Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн. - Николай Скабаланович

В XI в. правительственная монополия в Константинополе была ослаблена и, можно даже сказать, совершенно выведена из употребления, если не юридически, то фактически. По крайней мере, в Константинополе не было правительственных складов, где бы хранились хлебные запасы в количестве, удовлетворяющем численности константинопольского населения: когда в 1037 г. столицу постиг голод, правительство оказалось несостоятельным, чтобы помочь нуждавшимся, и должно было закупить партию хлеба в Элладе; равным образом во время голода в столице при Парапинаке у правительства не оказалось средств для прокормления голодающих.[1936] Торговля хлебом в столице сделалась свободной и производилась на пристанях и в местах стоянки судов и хлебных барж.[1937] Но если столица освобождена была от монополии, зато сделан при Парапинаке опыт введения ее в других местах, между прочим, в городе Редесто. Атталиот рассказывает об этом следующее. В город Редесто приезжали с хлебом и хлеб продавался с возов в монастырских странноприимницах, а также в местах, принадлежавших Великой церкви и многим местным жителям; торговля была свободной и беспрепятственной, составляя источник благосостояния. Первый министр царя, Никифорица, построил вне города магазин–фундак ((pouvSatca) и царским указом повелел собираться туда возам. Он установил монополию на самый необходимый предмет потребления, хлеб, который никто не смел покупать в другом месте, кроме фун–дака. Тогда как прежде желавший купить хлеб полюбовно договаривался с продавцом, если не сходился в одном месте, отправлялся в другое, из другого в третье и купля совершалась прямо с возов; теперь хлеб, ввезенный в ограду фундака, находил в его обитателях многих торговцев, которые скупали и складывали хлеб, приобретая прибыли на одну номисму три номисмы. С возов никто уже не покупал, ни пловец (vauxiKO^), сплавлявший хлеб на судне в столицу, ни горожанин, ни селянин, ни иной кто; но покупка производилась у хлеботорговцев фундака, как они хотели и как хотел их начальник, фундакарий, который, притесняя привозивших хлеб, несправедливо отнимая его у них, взыскивая тяжелые пошлины за место (шгер tmv TOKiaiiKcov), заставлял их всем этим продавать гораздо дешевле. Благодаря неисправимым злоупотреблениям фундака рушилось прежнее благосостояние городского округа, дошло до того, что за номисму можно было купить только один модий хлеба, тогда как прежде покупалось восемнадцать. Потом привлечены были к этим операциям не. только возы с пшеницей, но и с остальными товарами, проезжавшие поблизости. Жителям (глотн) города Редесто и окрестностей воспрещено было продавать собственные продукты земли в своих домах, отняты были у них медимны и один фундак владел медимнами. Началась неправда, нигде небывалая и невиданная: если открывалось, что кто–нибудь продавал дома хлеб, им же производимый, то он подвергался конфискации и разграблению со стороны начальствовавшего над фундаком, точно вор, или разбойник, или совершивший иное преступление. У фундакария находилось в ведении до ста оценщиков (ш^шпш), подвергавших многим мучениям несчастных купцов и землевладельцев. Не было никого, кто бы мог противостоять им, так как они были неодолимы, благодаря своей численности и тому, что для своей неудержимой дерзости имели опору во власти логофета (Никифорицы). Успевший откупиться от фундака (tov сроиубака HiaGcoaajoevoq) за 60 литр хвастался барышом. Все почувствовали недостаток не только в хлебе, но и в других предметах, поскольку оскудение в хлебе ведет к оскудению в остальном, так как хлеб дает средства приобретать другие товары, и наемники, по причине дороговизны хлеба, стали требовать более высокой наемной платы. Люди благоразумные и близко стоявшие к фундаку понимали его вред и знали, откуда пришла эта страшная и нежеланная гостья — нужда, но неправедное стяжание, точно яд, замаскированный сладостью меда, обольщал правителей.