Пассажир с детьми. Юрий Гагарин до и после 27 марта 1968 года - Лев Александрович Данилкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рутинная “общественная нагрузка” подразумевала циркуляцию по разного рода комсомольским кабинетам и участие в сессионной и представительской деятельности в качестве депутата Верховного Совета СССР (шестого и седьмого созывов). Каким бы опереточным учреждением ни был советский парламент, Гагарину, хочешь не хочешь, приходилось отрабатывать статусные привилегии. В Звездном городке, в специальном здании, где космонавты-депутаты встречаются с “трудящимися”, у Гагарина была комната с табличкой на двери “Гагарин Ю. А. Второй и четвертый понедельник с 17–30 до 18–30”. Разумеется, далеко не всякий трудящийся мог проникнуть в Звездный городок и припасть к ногам Гагарина – но правда и в том, что волонтерская деятельность Гагарина не ограничивалась только приемными днями.
По сути, Гагарин был омбудсменом – хотя сам не знал об этом, потому что ни должности, ни даже слова такого в Советском Союзе не было. Благотворительность и защита элементарных гражданских прав – называя вещи своими именами – были его постоянным занятием, причем занимался он этим больше, чем космосом, политикой, женщинами и раздачей автографов. Повторимся: СССР 1960-х годов был страной, не слишком приспособленной для комфортного существования, там не хватало очень многих вещей, и этот дефицит мог быть очень болезненным для тех, кто не принадлежал к элитам[68].
Гагарин же, уникальным образом, получив доступ в консьюмеристский рай, сохранил связи с “обычными людьми”, и при этом влиятельность его на этом, не политическом уровне была сопоставима с возможностями президента США: он мог “выбить” вам все что угодно, от кожаного футбольного мячика до квартиры в Москве. Собственно, большинство историй о Гагарине в 1960-е – это именно сюжеты о его участии в перераспределении тех или иных товаров и благ. Модель везде одна и та же: чего-то не было и не предвиделось в ближайшие годы – на горизонте нарисовывается Гагарин – с его помощью появляются контрамарки в театр, лекарства, вагон цемента, обувь, одежда, асфальтовая дорога, запчасти, спортинвентарь. Инженеры королёвского КБ эксплуатировали популярность Гагарина, когда им нужно было надавить на смежников. “Земляки” – клушинцы, гжатцы, смоляне – полагали себя вправе просить Гагарина о постройке детских садов, агроферм, кинотеатров и поликлиник. Рабочие заводов, где он отродясь не был, обращаются к нему с просьбами об улучшении жилищных условий – и он находит время написать тамошним начальникам, чтобы те помогли с обменом квартиры; и они помогали. Не слетавший пока еще космонавт Горбатко просит его написать письмо в автосервис, чтобы ему починили разбитую в аварии машину, и Гагарин пишет [60].
Когда космонавтки из женского отряда ощутили неотложную потребность в обновлении гардероба, именно Гагарин повел их на штурм спецсекции ГУМа – за платьями: “незабываемая картина… По верхнему этажу универмага очень быстрым шагом идет Гагарин, следом стайка девушек, за ними несется огромная толпа покупателей и продавцов” [27].
О том, как действовала на разного рода хранителей дефицитных ресурсов и благ бумага за подписью Гагарина, точнее прочих выразилась В. Пономарева: “как если бы там взорвалась бомба средних размеров” [28].
Помимо “товарного” патронажа был еще и, как бы это сказать, бытовой.
Космонавт Борис Волынов рассказывает, как “Гагарин собирал деньги, чтобы сделать хороший подарок уборщице, работавшей в нашем подъезде” [29]. Еще кто-то – про то, что когда сын какого-то космонавта в Звездном заперся в ванной – то к кому побежали за помощью? Правильно, к Гагарину.
Да, все эти рассказы о добром Гагарине выглядят чересчур однообразно и кажутся приторными; еще немного – и мы узнаем, что он переводил через улицу старушек и снимал котят с дерева, однако непонятно, почему их надо игнорировать. В одиночку этот человек на протяжении многих лет вел благотворительную кампанию. Он был настоящей дойной коровой. Судя по всему, это занимало довольно много времени – даже притом что он умел беззастенчиво задействовать свою харизму, славу и обаяние, притом что ему никогда не отказывали, но по скольким телефонам ему нужно было позвонить! Не то чтобы мы хотели выдать Гагарина за мать Терезу – но факт остается фактом: он улучшил жизнь очень, очень многих людей.
Ну что – “занимается тунеядством” и “присваивает чужой труд”?
Он прожил семь лет в условиях, в общем, незатухающей гагариномании. Французский журналист, бравший у него интервью осенью 1967-го, отмечает, что Гагарин не просто звезда – он еще и научился вести себя, как подобает звезде, “улыбаться тем, кто на нее смотрит, аплодирует, просит автографы” [30]. Он больше не скалится в камеру – но источает спокойное расположение.
На фотографиях последних двух лет лицо Гагарина перестает быть похожим на налитое яблоко; фирменная улыбка производит впечатление искусственной, приросшей к лицу, глаза гаснут, в них видна (то есть, разумеется, не видна, но должен же биограф, диагностирующий проблемы своего пациента по косвенным признакам, сослаться хоть на что-нибудь, хоть на глаза) усталость от контактов, слишком интенсивных социальных связей; “речь была поставлена как у хорошего актера, все слова произносились четко, не глотались, не комкались, не было ничего лишнего, откровенно патетического. Улыбался мало, выглядел уставшим, не безразличным, а именно уставшим” [26]. В 1968-м ему исполнилось всего 34 года, но матерел он быстрее, чем обычный человек: слишком много времени провел в странных, неестественных условиях; слишком многими шариками жонглировал – и слишком много из них держал в воздухе одновременно.
Проблемой было не отсутствие работы – а отсутствие трения.
Пожалуй, одна из важных характеристик гагаринского пятилетия после полета – ощущение, что чего-то нет. У него нет практически никаких неразрешимых проблем, дефицита чего-либо. Деньги, автомобили, женщины, слава, жилплощадь, алкоголь, путешествия, отдых, здоровье, спорт, общение с друзьями и родственниками, с элитами (политической, военной, артистической, научной) – всё в изобилии, всё абсолютно доступно. “Горы хлеба и бездны могущества”; посул Циолковского относительно последствий покорения космоса сбылся если не для всего человечества, то уж для “первого гражданина Вселенной” точно; выиграв это звание, он обеспечил себе место первого в любой очереди. В этом состоянии, несомненно, было гораздо больше плюсов, чем минусов – но состояние это было неестественным. На что это похоже – так на ощущение от долгого пребывания в невесомости: известно,
