Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [Только текст] - Татьяна Рожнова

Целую Лизу и вашего сына, муж шлет вам тысячу приветов, а я целую тебя и люблю всем сердцем.

К. д’Антес»{538}.

Баронесса Евпраксия Вревская — мужу из Петербурга.

«…В четверг я была у г-жи Пушкиной. Она так старалась быть со мною любезной, что просто меня очаровала. Она в самом деле прелестное создание; зато сестра ее показалась мне такой некрасивой, что я расхохоталась, когда мы с Сестрою (Анной Николаевной Вульф. — Авт.) оказались одни в карете»{539}.

Близкий приятель Пушкина по Кишиневу и Одессе, состоявший в 1822–1823 г. при графе М. С. Воронцове, а позднее занимавшийся активной шпионской деятельностью, благодаря которой был арестован кружок Петрашевского, — Иван Петрович Липранди, хорошо знавший семью Поэта (заметим, что в начале 1830-х годов он тоже жил в доме Волконской на Мойке), оставил воспоминания о последних годах жизни Сергея Львовича Пушкина, с которым ему довелось жить позднее в гостинице Демута, что почти на углу набережной реки Мойки и Невского проспекта. Воспоминания эти относятся к 1839 году: «Об Александре Сергеевиче… старик, сильно уже оглохший и страдавший одышкой, говорил со слезами на глазах… Он пригласил меня на другой день в 6 часов вечера к себе: это был день, в который привозят к нему внучек…»{540}.

Семилетняя Маша и трехлетняя Наташа Пушкины осаждали «своего деда», по-взрослому «с улыбкой подмигивая одна другой». Липранди отмечал, что он «находил в них тип отца». Помимо маленьких дочерей Натальи Николаевны, Липранди встретил у Сергея Львовича баронессу Евпраксию Николаевну Вревскую и дочь Анны Петровны Керн — Екатерину Ермолаевну, к которой отец Поэта питал весьма нежное чувство.

После встречи с И. П. Липранди, этим «гениальным сыщиком», как назвал его П. В. Анненков, Евпраксия Николаевна писала мужу в имение Голубово о приятеле Поэта:

«6 декабря 1839 г.

…Мы с ним много говорили о Пушкине, которого он восторженно любит…»

В 1839 году в Петербург прибыл известный французский путешественник и писатель маркиз Астольф де Кюстин. Он собирался писать о России. Аристократ, монархист из семьи, пострадавшей в период Великой французской революции, — таков миф о нем в российских кругах того времени. Ожидаемый рассказ вылился в памфлет «Россия в 1839 году», с явно антирусскими настроениями.

В ряду рассуждений о русском народе, его характере и пороках, светском обществе и чиновниках, правительстве и царском дворе, подчас неточных и ошибочных, есть и описание событий, приведших А. С. Пушкина к гибели.

Вот как это выглядит:

«…На днях я прогуливался по Невскому проспекту в обществе одного петербуржца, француза по происхождению, человека очень неглупого и хорошо изучившего петербургское общество. Беседа наша касалась различных сторон русского быта, причем мой спутник упрекал меня за слишком лестное мнение о России. Между прочим мы коснулись и личности государя.

— Вы не знаете императора, — сказал мой собеседник, — он глубоко неискренний человек.

— По-моему, можно упрекнуть его в чем угодно, но только не в лицемерии, — возразил я.

— Но вспомните хотя бы поведение его после смерти Пушкина.

— Мне неизвестны подробности этого несчастного события.

— Однако вам известно, что Пушкин был величайшим русским поэтом!

— Об этом мы не можем судить.

— Но мы можем судить о его славе.

— Восхваляют его стиль, — сказал я. — Однако эта заслуга не столь велика для писателя, родившегося среди некультурного народа, но в эпоху утонченной цивилизации. Ибо он может заимствовать чувства и мысли соседних народов и все-таки казаться оригинальным своим соотечественникам. Язык весь в его распоряжении, потому что язык этот совсем новый. Для того чтобы составить эпоху в жизни невежественного народа, окруженного народами просвещенными, ему достаточно переводить, не тратя умственных усилий. Подражатель прослывет созидателем.

— Заслуженно или нет — это другой вопрос, — возразил мой собеседник, — но Пушкин завоевал громкую славу. Человек он был еще молодой и чрезвычайно вспыльчивый. Жена его, редко красивая женщина, внушала Пушкину больше страсти, нежели доверия. Одаренный душою поэта и африканским характером, он был ревнив. И вот, доведенный до бешенства стечением обстоятельств и лживыми доносами, сотканными с коварством, напоминающим сюжеты трагедий Шекспира, несчастный русский Отелло теряет всякое самообладание и требует сатисфакции у француза, г. Дантеса, которого считает своим обидчиком.

Дуэль в России — дело страшное. Ее не только запрещает закон, но и осуждает общественное мнение. Дантес сделал все возможное, чтобы избежать огласки. Преследуемый по пятам потерявшим голову поэтом, он с достоинством отказывается от поединка. Но продолжает оказывать знаки внимания жене Пушкина и наконец женится на ее сестре. Пушкин близок к сумасшествию. Неизбежное присутствие человека, смерти которого он жаждет, представляется ему сплошным оскорблением. Он идет на все, чтобы изгнать Дантеса из своего дома. Дело доходит до того, что дуэль становится неизбежной. Они встречаются у барьера, и Дантес поражает Пушкина. Тот, кого осуждает общественное мнение, вышел победителем, а оскорбленный супруг, народный поэт, невинная жертва, — погиб.

Смерть эта вызвала большое волнение. Вся Россия облачилась в траур. Пушкин, творец дивных од, гордость страны, поэт, воскресивший славянскую поэзию, первый русский поэт, чье имя завоевало внимание даже Европы, короче, слава настоящего и надежда будущего — все погибло! Идол разбит под сенью собственного храма, герой в расцвете сил пал от руки француза. Какая ненависть поднялась, какие страсти разгорелись! Петербург, Москва, вся империя взволнована. Всеобщий траур свидетельствует о славе страны, которая может сказать Европе: „Я имела своего поэта, и я имею честь его оплакивать“.

Император, лучше всех знающий русских и прекрасно понимающий искусство лести, спешит присоединиться к общей скорби. Сочувствие монарха столь льстит русскому духу, что пробуждает патриотизм в сердце одного юноши, одаренного большим талантом. (Речь идет о Лермонтове. — Авт.) Сей слишком доверчивый поэт проникается восторгом к августейшему покровительству, оказанному первому среди поэтов, и, вдохновленный наивной благодарностью, осмеливается написать оду… заметьте, какая смелость, — патриотическую оду, выразив признательность монарху, ставшему покровителем искусств. Кончается эта ода восхвалением угасшего поэта. Вот и все! Я читал эти стихи — они вполне невинны. Быть может, даже юноша мечтал о том, что сын императора со временем вознаградит второго русского поэта, подобно тому как сам император чтит память первого.