Леди удачи. Все пути… - Белоцерковская Марина

Джоанна вынырнула из сундука:

— Фу-ф! Ну и пылища! — она похлопала руками по камзолу. — Похоже, здесь добрая дюжина покойничков[126]!

— Не забудь стряхнуть пыль с ушей, — посоветовала Мари и, оттолкнувшись от полки, приземлилась на пол, как кошка — на четыре конечности. — Всё! Или я — королева Виктория, или в этих шкафах книги нет!

— Да уж, два часа потрачено впустую, — Джоанна брюзгливо осмотрела огромный подвал с нишами, шкафами и сундуками вдоль стен. — Если мы не пропустили ее впопыхах, то пора переходить к следующему номеру программы.

Ксави бодро кивнула и подошла к Елизарию, который с терпеливой безнадежностью во взоре сидел на скамье. Свеча, стоявшая в бронзовом подсвечнике рядом со стопкой рукописей, наполовину оплыла и сильно коптила.

— Ну, что ж, брат Елизарий, — бесцеремонно хлопнула она маленького библиофила по плечу, — живи в мире.

— Нет уж, простите, — Джоанна решительно отодвинула Ксави в сторону. — В мире он будет жить после того, как мы уйдем. А сейчас Елизарий нам скажет, — голос Джоанны стал мягким и мурлыкающим, — где находится книга. Правда, брат Елизарий? Ведь ты же не хочешь на дыбу?

Книгочей дернулся и запричитал навзрыд:

— Не ведаю! Видит Бог, не ведаю! Да что же это, святые угодники!.. Да за что ж это мне, грешному!..

Дальнейшие слова слились в бессвязное бормотание. Ксави поджала губы. Пару секунд она брезгливо наблюдала за агонизирующим иноком, затем аккуратно взяла Елизария за грудки и, приподняв, отчеканила ему в лицо:

— Или ты перестанешь вопить, как недорезанный, и расскажешь все, что знаешь, или я сделаю из тебя портрет для одной из твоих летописей. Понял, Пимен[127]?

Что понял несчастный библиотекарь, было трудно сказать. Вперемежку с рыданиями из него вылетали фразы, в которых лишь гений психологии мог уловить остатки смысла. Раздражение на лице Джоанны сменилось удивлением, затем интересом. Ксави тоже с легким недоумением глядела в лицо висящему в ее руках книгочею. А тот всхлипывал:

— Не погубите!!! Ох, не губите душеньку! Яду дадут… Тихо-тихо… Скажут: почил в бозе… Как брат Онуфрий… Как отец Метропий — прежний архимандрит… Не хочу яду!

— Кто даст яд-то? — Джоанна заглянула в слепые от страха глаза маленького инока. — Да оставь его, Ксави!

Мари аккуратно опустила Елизария на лавку. Тот обмяк, как тряпичная кукла. Джоанна подсела рядом и ободряюще положила ладонь на безвольно повисшую руку монаха.

— Кого опасаешься?

— Бес! Бес! — жарко зашептал библиофил. — Отца Метропия, благодетеля, порешил. Думал сам монастырь под управу взять. Ан нет, Синод отца Михаила, пришлого, возвел. Теперь вовсе озверел… Брат Онуфрий, тоже книгочей, поперек молвил — он и его… — Елизарий всхлипнул, утер нос рукавом рясы и вдруг сверкнул глазами: — Думает, не ведает никто. А я — я ведаю! Сам видел. И как зелье у чужеземца торговал, и как архимандриту питье нес, и как последние часы его стерег, аки пес смердящий. Всё ведаю, и в летопись для памяти внес… Сталось сие непотребство лета шестьсот девяносто осьмого февраля двенадцатого…

— Да кто злодей-то? — Джоанна склонилась к иноку.

Тот подался вперед так, что почти уткнулся носом в ее пушистую шевелюру, шепнул:

— Отец Амвросий, казначей! — и, словно перепугавшись своей смелости, снова обмяк.

— Ах, вот оно как! — Джоанна распрямилась, как клинок. — Так значит, мы имеем дело с профессионалом?! Ничего, нашла коса на камень!.. Вот что, — она обернулась к библиофилу, — брат Елизарий, не бойся. Никто тебя не обидит. А обидит — пожалеет. Найди, мил человек, ту летопись, где записал ты о деянии преступном, и жди нас. Жак!

В дверь засунулась вихрастая голова.

— Всё тихо! — отрапортовал Ренар.

— Пошли!

Уже на самом выходе из книжного подвала друзья услышали из темноты под лестницей чье-то знакомое ворчание.

— Крошка! — хихикнула Ксави. — Нет, вы только посмотрите, ребята! Это ж какой-то гений камуфляжа! В пылищи вывалялся, что ли, чуча чумазая?

Жак и Джоанна обернулись к лестнице, и никто не заметил, как возникла из темной ниши и скользнула за их спинами в библиотеку черная тень.

