Рыцари былого и грядущего. Том I - Сергей Катканов

Неширокая тропинка, как раз для одного всадника, лежала вдоль реки Об среди вековых вязов. «Слишком тихие места, чтобы быть совершенно спокойными», — подумал Гуго. Эта мысль заставила его грустно улыбнуться. Где бы он теперь не находился, ему навсегда суждено прочёсывать местность взглядом, определяя позиции удобные для засад. Он не был мнительным и умел расслабиться. Если бы ему мерещились бандиты за каждым кустом, он давно бы уже погиб. Ему никогда и ничего не мерещилось. Он просто знал, когда произойдёт нападение. Гуго полной грудью вдохнул запах прелой листвы. В Палестине этого запаха не было.

Вскоре за деревьями начали проглядывать свежие постройки. Послышался стук топоров. Монастырь в Клерво ещё только строился. Соскочив с коня перед самым въездом в монастырь (ворот здесь пока не было), Гуго шагнул на территорию, за деревянную стену. Невесть откуда возникший послушник привязал рыцарского коня. Его здесь как будто ждали и, вместе с тем, никто, кажется, не был намерен обращать на него внимание.

Дождь не переставал. Посреди двора стоял молодой монах в цистерианской сутане — белой с чёрным оплечьем. Монах что-то диктовал писцу, водившему пером по пергаменту, на котором под дождём вместо слов должны были оставаться лишь чернильные разводы, но это, похоже, ни мало не смущало ни диктовавшего, ни писавшего.

Гуго опять улыбнулся, очень тихо и едва заметно. Его ни сколько не удивило, что эти чудаки пишут письмо под дождём. Что необычного в том, что привычка полностью доверять себя Божьей воле есть не у него одного? В диктовавшем монахе, несмотря на юный возраст, без труда угадывался аббат Бернар. Гуго подошёл поближе и остановился на почтительном расстоянии, так, чтобы дать аббату закончить дело и не слышать, что он диктует. Аббат не смотрел на рыцаря, но голос его неожиданно повысился и Гуго отчётливо услышал: «Горе нашим князьям — они не сделали ничего хорошего в Святой Земле. Они поспешно возвратились в свои замки и здесь обнаружили непреодолимую злобу.» — голос его был не столь уж громким и совершенно спокойным, а вместе с тем — невероятно грозным, вселяющим священный трепет.

Бернар перестал диктовать и посмотрел на Гуго. Гуго сделал два шага вперёд и посмотрел на Бернара. Лицо аббата было немного вытянутым, щёки впалые, борода редкая. Глаза его были совершенно лишены огня. Они не полыхали, не обжигали. Они искрились тихим светом. Во всём облике этого человека — в осанке, в повороте головы, в том, как он опирался на свой посох, сквозило нечто нездешнее. Врождённая властность и железная воля удивительным образом сочеталась в нём со смирением, доходящим до уничижения. Всем своим видом он как будто просил у путника прощения за своё недостоинство, изъявляя между тем готовность, повелевать сотнями тысяч таких путников. Глаза Бернара словно говорили: «Ты пришёл, рыцарь.».

Гуго увидел перед собой человека, посланного ему Небесами. Небесами его мечты. Рыцарь бегло отметил про себя, что пергамент в руках писца совершенно сух и буквы на нём не размыты, несмотря на дождь. Он едва придал этому значение, так же, как и сам аббат, явно, не считал, что тут проявилось что-то необычное. Подлинным чудом была их встреча. Они смотрели друг на друга и безмолвно знакомились. Самый необычный монах и самый необычный рыцарь эпохи.

Пару лет четыре рыцаря сражались вместе, защищая паломников. Их отряд, включая сержантов и туркополов, доходил уже по полусотни воинов. Гуго не покидала уверенность в том, что предводителем их отряда должен быть де Сент-Омер — человек редкой внутренней силы и удивительной душевной чистоты. Казалось, сама Пресвятая Богородица, коснувшись души де Сент-Омера, преобразила рыцаря в ангела. Но на предложения Гуго возглавить отряд паладин Богородицы отвечал уклончиво, хотя не кокетничал, и ни разу ни слова не сказал о своём недостоинстве или о том, что эта тема ему неприятна. Просто уклонялся от разговора и всё. Гуго быстро почувствовал, что тема о лидерстве для них просто не имеет значение. Иногда приказы отдавал он, иногда — де Сент-Омер. Слово любого из них было законом для всего отряда, а Роланд и Бизо никогда не пытались отдавать приказы, которые касались бы всех. Они не считали себя ниже других и держались с таким достоинством, которое не позволяло усомниться в их праве приказывать, но они никогда не пользовались этим правом — не видели необходимости. Так рождалось удивительное братство, сочетавшее лучшие черты рыцарства и монашества.

