Естественный отбор - Александр Звягинцев

— В Белоруссии у меня никого нет, — сказал Скиф.

— Делать там нечего — одна бульба, как в Брянске! — возмутился Засечный. — Я в Киеве гульнуть хочу. Все ж мать городов русских.

— Тебе дадут там прогуляться после того, как мы на той военной площадке наследили, — огрызнулся Лопа, не отрываясь взглядом от дороги.

— Ладно, поворачивай оглобли в Белоруссию, — согласился Скиф.

— А что ты с ребенком будешь делать? Не котенок все-таки, — ехидно спросил Засечный.

— В школу отдам, портфель куплю, как все родители. Буду на классные собрания ходить.

— В Москве? Ты теперь после расправы с той троицей и недели не продержишься, — заметил Лопа.

— К тебе на Дон под защиту казаков отправлю.

— Казаки преданы и проданы, они себя отстоять не могут. Нужно отдать ее бабке в Москве или деду в Швейцарию, — рассудил Лопа.

— Я с ней теперь ни на день не расстанусь, — категорически отверг это предложение Скиф.

— Тогда жить тебе с ней и Аней только в Белоруссии, — решил Лопа. — Тут русских в обиду не дадут. У тебя ее свидетельство о рождении с собой, что мать перед гибелью Ане передала?

— Спрашиваешь…

— Вот и все. Купи домик поскромней…

— Хочу на русскай тройка… Циган па-ет, — неожиданно для всех вмешалась в разговор Ника.

Мужчины в салоне разом повернулись к ней. Девочка, еще закутанная в одеяла, весело оглядывалась по сторонам. Потом что-то вспомнила, закрыла лицо руками, зашлась в безутешном плаче, бормоча сквозь всхлипы по-немецки:

— Фрау Марта… Фрау Марта…

— Да-а-а, — озабоченно протянул Лопа, останавливая машину. — Фрау Марте капут. Они, гады, ее, раздетую, на морозе в сарае к козлам привязали.

— Никушка, доченька, тебе уже легче? — привлек ее к себе Скиф.

— Гут, — ответила девочка и бойко посыпала по-немецки слабым голоском.

— Ника, а ты по-русски что-то понимаешь? Ну — мама, папа, люблю…

— В крас-най рупашоночке… Циган па-ет! — выдала Ника почти весь свой запас русских слов.

— Весело тебе придется, — отреагировал Засечный.

Когда ее напоили еще раз молоком и немножко подкормили, она разомлела и только жалась к Скифу, на которого была удивительно похожа.

Быстрее всех нашел общий язык с девочкой Засечный. Он настолько ловко разговорил Нику на французском, что она время от времени показывала пальчиком и звонко смеялась:

— Лепа!.. Игор… Земен…

— Слушай, Скиф, — вдруг опомнился Засечный. — Она ведь до сих пор ничего о матери не знает. Сказать ей?

— Я тебе скажу! Переведи, что мама к дедушке в Швейцарию уехала.

Семен еще несколько минут перебрасывался шутками, потом сказал:

— Ника спрашивает, почему папа Игорь не умеет говорить по-французски?

— Переведи ей, что в моем колледже французский язык дворник вел, за неимением учителей.

Засечный перевел. Ника сначала удивленно подняла брови, потом засмеялась, повторяя за ним:

— Шут-ка!

Скиф повернул девочку к себе, серьезно посмотрел в ее блестящие глазенки и спросил:

— Как твоя фамилия?

— Фа-ми-ли-я? — переспросила она. Семен опять перевел.

Девочка быстро кивнула и ткнула пальчиком сначала в Скифа, потом в себя:

— Игорь Скворцофф… Ника Скворцофф! И победно оглянулась на остальных.

Засечный снова с ней затараторил по-французски, и она снова засмеялась.

— Она думает, — пояснил он остальным, — что мы слуги Скифа. Спрашивает, есть ли у нас в поместье кошка. Я ответил, что в нашем поместье мыши передохли с голодухи. Она говорит, что видела, где в Женеве продают мышей.

— Ладно же ты детям зубы умеешь заговаривать, — засмеялся Лопа.

— Было бы у тебя таких восемь — научился бы. Тушенку ей только пока не давайте и шоколаду, а то рвать начнет с голодухи.

Ника выговорилась и быстро утомилась. Дальше по темной дороге ехали молча.

— Вот тебе и ответ, Скиф, — сказал Лопа, когда уже вел машину по белорусской земле. — Куда ты с безъязыкой иностранкой в России спрячешься? Только в Белоруссии или, как советовал Чугуев, в сибирской глухомани с ней место.

— Мы здесь, Аня там!.. А с Баксиком этим, которого Ворон пригрел, что будет? — раздраженно спросил Скиф.

— Баксик пущай тебя не заботит, я его на Дон возьму. Казака сделаю. У меня двое — третий лишним не будет. А с Аней еще проще — женись, и все дела.