Елизарий сидел, слегка покачиваясь и вперив взгляд в дорогие сердцу манускрипты. Цель и радость его жизни, сколько бед вы можете принести! Вот и кончился покой в его укромном подвале. Елизарий тихонько застонал: и дернул же лукавый болтать про отца Амвросия! А теперь вот не выкрутишься. Он протяжно вздохнул и поднялся. Обессиленно шаркая ногами, инок побрел к полкам. Его расплывчатая колеблющаяся тень в неверном свете свечи на столе уменьшалась и сгущалась. Вдруг глаза Елизария округлились — на стене выросла новая широкая тень. Она беззвучно, как большая летучая мышь, скользнула к нему, и на темя онемевшего от ужаса книжника обрушился страшный удар. В мозгу полыхнуло пламя, и все померкло…

Перфилий оглянулся настороженно на дверь: тихо… Аккуратно опустил на скамью тяжелый том, на кованом переплете которого расплывалось темное маслянистое пятно. Пару секунд чернец пристально всматривался в маленькое скорчившееся тело у его ног, потом лицо исказилось в короткой пренебрежительной усмешке. Он пробормотал:

— Отмаялся раб божий. Стены-то не везде толстые. И послушать порой надобно. Ведали в прежни времена, как строить…

Черты Перфилия вновь стали бесстрастными.

— Пойти донести отцу Амвросию… — он повернулся к выходу, но в раздумье задержался на полдороге. — А летопись-то! — монах оглянулся на неподвижное тело посреди подвала. По лицу его пробежала тень недовольства, словно несчастный мертвец совершил какую-то оплошность. — Поторопился, прости Господи! Отец Амвросий гневаться будет, что манускрипт не изничтожил… А где ж его отыщешь теперь?

Перфилий окинул взглядом подвал, в котором не было и пяди, свободной от книг, летописей, фолиантов. Осуждающе покачав головой он направился в ближайший угол, где на огромном сундуке грудой лежали свитки. Скрип двери заставил его насторожиться. Бесшумным призраком чернец канул в густую тень шкафа. Дверь отворилась, и в проеме возникла фигура в мешковатой рясе.

— Pardon, monsieur![128] — взгляд вошедшего скользнул по подвалу, и вдруг его черные блестящие глаза расширились — даже в неверном свете толстой монастырской свечи тело библиотекаря было трудно спутать с грудой тряпья.

— Parbleu![129] — прошептал незнакомец, не сводя округлившихся глаз с убитого. Он скользящими шагами приблизился к телу и, присев, тронул ладонью голову брата Елизария. Отдернув руку, странный монах торопливо вытер ее о подол рясы и сторожко оглянулся.

Перфилий беззвучно потянул из-за пазухи нож. Мускулы его напряглись. Еще миг…

Чужеземец попятился к двери. Его острый взгляд настороженно обегал подвал. Не оборачиваясь, он нащупал дверь и, толкнув ее, исчез в переходе.

Перфилий расслабился. Исподлобья он покосился на Елизария и негромко выругался — только новых свидетелей ему и не хватало! С ненавистью чернец обвел глазами громоздящиеся вокруг книги. Взгляд его задержался на свече. Монах хмыкнул. Решительно шагнув к столу, он ухватил бронзовый подсвечник и поднес длинный коптящий язычок пламени к свиткам. Словно ожидая этого, свитки вспыхнули весело и ярко. Перфилий взмахнул подсвечником и смёл полыхающие рукописи на пол. Рассыпая искры, свитки раскатились в разные стороны. Густые тени, годами скрывавшие углы подвала, взметнулись и исчезли. Библиотека разом осветилась.

Перфилий швырнул подсвечник на пол и, сутулясь, бросился к выходу.

Крошка послушно лежал в дальнем углу под лестницей, положив тяжелую голову на лапы. Его тревожили непривычные запахи. Жак только что промчался наверх, не сказав ни слова. Пес морщил лоб. Хозяева весь день бегают, как угорелые. Для Крошки это означало опасность. Но почему же, в таком случае, его не взяли с собой? Это было выше его понимания. Пес вздохнул и, не выдержав, подполз к выходу. Тут его ноздри дрогнули — откуда-то донесся запах гари. Крошка нервно приподнялся, снова лег. Инстинкт звал его спасать хозяев, но приказ не давал покинуть пост. Пес тихонько тявкнул. И тут распахнулась дверь в дальнем углу. Проход озарился дрожащим светом. Дым многоголовой змеей выполз наружу, и резко усилившийся запах заставил собаку вскочить. Шерсть Крошки встала дыбом, каждый нерв сигналил: «Опасность! Опасность!». Человек, выскочивший в проход, воплотился в сознании пса в угрозу — он пах огнем и кровью. Крошка беззвучно оскалил клыки. Серый человек бросился прямо к лестнице. Но там хозяева! Пес прыгнул вперед.