Лени Рифеншталь - Одри Салкелд

По итогам второго денацификационного суда Лени Рифеншталь была возвращена ее полуразгромленная берлинская вилла, которую заняли оставшиеся с войны русские бездомные беженцы. Больше того за нею было признано право работать, хотя предложение ей поступило только от Скандинавского олимпийского комитета, предлагавшего ей съемки зимних и летних Олимпийских игр. Тронутая таким вниманием, Рифеншталь тем не менее отклонила предложение, решив, что ей никогда не превзойти Олимпийский фильм 1936 года[80].

Но если суд мог установить непричастность Лени к военным преступлениям нацизма, то он не в состоянии был подавить нездоровый интерес публики, подогреваемый публикациями таких трактовок истории кино, как психологический анализ Зигфрида Кракауэра «От Кальяри до Гитлера» (1947), а также манерой, в которой велись репортажи о ее процессах. Лени оставалась желанной добычей прессы; а где речь идет об увеличении тиражей, об этике нет и помина. Так, например, лондонская «Санди Кроникл», давая материал о четырехчасовом процессе против журнала «Ревю», по-прежнему величала ее не иначе как «рыжеволосая Лени Рифеншталь, любимая киноартистка Гитлера со знойным голосом», а решение суда в ее пользу называла «победой стройных лодыжек и шестидюймовых каблуков ее безременных римских сандалий над элегантностью немецкого младшего капрала, который 12 лет назад при весьма необычных обстоятельствах сделал ее фотографию и которая неделю назад едва не поломала ей карьеру…» В статье с подзаголовком «Тюльпаны от ее поклонников» рассказывается о том, как на известной фотокарточке «привлекательная мисс Рифеншталь в изящно скроенных сапогах для верховой езды и при револьвере в кобуре вермахта» наблюдает за тем, как упоенные победой германские войска выпускают очередь из пулемета — пули рикошетят от булыжных мостовых и убивают тридцать мужчин, женщин и детей, после того как они в течение нескольких часов копали себе могилу голыми руками.

Далее в статье говорилось, что миллионы простых немцев были удивлены вердиктом суда, вспоминая те дни, когда фотографии Лени Рифеншталь рядом с фюрером публиковались в каждой газете и появлялись на всех киноэкранах. Они не забыли, как ей были даны «эксклюзивные права стоимостью в миллион фунтов» на съемки берлинских Олимпийских игр и как все кинотеатры Германии принуждены были показывать его в течение недели. В те дни они, почти что усмехаясь, наблюдали за тем, как Лени Рифеншталь «часами лежала, распростершись на земле перед Гитлером, снимая фюрера «под разными ракурсами» и стараясь запечатлеть его взгляд, но были неподдельно шокированы, узнав, что бывшая кинозвезда «лично присутствовала при нацистских зверствах, о которых большинство участников будут говорить, что таковых вовсе не происходило».

В послевоенной Германии, раздавленной бременем варварских преступлений, творившихся от имени народа, каждый рад был дистанцироваться от произошедшего, свалив на того, кто стоял к этому ближе. «А вот Лени Рифеншталь, — могли говорить они. — Она водила дружбу с Гитлером — значит, ей было ведомо больше, чем нам! На ней больше вины, чем на нас». Отношение этих людей легко понять, и никакие судебные решения им ничего не объяснят. Вооруженная фактами, установленными берлинским судом, Лени могла теперь требовать возвращения материалов к фильму «Долина», взятых французскими властями, хотя делать это ей пришлось опять-таки при посредничестве третьих лиц. Узнав на каком-то этапе от Отто Лантшнера, что фильм находится под угрозой гибели, она подстерегла министра финансов Австрии, перехватив его в поезде по пути в Вену, умоляя лично вмешаться от ее имени. Наконец, киноматериал — целый товарный вагон! — был возвращен Лени; ей не терпелось снова коснуться его пальцами… Пусть все итальянские проекты провалились — компенсацией за это будет, по крайней мере, возможность закончить эпическое повествование, над которым она работала все годы войны.

Но еще один шок ожидал ее — оказывается, здесь успели похозяйничать чужие руки. Французские кинодеятели, убежденные, что находящиеся в их руках ленты — военный трофей, бесшабашно резали вдоль и поперек уже смонтированные части фильма. Некоторые фрагменты оказались поврежденными, другие отсутствовали вовсе. По-видимому, чем больше Рифеншталь настаивала на возвращении своего фильма, тем больше французские агентства силились доказать, что оно было конфисковано по праву, опасаясь быть обвиненными в краже и нарушении авторского права. «Лучше бы он был вовсе утерян или погиб, чем его обнаружат в таком состоянии», — вполне могли рассуждать они. В такой ситуации следует считать чудом, что от него вообще что-то уцелело.

Вскоре Лени решила для себя, что, коль скоро не удастся проследить судьбу недостающих фрагментов, можно подредактировать линию сюжета. Ей удалось заключить пару контрактов о прокате по Германии и Австрии, а также заручиться помощью в монтаже самого д-ра Арнольда, изобретателя знаменитой камеры «Аррифлекс». Лени собрала кое-какой капитал, продав свой дом в Берлине (увы, за жалкую долю от его реальной стоимости!), и после напряженной двухмесячной работы смонтировала новый вариант картины. Ее давнишний сподвижник Герберт Виндт записал с Венским симфоническим оркестром музыкальное сопровождение фильма. И вот в феврале 1954 года — через два десятилетия после начала проекта! — в Штутгарте наконец-то состоялась премьера.

Сидя в кресле в темноте кинозала, Лени Рифеншталь пыталась смотреть картину беспристрастными глазами массового кинозрителя; но поскольку в течение стольких лет своей жизни она была загипнотизирована этой «фильмой», ей трудно было оставаться объективной. Но что больше всего поразило ее, так это то, что недуги, которые время от времени одолевали ее во время съемок, похоже, сказались на ее игре. Фигура, которую она видела на экране, не походила ни на ту женщину, которой она теперь была, ни на ту, для которой она первоначально сочинила эту роль. Ей с трудом доставало терпения смотреть на экран, совершенно убедившись в том, что серьезно ошиблась, когда сочиняла для себя эту роль. К тому же без пропавшего материала фильм оставался в ее глазах несбалансированным. Правда, основная сюжетная линия не пострадала, но развитие некоторых дополнительных тем пришлось укоротить. В частности, пропал имевший символическое значение фрагмент, показывающий возрождение земли после смерти себялюбца-помещика. Она выступила как самый суровый самокритик, ибо визуально фильм был великолепным и при этом куда более зрелым и отшлифованным, чем «Синий свет». И все же он далеко не отвечал ее мечтаниям и слишком жестоко напоминал ей о пертурбациях, связанных с его созданием.