[1938] К этому рассказу Атталиота нечего прибавить, кроме разве того, что Редесто был родным городом для историка: там у него было имение, дом и земля,[1939] следовательно, новые порядки, введенные Никифорицей, затрагивали и его интересы. Это с одной стороны объясняет, почему историк с таким негодованием сообщает о деле, а с другой — дает основание предполагать, что Редесто был не единственным городом, подвергшимся правительственной монополии. История Редесто выдвинута на сцену по личным побуждениям историка, потому что происходившее здесь он видел собственными глазами и на себе испытывал тягости; но для первого министра императора Парапинака не было никаких побуждений посвящать исключительное внимание городу Редесто, когда и другие города по экономическим условиям не уступали ему, ограничивать свою хлебную монополию одним этим городом, когда и другие города могли быть ей подчинены и приносить казне неменьшие доходы. Хлебная монополия, одинаково подрывавшая благосостояние и земледельческих, и промышленных классов, была ненавистна народу и держалась только страхом населения перед византийской администрацией.[1940]

Кроме двух указанных, был еше один источник восполнения казны — чеканка низкопробной монеты. Выпуск в обращение низкопробных или легковесных (так, чтобы из литры выходило более 72) номисм практиковался изредка в Византийской империи, как крайнее средство против истощения государственного казначейства, и средство, нужно прибавить, в высшей степени опасное, потому что византийский народ был весьма чувствителен к этого рода злоупотреблению. Из государей нашего периода это средство применено было последним, Никифором Вотаниатом, который отчеканил золотые номисмы с такой массой лигатуры, что золото казалось похожим скорее на серебро.[1941]

Стоит вспомнить хронологические даты применения экстренных источников дохода, чтобы прийти к правдоподобному выводу об общем состоянии византийских финансов. С Константина Мономаха практикуется отчуждение в казну частных и церковных имуществ, в дополнение к этому при Михаиле Парапинаке вводится правительственная монополия торговли хлебом, наконец при Никифоре Вотаниате пускается в обращение низкопробная золотая монета. Таким образом, чем дальше, тем большим числом экстренных источников необходимо было пользоваться для того, чтобы государственные доходы уравновешивали расходы. Это обстоятельство, очевидно, находится в связи с тем, что государственные доходы, выручаемые с помощью ординарного источника, податных сборов, оскудевали, между тем государственные расходы не уменьшались. Оскудение податных сборов было естественным результатом территориальных потерь, которые Византия понесла на Западе от норманнов и на Востоке от турок — особенно от последних. Одновременного же уменьшения государственных расходов не могло последовать, потому что эти расходы по своему свойству мало зависели от внешней пространственно–сти Империи, так что сокращение пределов не влекло к сокращению расходов, или если влекло, то в самой незначительной степени.

В ряду расходов первое место занимали расходы на содержание императорского двора, на удовлетворение потребностей, желаний и прихотей императоров. Размер расходов по этой статье обусловливался личными склонностями и слабостями императоров, степенью их щедрости и расточительности, а также степенью жадности императорских фаворитов и фавориток, родственников и приближенных. В этом отношении благоприятным временем можно считать время от смерти Константина Мономаха до вступления на престол Михаила Парапинака (1055–1071), когда государи по своим личным качествам не были разорительны для государства: императрица Феодора была бережлива до скупости; император Константин Дука представлял много общего с ней и также неохотно расставался с деньгами; Михаил Стратиотик тоже не был щедр, а главное — был слишком стар, чтобы много расходовать на собственные удовольствия; императоры Исаак Комнин и Роман Диоген были слишком серьезные люди, чтобы много заботиться о внешнем блеске своего двора и истощаться в расходах на нужды, несущественные для истинных интересов государства. Но все остальное время, от вступления на престол Константина VIII до смерти Мономаха (1025–1055), равно как от вступления на престол Парапинака до низвержения Вотаниата (1071–1081), было временем, дорого стоившим государству. Константин VIII отличался расточительностью и сыпал деньгами на собственные утехи и на подарки любимцам; особенно много пользовались его щедростью слуги, получившие воспитание вместе с Константином и сроднившиеся с ним: царь обильно наделял их золотом, и они увозили целые возы, нагруженные деньгами.