Братья-рыцари ни разу никому не предложили вступить в их Орден, и к ним никто не просился. Рыцарство Святой Земли смотрело на охранный отряд со смешанным чувством восхищения и настороженности. Восхищение оборачивалось порою неумеренными и неоправданными восторгами, а настороженность легко переходила в явную недоброжелательность. Такой разброс мнений был естественным по отношению к структуре небывалой и непонятной, отвергать и запрещать которую не было, между тем, ни одного разумного основания. Понятно, что в такой ситуации к ним никто не рвался, и они никого к себе не тянули. Перемены назревали сами собой. Однажды де Сент-Омер как бы между прочим сказал де Пейну:

— Во Франции у меня осталось два друга: Пейн де Мондилье и Аршамбо де Сент-Аман. Они родственники графа Фландрского, но дело не в этом. Пейн и Аршамбо — чистые христианские души. Редко можно встретить таких благочестивых рыцарей, тем более — при графском дворе. Я переправил им с паломниками письмо, в котором рассказал о нашем Ордене, а недавно, так же с паломниками, получил ответ.

— И твои друзья, конечно же, захотели к нам присоединиться, — задумчиво протянул Гуго без тени радости.

— Ты не ошибся, Гуго. Что-то не так?

— Никто в Европе не понимает, кто мы. Живём, как монахи, но Церковь не спешит с одобрением нашей инициативы. Служим королевству, но не принадлежим к вассалам короля, который всегда охотно на нас опирается, но никогда открыто не поддерживает. Знаешь, Жоффруа, к чему всё это идёт? Какой-нибудь умник брякнет, что наш отряд — банда, а то и секта, которая поставила себя вне Церкви и вне государства, презирая все установления, как церковные, так и светские.

— А дружный хор сразу же это подхватит. Недостатка в подпевалах не будет. Нам не простят того, что мы не как все. Я уже думал об этом, Гуго. Кажется, пришла пора более решительно поговорить с королём и патриархом. Они должны открыто поддержать нас.

— Ты слишком много хочешь от этих почтенных людей, любезный Жоффруа. Они и так постоянно заняты умиротворением вечно ссорящихся баронов, каждый из которых тянет одеяло на себя.

— Но Церковь!..

— А чем церковные князья — епископы отличаются от баронов? У каждого епископа так же свои интересы. Кому нужен ещё один игрок на этой шахматной доске? Одобрить наш Орден, значит своими руками создать себе соперника, во всяком случае — проблему. Если нас хоть кто-нибудь в Палестине поддержит, его враги тут же объявят нас своими врагами.

— Неужели ты боишься этого?

— Я боюсь только погубить душу.

— Но если наш Орден станет соперником кому-нибудь из светских или церковных князей — мы сразу же увязнем в феодальных распрях и ничего не останется от наших возвышенных устремлений. Мы изменим себе. Да нас и не раздавили до сих пор только потому, что нас никто ещё пока не поддержал.

— А если нас никто так и не поддержит, мы вскоре в глазах всей Палестины станем изгоями и отщепенцами. Ты, кажется, именно с этого начал свою мысль?

— Да, с этого. Ты понимаешь, почему меня не радует желание твоих друзей вступить в Орден? Не ко времени. Мы на распутье. Наш Орден именно сейчас должен сделать некий решительный шаг, но куда не кинь — везде клин.

— Я понял, Гуго. Всё просто. Я знаю, что делать. Я отправляюсь ко двору графа Фландрии. Пейн и Аршамбо будут мне поддержкой при дворе. Мы расскажем, кто мы и чего хотим. Пресвятая Богородица поможет нам! — де Сент-Омер упал на колени и, сложив руки на груди, углубился в молитву.

Гуго присоединился к брату, так же встав на колени. Только Гуго сейчас, в отличие от Жоффруа, не имел сил молиться безмолвно. Он возвёл глаза к небу и с жаром возгласил: «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу!». Поразительной была способность этого сурового воина и изощрённого дипломата превращаться в пламенного молитвенника. Они молились, сколько требовала их душа, потом одновременно встали. Глаза де Пейна светились счастьем. Он обнял де Сент-Омера, отступил на шаг и восторженно начал:

— Жоффруа, дорогой, что бы я делал без тебя. Ты нашёл решение! За поддержкой, покровительством и признанием надо обратиться к людям достаточно могущественным, но никак не связанным с феодальными распрями Палестины. У наших покровителей не должно быть интересов в Святой Земле. И тогда у нас будет возможность служить только Христу и Его Пречистой Матери. Граф Фландрии, говоришь? Замечательно! Могущественный сеньор, который славится своей религиозностью. Вот какие покровители нам нужны, Жоффруа — могущественные и боголюбивые. В сердцах своих мы уже похоронили возлюбленную нашу родину. Она стала для нас Заморьем. Но, видимо, рано нам ещё забывать о родной земле. Мы отправимся в Европу. Ты — во Фландрию, я — в Шампань. Владения графа Гуго Шампанского больше, чем у короля Франции, при этом он всем известен возвышенно-религиозным настроем души. Эх, поддержал бы нас кто-нибудь из церковных иерархов Европы!