Портреты святых. тома 1-6 - Антонио Сикари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я постараюсь изложить здесь суть проблемы как можно проще. Скажу только, что начиная с первого двадцатилетия нашего века все более очевидно, что дехристианизация, о которой все говорят, затрагивает не столько нравственные ценности, сколько непосредственно веру (вот почему Папа часто говорит о том, что нужна "новая евангелизация"): кризис охватил рядовых верующих, которые не чувствуют больше своей ответственности (в социальном аспекте и в целом) за истину Христову и за истину, которая есть Христос.
Поскольку на это не обращалось достаточного внимания, потому что мало кто заботился о том, чтобы вера, полученная в дар, стала культурой (то есть проникла в самую душу общества), никакому стремлению к нравственному оздоровлению и к делам любви не удалось воспрепятствовать дехристианизации нашего народа.
Именно в этом заключалась трагедия: то, что нашло свое выражение в милосердной любви и в апостольском служении (достаточно подумать об огромной работе, проделанной добровольцами-мирянами, о всей общественно-политической деятельности и о всех делах милосердия, которыми занимались религиозные объединения), мало-помалу теряло свое содержание вследствие постепенной утраты веры всем христианским народом, без каких-либо различий (кризис затронул даже сферу церковной жизни и богословия).
Это исторические противоречия, и люди часто упрямо отказываются анализировать их из-за какого-то комплекса вины, о котором они предпочитают не задумываться. Самый прискорбный путь — это стремление считать это поражение следствием необходимости проводить различие между Церковью и миром, природой и благодатью, верой и разумом, церковным и мирским призванием, христианством и политикой и т. д.
Мы не можем здесь доказывать самоубийственной несостоятельности этих объяснений и оправданий, ставших к тому же — увы! — всеобщим достоянием. Это вызвало к жизни парадоксальные явления: есть люди, ищущие сегодня среди святых "образцовых христиан-мирян", но когда они думают, что нашли их, им приходится передергивать карту, чтобы подогнать жизнь и опыт этих новых святых под свои собственные предвзятые убеждения.
Если же проверить факты, то окажется, что этим святым совершенно незнакомы многие различения, сегодня вошедшие в моду, и что они ими беззаботно пренебрегают. И что их жизнь — это непрестанное опровержение взглядов тех, кто думает, что быть христианином в миру значит уметь найти обдуманное равновесие между принадлежностью к миру и принадлежностью к Церкви.
Мы видели это на примере св. Джузеппе Москати, и то же самое можно сказать о Пьер Джорджио Фрассати, который был причислен к лику блаженных 20 мая. Одна из его последних биографий заканчивается следующими словами: "Пьер Джорджио просто вел себя как мирянин в Церкви и как христианин — в миру", — в этом определении скрещиваются четыре понятия, с тем чтобы дать оценку личности человека, которого подобные слова прежде всего немало бы удивили. Дело в том, что молодой Фрассати понимал свое призвание быть "христианином в миру" как раз противоположным образом, чем те, кто сегодня хотел бы предстать наследником его духовного опыта.
Теперь нам остается лишь приступить к повествованию, обратившись к фактам, которые совершенно ясно доказывают, что понятие "мирянин" и понятие "христианин" являются абсолютно тождественными для крещеного человека, когда тот не получил никакого особого призвания к служению или не был особо посвящен.
Пьер Джорджио родился в Турине в Страстную субботу 6 апреля 1901 года в богатой буржуазной семье, принадлежавшей к либеральной среде: его мать, Аделаиде Аметис, была известной художницей, а отец, Альфредо Фрассати, в 1895 году в возрасте немногим более двадцати шести лет стал основателем и владельцем ежедневной газеты Ла Стампа; в 1913 году он был самым молодым сенатором королевства, а в 1922 — итальянским послом в Берлине. Иными словами, вместе с семейством Аньелли семья Фрассати была одной из самых влиятельных семей Турина, который превратился в крупный промышленный центр, куда стекались массы рабочих иммигрантов.
Но хотя семья занимала видное место в обществе, атмосфера в ней была неблагополучна: отец и мать с трудом уживались друг с другом и оставались вместе главным образом ради внешних приличий и ради детей: отец все время был занят "вне дома", он вел напряженную издательскую работу и активно занимался общественной деятельностью (иногда и эмоционально он был "вне дома"), а мать вознаграждала себя блестящими связями в обществе и воспитывала детей сурово и холодно. Люди, ее знавшие, говорят о ней как о "современной женщине, даже для своего времени на удивление свободной от предрассудков". Однако дети о свободе и не помышляли: ныне здравствующая сестра Пьер Джорджио Лучана рассказывала, что их детство, лишенное всякой радости, прошло как "смутный кошмар" в большом барском доме, который иногда казался "гнетущей казармой".
В течение десятилетий этого святого юношу-студента университета представляли образцом свежести и чистоты, жизнерадостности, физического и духовного здоровья, щедрости и бескорыстия по отношению к обездоленным, а также активным общественно-политическим деятелем. Но слишком мало говорилось о том, что повседневным фоном его жизни и смерти были Страсти и распятие — единственное, что позволяет нам жить, воскреснув.
Но вернемся к началу его духовного пути. От семьи он получил прежде всего свод правил и обязанностей (что само по себе, конечно, не является злом, но может быть все же печальным), свод правил, который через материнское влияние восходил к расплывчатому представлению о христианской жизни, тогда как со стороны отца связывался с природной добротой, лишенной, однако, веры. Христианская жизнь захватила Пьер Джорджио целиком, когда он непосредственно и по своему личному выбору погрузился в живые воды, которые современная Церковь, как бы то ни было, предлагала ему: в этой Церкви, где не было недостатка в ограниченности и проблемах, он почувствовал себя частью, живым членом церковного тела, ветвью, привитой к лозе, по слову Евангелия, в которой неизменно течет добрый сок.
Наверно, вызвал бы удивление список всех обществ, в которые записался Пьер Джорджио, часто против воли своих домашних, и в работе которых он потом принимал деятельное участие. Сегодня названия этих обществ могут показаться нам необычными и умильными, но это не
