Дюна - Фрэнк Герберт

Уже наступал вечер. Пауль стоял возле диститента. Расщелина, где он разбил палатку, уже была затоплена тенью. Пауль смотрел через песчаный пролив на скальную стену и прикидывал, не пора ли будить мать – она еще спала в палатке.

От устья расщелины вдаль бежали бесконечные складки дюн. Под катящимся к горизонту солнцем дюны отбрасывали жирные тени – словно под ними прятались клочья ночи.

Монотонность плоской равнины угнетала. Он попытался уцепиться глазами хоть за что-нибудь, но все было плоско и неподвижно – кроме дрожащего марева раскаленного воздуха. Нигде ни былинки, которая могла бы дрогнуть от ветерка… лишь дюны и далекая стена под сверкающим серебристо-голубым небом.

«А что мы будем делать, если окажется, что это – вовсе не одна из заброшенных испытательных станций? – думал он. – Что, если там нет фрименов и замеченные нами растения – лишь случайность?»

В это время Джессика проснулась, повернулась на спину и сквозь прозрачную секцию посмотрела на сына. Он стоял к ней спиной – и что-то в его позе, фигуре напомнило ей его отца. Она ощутила, как волна горя вновь поднимается в ней – и отвернулась.

Наконец она смогла заняться собой – застегнула дистикомб, попила воды из кармана диститента, вышла и потянулась, прогоняя сон.

Не поворачиваясь, Пауль проговорил:

– Какая тишина… Я поймал себя на том, что уже наслаждаюсь ею.

«Как его разум приспосабливается к окружающему», – подумала Джессика и припомнила одно из основополагающих утверждений учения Бене Гессерит: «Под воздействием стресса разум может отклониться в любую сторону, как в положительную, так и отрицательную, как верньер – от позиции “Включено” и до “Выключено”… Представьте себе это как спектр или шкалу, где на одном конце – полное отключение сознания, а на другом – гиперсознание. То, куда отклонится разум – во многом зависит от подготовки».

– А тут можно было бы неплохо жить, – сказал Пауль.

Она попыталась увидеть Пустыню его глазами, попыталась представить все те лишения, которые Арракис принимал как должное, и гадала, какие варианты будущего видит ее сын.

«Здесь, – думала она, – человек может быть один, не боясь врага за спиной, не опасаясь охотников…»

Она подошла к сыну, подняла бинокль, подстроила масляные линзы и вновь оглядела противоположную стену. Да, действительно – сагуаро, еще какие-то колючки… а в их тени – низкая и редкая желто-зеленая трава.

– Я сворачиваю лагерь, – решил Пауль.

Джессика кивнула, прошла к самому концу расщелины, откуда открывался более широкий вид, повела биноклем налево. Там сверкала белоснежная солончаковая котловинка. Белое поле – а в этом мире белый был цветом смерти. Но котловина говорила о другом: о воде. Когда-то эта искрящаяся белизна была скрыта водой… Джессика опустила бинокль, поправила бурнус и некоторое время стояла неподвижно, прислушиваясь к тому, как позади Пауль убирает палатку.

Солнце опускалось. Через соляную котловинку протянулись длинные тени. Над закатным горизонтом загорелись яркие полотнища цвета. Постепенно начала сгущаться темнота; угольно-черные тени казались пальцами ночи – она будто осторожно трогала Пустыню, прежде чем ступить на нее. Словно купальщица на краю холодной воды…

И вот занавес ночи опустился над песками. Вспыхнули звезды.

Джессика подняла к ним глаза. Подошел Пауль – она почувствовала его движения. Ночь в Пустыне устремлялась ввысь – казалось, будто ты сам поднимаешься к звездам. Давящая тяжесть дня уходила. Лиц коснулся ночной ветерок.

– Скоро встанет Первая луна, – сказал Пауль. – Я уже уложил рюкзак и поставил манок…

«Мы можем навсегда сгинуть в этом проклятом месте, – подумала Джессика. – Никто даже не узнает…»

Ветерок поднимал облачка песка, и песчинки били по лицу. Он нес запах корицы, который источала ночь.

– Чувствуешь запах? – спросил Пауль.

– Даже через фильтры. Тут просто несметные сокровища – но воды здесь за них не купишь… – Она повела рукой. – Смотри: ни одного огонька.

– Фрименский сиетч, если он здесь есть, должен быть укрыт за теми скалами, – возразил он.

Над горизонтом по правую руку блеснула серебряная полоска: всходила Первая луна. Она поднялась; на ее диске отчетливо вырисовывался силуэт руки. Джессика внимательно оглядывала посеребренные лунным светом пески.

– Я поставил манок в самом глубоком месте нашей расщелины, – сообщил Пауль. – Когда я зажгу свечу, у нас будет около тридцати минут.

– Тридцати минут?

– Ну да, прежде чем он начнет звать… ну… червя.

– О. Понятно. Я готова – идем?

Пауль отошел – слышно было, как он поднимается к месту их дневки.

«Ночь – как тоннель, – думала Джессика, – дыра в завтра… если завтра наступит для нас. – Она потрясла головой, отгоняя тяжелые предчувствия. – Да что это я? Нельзя поддаваться мрачным мыслям – меня не тому учили!..»

Вернулся Пауль, поднял рюкзак и зашагал вниз. Дойдя до первой дюны, он остановился, поджидая мать – и не оборачиваясь, слышал ее мягкие шаги. Мерные тихие звуки на языке Пустыни были опасными звуками…

– Надо идти без ритма, – озабоченно сказал Пауль, припоминая, как ходят в Пустыне… это была память и реальная, и провидческая… – Смотри, – сказал он. – Вот как фримены ходят по пескам…

Он ступил на наветренный склон дюны и пошел вдоль ее изгиба, подволакивая ноги.

Джессика следила за ним шагов десять, потом пошла следом, подражая походке сына. Она уловила принцип: надо стараться имитировать естественные звуки Пустыни, возникающие от подвижек песка… от ветра. Но мышцы не желали следовать ненормальной системе: шаг… шарканье… шарканье… шаг… пауза… шарканье… шаг…

Вокруг них расстилалось само Время. Скальная стена впереди, кажется, вовсе не приближалась, а та, что осталась за спиной, все так же возвышалась над ними.

Тумп! Тумп! Тумп! Тумп! – застучало сзади.

– Манок, – сквозь зубы пробормотал Пауль. Машинка стучала… и вдруг оказалось, что очень трудно не поддаться ее ритму, не шагать в такт ударам.

Тумп… тумп… тумп… тумп…

Они шли по залитой луной котловине, и мерный стук пронизывал все вокруг вниз и вверх, вверх и вниз по осыпающимся склонам дюн: шаг… шарканье… пауза… шаг…

По крупному песку, почти гальке, на котором оскальзываются ноги: шарканье… пауза… пауза… шаг…

Напряженно вслушиваясь, они ждали, что вот-вот послышится знакомый шорох.

Когда же этот звук наконец пришел, он был вначале так тих, что шаги его заглушили. Но звук, приближаясь с запада, нарастал… становился все громче… громче…