[1942] Дочь Константина VIII, Зоя, расточительностью не уступала отцу и, когда могла, проявляла ее самым бесцеремонным образом, «не только раскрывала источники царских сокровищ, но если где скрывалась в них какая–нибудь струя — и ту выливала прочь».[1943] Первый муж Зои, Роман Аргир, отличался, между прочим, слабостью к сооружениям, заботился об улучшении водопроводов, восстановлении пострадавших от землетрясения приютов для призрения сирот, увечных и прокаженных;[1944] свое честолюбие он вложил в постройку храма с монастырем, Перивлепта, которую историки единогласно называют источником величайших издержек и истощения казны, так как Роман ничего не щадил для своего предприятия и хлопотал о том, чтобы оно поражало грандиозностью.[1945] Второй муж Зои, Михаил Пафлагон, тоже истратил немало денег на сооружение блестящего храма и монастыря св. Бессребренников, а еще более на построение птохотрофия, Магдалинского убежища и на вклады в монастыри, сделанные под влиянием болезни и в надежде избавиться от нее.[1946] К расходам, которые производил император с благочестивой целью, присоединилось хищничество его братьев, грабивших казну под прикрытием Иоанна Орфанотрофа.[1947] Третий муж Зои, Константин Мономах, превзошел первых двух. Сооружение новых зданий и перестройка старых было его слабостью, к тому же все делалось на широкую ногу: холмы выравнивались, насаждались рощи, разводились сады, рылись пруды, реки направлялись по новому руслу. Храм и монастырь св. великомученика Георгия были венцом его подвигов на этом поприще; денег израсходовано на них без счета, и историки довольно резко отзываются об этом разорительном для государственного казначейства предприятии императора.[1948] Но и это предприятие бледнело перед императорской щедростью к любимцам и любимицам. Он умел одаривать по–царски;[1949] щедродательность его, по выражению приверженного к нему писателя, была подобна Атлантическому океану и рекам, текущим из Эдема; открыв раз сокровищницы, он уже не закрывал их и не возбранял из них черпать, так что, казалось, намерением его было не оставить в них и капли.[1950] Особенно истощаема была казна в угоду любовницам, сначала Склирене, потом аланке. Мономах, заметив, например, во дворце изящной отделки медный кувшин, изукрашенный снаружи рисунками и резьбой, тотчас приказывал наполнить его золотыми монетами и отправлял в подарок Склирене, и подобные подарки делались не изредка, но беспрерывно — один за другим; Склирена же благосклонно все принимала, будучи жадна к деньгам.[1951] К аланке, сменившей Склирену после ее смерти, тоже потекли золотые реки: одно тратилось на удовлетворение ее капризов в Византии, другое увозилось на ее родину; земля алан наполнилась греческим добром, корабли постоянно приходили в Византию и уходили обратно в страну варваров, нагруженные ценными предметами, какие отыскивались в греческой столице, — в течении года дважды и трижды посещали аланку ее родичи и каждый раз возвращались богато одаренные императором.[1952] Михаил Парапинак по личным качествам едва ли может быть причислен к расточительным государям, скорее он обладал противоположным свойством, бывшим фамильной его особенностью. Но жадность и ненасытность его первого министра, Никифорицы, восполнила отсутствие в императоре расточительности; монастырь Эвдома, который был получен Никифорицей в дар и на который он записывал все свои новые приобретения,[1953] поглотил немалую часть государственного достояния. Наконец, Никифор Вотаниат изображается у историков как воплощение щедрости; волны, которые катит Нил, не могли, по напыщенному выражению Атталиота, сравняться с обилием его щедрот, бедным подарком считалось 15 литр деньгами и недвижимость в 100 литр, все только удивлялись, откуда берутся деньги и как средства казначейства могут выдерживать такую щедрость.[1954] Первый министр Вотаниата, монах Михаил из Никомидии, восстал против такой расточительности и через это нажил себе много врагов в среде придворных;[1955] впрочем, сама казна предъявила красноречивый протест, — она вдруг оказалась пустой и щедрый Вотаниат не в состоянии был производить регулярных государственных расходов.[1956]