(не)свобода - Сергей Владимирович Лебеденко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Речевка защиты оборвалась только через час, причем к тому моменту адвокатесса по фамилии Муравицкая умудрилась сорвать голос, а Руцкой покрылся испариной и снял шляпу. Алиса прекрасно его понимала: сама бы с удовольствием сейчас сняла форму и облачилась бы во что-то легкое, допустим, платье с открытыми рукавами и лифом, чтобы Андрей… Ой, куда-то не туда ее несет. А процесс продолжался, адвокат Маславской – тот, что по назначению – жаловаться ни на что не стал, только упрекнул следователей в том, что те до сих пор держали его подзащитную в изоляторе в одиночке, хотя у нее больные кости и она во всём созналась. Но не успел защитник завершить свой в целом молельный спич, как вдруг следователь Сергеев вскочил со своего места и потребовал перерыва – следствие захотело дополнить дело какими-то новыми материалами. Андрей, на протяжении всего заседания что-то устало черкавший в блокноте, удивленно глянул на него и нахмурился. Такие ходатайства в суде обычно не проходят, но Костюченко неожиданно согласилась – и всех вывели в коридор, а Сергеев куда-то убежал.
– Андрей, что происходит? – спросила Алиса, когда они оба зашли за угол.
Во взгляде коллеги всё еще не появилось теплоты. Только тревога. И что-то еще.
– Ну, ты смотрела материалы дела?
– Я… Дело в том, что… Я всю прошлую ночь писала отчет и…
– Понятно, – вздохнул Андрей. – Ну ты же слышала защиту?
– Ну, да, но…
– Они молодцы. В деле вообще нет ничего на Матвеева.
– Но Маславская же говорила, что…
Андрей фыркнул. Почти презрительно. Алисе почудилось, что она буквально на мгновение стала холоднокровной.
– Буквально всем понятно, что Маславская оговорила себя, и Матвеева, и вообще всех. Ты лицо ее видела? А дела на Матвеева по-прежнему нет.
– И что нам теперь делать?
– Не знаю.
Следователь Сергеев вернулся так же быстро, как и уходил, почти вприпрыжку. Заседание открылось – и Сергеев сослался на то, что следователи по делу поменялись, в связи с чем необходимо продлить подсудимым срок пребывания под стражей.
Защита – преимущественно адвокатесса Муравицкая, потому что у ее молодого амиго было такое лицо, будто он сейчас блеванет от происходящего, – опротестовала запрос, заявив, что сторона обвинения четыре месяца не проводила следственных действий, не говоря уже о том, что ходатайство о продлении должно подаваться за семь дней до окончания срока содержания под стражей, а срок истекал сегодня, – и потребовала освободить Матвеева в зале суда (сам Матвеев, почесывая бороду, увлеченно читал книжку). Но судья Костюченко защите отказала.
Тут-то и случилось то, чего Алиса ожидала меньше всего – а с ней и весь зал заседаний.
– Ваша честь, ввиду новых открывшихся обстоятельств, – заговорил Андрей (пальцы, ладони, сильные, сильные руки, бумага шуршит о бумагу, ткань мундира шуршит о ткань), – я просил бы… Просил бы продлить меру пресечения подсудимой Маславской, а подсудимого Матвеева отпустить под залог – по ходатайству защиты.
Надо было видеть лицо следака Сергеева, который, казалось, хотел броситься и схватить Андрея за рукав форменного кителя, аж костяшки на пальцах побелели и явно проступил шрамик на среднем пальце, но в последний момент сдержался, отвернулся. Мог бы – выругался бы вслух, наверно, подумала Алиса – и только тут поняла, что сейчас сделал Андрей, ее Андрей, такой надежный и сильный. Он просто взял и сдал процесс защите! Но почему? Что такого сделал Сергеев, что Андрей решил ему поставить подножку? Не может быть, чтобы Андрей просто так взял и поставил квартальную премию под угрозу, а ведь вообще-то он поставил ее под угрозу: ничего себе – отпустить подсудимого в зале суда прямо из клетки! Это же сразу показатели обрушит. Когда-нибудь она спросит его об этом, когда-нибудь, но пока, пока…
Пока Костюченко буркнула что-то и вышла из зала заседания, чтобы вернуться пятнадцать минут спустя к утомившемуся за день залу, который явно не ожидал встретить что-то вроде местечкового аналога «Хорошей жены», и сказать, что все остаются под стражей.
Андрей встал и молча вышел из зала заседания, когда всех отпустили.
Алиса вышла следом – и… И увидела, как побледневший подсудимый мешком лежал у стены и напоминал камень, буквально камень, с недвигающимися глазами, и Алисе стало страшно, так страшно, что она закричала, и уже не помнила, что́ именно кричала, и, кажется, еще были слёзы, потому что кто-то предложил ей салфетку, а она махала рукой и кричала, а потом, когда появились камеры, когда кто-то забегал, кто-то вызванивал «Скорую», – она вдруг споткнулась глазами об Андрея – и сразу упала на него объятиями, словно и не было этих лет недомолвок и бесплодных скроллов инстаграма, и Андрей обнимал ее, и смущенно гладил по спине, пытаясь успокоить.
Марина
Это ее же рук дело, да? Ее.
Чьих же еще.
«Это убийство», – вот это красное словцо, молодец Матвеев, ай, молодец, хорошо для журналистов сработал, но вот он лежит, сцепив руки у сердца, и его трясет, рядом на корточках сидит Муравицкая и орет в телефон. И вот она стоит и смотрит, как трясет Матвеева, как дергаются складки его лица, на руках вздулись жилы, и знаешь, что, Марина, знаешь, что? Это и твоих рук дело, это ты сейчас продлила ему арест, а не кто-то другой. Вот как-то так и получается, что еще вчера ты отстирываешь кровь с мужниной сорочки – а сегодня у тебя подсудимый корчится на скамейке, и судейские-то тебя поймут, конечно, они и не такое видали, наверное. Та же прокурор Грызлова наверняка ввернула бы что-нибудь вроде: «Ну инфаркт, ну и что? Главное, чтоб на заседании не помер, а то позориться же перед людьми». Но судейские ничего не скажут – а вот что тебе скажет совесть?
Сбоку подбегают приставы и – что они делают, что они делают, куда они его собираются нести?!
– Стоять!
– Но Марина Дмитриевна, подсудимый же…
– Стоять, я
