знаки и указатели. И естественно, не удивлялась, когда ее останавливали. Ведь гаишники, как уже сказано, ее любили поголовно. Любой из них, остановив красавицу блондинку, проехавшую на красный, стоило ей снять темные очки, тут же расплывался в улыбке, и просил автограф.

— Отва-али-и! — улыбалась Мальвина.

И поставив свою подпись, приветливо махнув ручкой, била по газам. До следующего гаишника. Замужем Мальвина никогда не была и даже не планировала. Романы, конечно, были, но все какие-то бестолковые. Без божества, без вдохновения. И без последствий. «Была без радости любовь, разлука будет без печали!», цитировала она строчки, залетевшие в голову еще в школе. Кому именно они принадлежали, не помнила.

Словом, Мальвина со всеми потрохами принадлежала славному племени эстрадной попсы, которое радует каждого из нас, стоит щелкнуть пультом телевизора или повернуть ручку транзистора. Раз в году она входила в какую-нибудь двадцатку или десятку и была абсолютно довольна жизнью.

Никто даже не догадывался, кто поет восторженным, полным ликующей радости голосом, когда на сцене Мальвина раскрывала свой очаровательный рот. Нет, она не пользовалась фанерой. Конкуренты не раз устраивали ей откровенные подлости. Даже свет вырубали в залах. Фокус не проходил. Мальвина пела вживую. Но это пела НЕ ОНА!

Сергей Кострюлин, (пишется через «о»!), уже третью неделю бесцельно шатался по Москве. Отбарабанив положенные два года в армии, из которых последние одиннадцать месяцев провел в «горячей точке», заработав легкую контузию, растеряв всех друзей и знакомых, по меткому выражению Александра Сергеевича Пушкина, «без службы, без жены, без дел, ничем заняться не умел».

Каждое утро он глотал приготовленную старенькой бабушкой овсянку, натягивал джинсы, футболку и шел бродить по городу.

В районе метро Сокол, в начале Волоколамского шоссе, если ехать из центра на такси, перед первым мостом, нужно свернуть направо. Там, сразу за железнодорожным переездом ютятся несколько кирпичных домов, времен Очакова, покоренья Крыма и хрущевской оттепели. В квартире на первом этаже и проживал Сережа Кострюлин, вместе с бабушкой, учительницей русского языка и литературы, ныне заслуженной пенсионеркой.

Родители три года назад уехали по контракту на Кубу, зарабатывать на жизнь. Профессия биологов с началом перестройки оказалась никому ненужной. А жить как-то надо. Словом, на Соколе в трехкомнатной квартире, кроме Сережи проживали еще двое: бабушка Ксения Федоровна и студентка Пищевого института, тихая мышка Марина, которая снимала третью комнату за символическую плату.

Каждое утро Сережа садился на трамвай 23 маршрута и пилил на нем до кольца у Боткинской больницы, дальше шел пешком к центру. Его любимым местом всегда была улица Горького. Особенно, участок от Центрального телеграфа до Пушкинской площади. Когда-то, еще в той, до армейской жизни, он с приятелями каждый вечер после школы, как на работу ходил на Пушку. Теперь… Улица Горького уже не Горького, по-старому, Тверская. Кругом лотков, палаток понатыкали. В магазины и кафе зайти страшно, цены только для олигархов и бандитов.