Читая «Лолиту» в Тегеране - Азар Нафиси

и отстраненным выражением лица; всем своим видом он показывал, что делает нам одолжение, согласившись присутствовать на лекции. Нахви был одним из немногих студентов, в ком я так и не смогла отыскать ничего хорошего. Была бы я Элизой Беннет, назвала бы его «неблагоразумным человеком». Однажды после особенно изнурительного спора я сказала ему – Нахви, хочу напомнить вам кое о чем: я не сравниваю вас с Элизабет Беннет. В вас нет ни капли от нее, будьте покойны; вы как мышь и человек, ничего общего. Но помните, как Элизабет одержима Дарси, как она постоянно пытается выискать в нем изъян и каждого нового знакомого подвергает почти что перекрестному допросу, чтобы подтвердить свое нелицеприятное о нем мнение? Помните, как она относится к Уикхему? Ее симпатия к нему – не следствие искренних чувств, а следствие антипатии к Дарси. А теперь посмотрите, как вы говорите о странах, которые называете коллективным «Западом». Вы не смеете говорить о Западе без эпитетов – он у вас всегда упаднический, прогнивший, порочный, империалистический. Будьте осторожны, помните, чем это кончилось для Элизабет!

Я до сих пор помню выражение его лица, когда я это сказала; в кои-то веки я воспользовалась своей учительской привилегией, и последнее слово осталось за мной.

Нахви пользовался в университете большим влиянием и однажды донес на Нассрин в дисциплинарный комитет. Его орлиный глаз заметил, как она бежала по лестнице, опаздывая на занятия. Нассрин поначалу отказалась подписать бумагу, в которой обещала больше никогда не бегать по территории университета, даже когда будет опаздывать на занятия. Но в конце концов согласилась – ее уговорила госпожа Резван, рассудив, что из-за упрямства не стоит рисковать исключением из университета.

Когда мы вспоминали Нахви, я заметила, что Митра и Саназ шептались и хихикали. Я спросила, что смешного, и Саназ убедила покрасневшую Митру рассказать ее историю. Та призналась, что они с подругами прозвали Нахви мистером Коллинзом Университета Табатабаи в честь напыщенного священника из романа Остин.

Однажды вечером после занятий Нахви вдруг возник перед Митрой. Он не казался таким… «Грозным, как обычно?» – подсказала Ясси. «Назидательным? Напыщенным? Нудным?» – продолжала угадывать Ясси. Нет. В общем, Нахви был сам на себя не похож. Он протянул Митре конверт; от его надменности не осталось и следа, он нервничал. Саназ толкнула Митру в бок, чтобы та описала конверт. Тот был «отвратительного голубого цвета», сказала она, и вонял. Вонял? Ну да, вонял дешевыми духами или розовой водой.

В конверте Митра обнаружила письмо – одну страницу на бумаге того же ужасного цвета с тем же ужасным запахом; письмо было написано безупречным почерком черными чернилами.

– Скажи им, как начиналось письмо, – подначивала ее Саназ.

– Ну, письмо начиналось со слов… – Митра замялась, словно подыскивая слова.

– Мой золотой нарцисс! – воскликнула Саназ и расхохоталась.

Серьезно? Мой золотой нарцисс? Ага, и дальше он клялся в вечной любви к Митре, чей каждый шаг и каждое слово навек запечатлелись в его уме и сердце. Мол, ничто, никакая сила на Земле не влияла на него так, как ее улыбка, которая, он надеялся, предназначалась ему и только ему. И так далее и тому подобное.

Как же поступила Митра, хором спросили мы? Саназ напомнила, что все это произошло, когда Хамид уже ухаживал за Митрой; они хранили это в строжайшем секрете. На следующий день Нахви выскочил откуда ни возьмись и подстерег ее на улице; она пыталась объяснить, почему не может ответить ему взаимностью. Он философски покивал и ушел, а через два дня появился снова. Она припарковалась в переулке рядом с университетом и открывала дверь своей маленькой машины, а он подошел со спины. «Как смертная тень», – зловеще прокомментировала Нассрин. Обернувшись, Митра увидела Нахви – волнистые волосы, коровьи глаза, торчащие уши; тот держал в руках книгу, книгу стихов поэта э.э. каммингса[98]. Меж страниц виднелся еще один голубой конверт. Не успела Митра возразить, как он сунул ей книгу и исчез.

– Скажи доктору Нафиси, что он написал, – сказала Саназ. – Ей будет приятно узнать, что ее лекции не прошли даром для Нахви! – В конверте лежало письмо, адресованное «Моей застенчивой розе». А еще? Еще он переписал стихотворение, которое вы с нами анализировали на курсе «Введение в литературу».

где-то, где никогда не бывал, даже сверх охотно

любого познания, твои глаза обладают безмолвием:

в жесте легчайшем твоём – всё, что меня заточает,

чего невозможно коснуться, ибо слишком близко оно

твой малейший взгляд отворяет меня без труда

хоть и как пальцы я сжал себя,

за лепестком лепесток, раскрываешь меня, как раскрывает Весна

(касаясь умело, загадочно) свою первую розу

а пожелаешь закрыть меня, я и

жизнь моя – мы красиво захлопнемся, вдруг,

как когда сердцевина цветка представляет

снег, сверху падающий осторожно

из постижимого в нашем мире не сравнимо ничто

с мощью хрупкости твоей колоссальной: чьё сложение

подчиняет цветом своих государств меня,

смерть и вечность с каждым вздохом рисуя

(не пойму, что такое в тебе что тебя закрывает

и раскрывает; только что-то во мне понимает

голос глаз твоих глубже всех роз вокруг)

ни у кого, у дождя даже, нет таких крохотных рук[99]

Да так всю охоту преподавать поэзию отбить можно, сказала я, заразившись шутливым настроением девочек.

– Отныне включайте в программу только мрачные стихи вроде «Чайльд-Гарольда» или «Поэмы о старом моряке»[100], – предложила Махшид.

В этот раз Митра решила, что требуются более радикальные меры, иначе ситуация может выйти из-под контроля. Посоветовавшись с друзьями, она пришла к выводу, что прямой отказ в случае со столь влиятельным человеком, как Нахви, может навлечь на нее неприятности. Лучше солгать ему, но убедительно, что поставит его в невозможное положение.

Когда их пути в очередной раз пересеклись, Митра набралась храбрости и положила конец ухаживаниям Нахви. Краснея и запинаясь, она сообщила, что стеснялась раскрыть истинную причину своего отказа – она была помолвлена и должна была выйти замуж за дальнего родственника. У того была влиятельная и очень традиционная семья, и она боялась их реакции, случись им узнать о признаниях Нахви. Юноша на долю секунды замялся, словно прирос к земле, потом отвернулся без лишних слов и оставил Митру, все еще слегка дрожавшую от волнения, посреди широкой улицы.

10

В последний Новый год перед отъездом госпожи Резван из Тегерана она купила