Засечный даже хохотнул от удовольствия.

Хитрый казак не зря распевал про прелести Белоруссии.

У него в Луннице жила замужняя сестра, с которой он не виделся уже лет десять. Ему, как и всем, хотелось повстречаться с родными людьми, выспаться, смыть грязь и отдохнуть в домашней обстановке. О том, что его сестра работает в школе учителем немецкого языка, он сказал в самый последний момент.

ГЛАВА 40

Глухой промозглой ночью к одноэтажному ветхому зданию на задворках одной из больниц Житомира подъехала с приглушенными фарами иномарка. При ее приближении захлопали спросонья вороны на березах, а от стены отделилась высокая фигура человека в черном пуховике. Человек шагнул к вышедшему из машины Походину и отрекомендовался:

— Гнат Стецюк, товарищ генерал. Поступаю на десять дней в ваше подчинение.

— Про вас сказали, что вы — профессионал, а проворонили убийц, Стецюк, — вцепился в него Походин.

— Мы опоздали и потеряли трех преданных людей…

— Плевать мне на ваших «преданных»!.. Я потерял единственного сына.

— Соболезную…

— Кто?.. — отрывисто спросил Походин. — Опросили по деревням?

— Так точно. Четверо их было. Один — не установленный пока донской казак, но трое, судя по описаниям, — Скиф с сербскими подельниками. Один — рыжий, со шрамом на лице. Облик другого не запомнили, но говорят: чахоточный, сильно кашлял…

— Чахоточный — монах Алексеев, — выдохнул Походин. — Он же сербский поручик Олекса — душегуб и международный преступник.

— «Феникс» готовил ликвидацию Скифа еще в Сербии, — напомнил Стецюк. — Акция тогда почему-то была отменена в последнюю минуту…

— Знали бы, где упасть, соломки бы подстелили, — оборвал Походин и кивнул на дверь морга. — Могу войти к сыну?

— Можете. Милиционер и сторож морга после двух бутылок водки с клофелином до утра будут спать как убитые.

В убогой покойницкой Походин уронил на пол пальто со шляпой и походкой лунатика подошел к лежащему на скамье мертвому Тото. Дрожащей рукой откинул окровавленную простыню с его лица и, всмотревшись в искаженные смертью черты сына, простонал:

— Тотоша-а-а!!! Мальчи-и-ик мо-о-ой!!! Сыночка-а-а мо-о-ой еди-и-инстве-е-енный!!!

Упав на колени, он бессильно уронил плешивую голову на холодное тело покойника. Спина его содрогнулась от безутешных рыданий.

До Гната Стецюка, оставшегося на улице, долетел из окон морга тоскливый и протяжный вой. Испуганное воронье с заполошным шумом снялось со своих гнезд на березах и с тревожным карканьем закружилось в ночном небе над убогой обителью смерти.

А вой из окон все рвался и рвался, и Гнату казалось, что не человек это воет, а смертельно раненное животное.

Так — вспомнил он — в Афгане заходился туркменский волкодав над трупом пристреленного им старика — погонщика верблюдов, который почему-то очень интересовался грузом в тюках, и еще пришло ему в голову: тот груз чаре предназначался на границе тоже какому-то Походину… Может, однофамильцы, а может… «Стоп, стоп!.. Даже большую нужду не ходи справлять на минное поле», — вспомнил Гнат старое солдатское правило.

Тем временем доносившийся из морга вой уже перешел в надсадный захлебывающийся крик. Но Гнату не было жалко этого кричащего над телом сына человека. Он считал все эмоции непозволительной роскошью в своей профессии ликвидатора, хотя его больше устраивало ее жаргонное название — чистильщик.

«Я вычищаю без пощады тех, кто противостоит единству, и считаю это смыслом своей жизни, — размышлял Стецюк. — Но теперь я должен выполнить задание, которое перечеркнет этот смысл и всю мою жизнь… Какое мне дело до воплей этого генерала над трупом сына-бандита?..» — без злости думал он.

Когда крик стал постепенно стихать, Гнат вошел в дверь. Походин сидел на полу и, подвывая, как пес, с нежностью гладил руки и голову сына. От раны на голове Тото одна его рука была в крови.

— Вытрите руку, — протянул Стецюк ему платок. Походин со злобой посмотрел на него.

— Кровь смывается кровью! — давясь слезами, выкрикнул он. — Око за око!..

Гнат открыл висевшую у него на плече черную дорожную сумку.

— Костюм вашего сына, — сказал он. — Его нашли в джипе в стогу сена, в трех километрах от ракетной шахты. Надо обрядить покойника.

— Да, да, — поднялся с пола Походин. — Я хочу одеть своего мальчика… Да, да, я сам. Я всегда сам одевал его в детский садик, в школу.