Разговорчики в строю. Лучшее за 2008-2009 годы - Михаил Крюков

Очумелый, я посмотрел в локалку, где двести зэков размахивают руками и ногами, и пошёл в отряд.

В кабинет забежал Тайсон со стаканом купца, и с улыбкой начал разглядывать меня.

– Тайсон! Блин! Доклад!

– Маратыч, после того как мужики узнали, что останутся без просмотра телевизоров (а чё им ещё делать в нерабочем отряде), а блатные без аквариумов (они стояли только у отрицал), вчера вечером собрали отрядный сходняк.

– И???

– Сходняк порешал, что порядочный арестант, должен за своим здоровьем следить, и поэтому зарядка утренняя не замут ментовской, а благо воровское.

– И???

– И будут теперь всегда зарядку по утрам делать!

Н-дя…. Мы зону из чёрной в красную перекрашиваем, а блатные под режим воровской закон меняют. И кто кого нае..ал??? А какая, в принципе, разница…

Важняк     Замена

(Имена и фамилии некоторых людей изменены. История реальная и без авторских прикрас)

– Саня, подъем! – заорал вбежавший на свою кухню, где я мирно спал, свернувшись калачиком на маленьком диванчике, мой друг и сокурсник Валера Трошин. – Опаздываем на распределение! Да вставай же ты, е@лан!!!

– Сколько время? – тихо пересохшими губами спросил я, не открывая налитых свинцом век. – Дай водички. Зря вчера по «Амаретто» прошлись!!!

– Половина девятого, в девять построение!!!

– Б#я!!! – скатился я с дивана, и стоя на коленях, посмотрел на друга.

У Трошина в одной руке был бритвенный станок, в другой помазок, морда в мыльной пене, во рту зубная щётка, на голове фуражка, а между ног зажато полотенце.

Заржав от вида друга, я, аки молодой жеребец, снося на своём пути предметы кухонной утвари, табуретки и кота Пчёла, влетел в ванную комнату. Всосав из-под крана достойную дозу раствора «вода+хлор», я нашёл ещё какой-то станок и приступил скрести свою двухдневную щетину, именно столько мы зависали у Валеры, отмечая такое важное событие, как выход молодых офицеров милиции «в свободное плавание» на просторы оперативной работы. Увлеклись. С пути истинного сбили две подруги.

Через двадцать минут мы с Трошиным бежали к метро. Ну, естественно, доехать за десять минут от Строгино до Юго-Западной было не в наших силах. Короче, опоздали. На подходе к «Вышке»[104] нас встретил наш дорогой начальник курса подполковник Федяев, шедший в магазин за пирожками к чаю (любил, старый пас, мучное). Мы остановились, козырнули и приготовились к выслушиванию долгой и нудной воспитательной речи. Однако, посмотрев на нас, командир понял, что наши особо важные органы (мозг, печень, поджелудочная железа и желудок) в настоящий момент ведут тяжелейшие бои с медленно отступающим врагом, воюющим под флагом «Зелёного Змия».

– Ну и му#аки вы, товарищи младшие лейтенанты, что опоздали! – спокойно прокомментировал Федяев. – Теперь запихнут вас в какую-нибудь жопу. А ты, Селиверстов, между прочим, мог в МУР попасть.

– Разрешите бежать? – хором спросили мы.

– Да мне теперь до вас фиолетово. Только не вздумайте сейчас опохмелиться, засранцы! Трошин, пьянь, ты меня слышишь? – крикнул вдогонку подполковник и побрёл в магазин.

Мы взлетели на третий этаж. В рекреации около кабинета, где восседала тусовка покупателей, стоял лишь наш одногруппник Слава Гарбузенко, который каким-то блатным чудом с генеральскими погонами был переведён к нам из Харьковской высшей школы милиции ещё в начале второго курса.

– Ну чё, Арбуз, куда тебя? – спросил Валерка грустного Славу.

– Хлопцы, а вы не знаете, где находится аэропорт Домодедово? – вопросом на вопрос ответил наш украинский товарищ. – Меня туда определили, сказав, шо коль я знаю украинску мову, то мне там, молодому оперу, самое мистце.

– Х#й знает где, – ответил Трошин.

– Шо?

– Далеко, Слава, – перевёл я.

Гарбузенко приуныл и поплёлся к выходу. Его было жаль. Жил он в подмосковной Истре, и до Домодедова ему добираться столько же, сколько до Киева раком. Мы с Валерой оглядели друг друга, поправили форму, перекрестились и решили одновременно вдвоём зайти в комнату решений наших судеб.

За огромным столом, попивая уже не воду и чай, сидело человек 15 офицеров, где самым младшим по званию был какой-то слащавый майор.

– Разрешите? – гаркнули мы.

В «кают-компании» повисла тишина. Все старшие офицеры как по команде отставили стаканы в стороны и положили на тарелки бутерброды с икрой и балыком. Только один какой-то совершенно седой полковник с академическим ромбом на кителе поднёс рюмку ко рту, залпом выпил содержимое и тихо спросил, обращаясь к нам:

– Вы кто, рейнджеры? Откуда такие пришибленные?

– Младший лейтенант Селиверстов!

– Младший лейтенант Трошин! Виноваты, опоздали.

– А мы думали, что вы уже сами себе тёплые местечки нашли где-нибудь в министерстве.

– Никак нет.

Седой полковник взял наши личные дела, полистал и попросил выйти из кабинета, попросив явиться через 10 минут.

Стоя в курилке, мы с Валерой думали о своей судьбе.

– Саня, у меня такое чувство, – затягиваясь сигаретой, заговорил Трошин, – что через десять минут мы будем очень сильно завидовать Арбузу.

– А мне в принципе всё равно, главное, чтобы в область не упрятали.

Ровно через десять минут был оглашён «приговор» большой комиссии, решением которой я для прохождения дальнейшей службы направлялся в ЛОВД[105] на К-й вокзал в должности оперуполномоченного уголовного розыска, а Валера в угро на «Три вокзала» (Казанский, Ярославский и Ленинградский).

В кафе «Минутка», что у метро Беляево, мы с другом взяли бутылку «Пшеничной» и попросили знакомую хозяйку сего заведения по имени Аза Алиевна выделить нам отдельные апартаменты в подсобке, т.к. пить в форме на людях не подобает офицерам милиции, приговорённых бороться с преступностью на железнодорожном транспорте. В процессе релаксации Валера сказал:

– Нет, Саня, это Арбузу не повезло.

– Во-во. Ещё мне рассказывали, что «транспортники»[106] бесплатно на поездах ездят.

– Вот-вот.

Через два дня, выбритый до синевы, отутюженный, в белой рубашке и галстуке я прибыл к начальнику ЛОВД «К–я» подполковнику Синявину Сергею Сергеевичу. Протянув ему предписание, я отрапортовал:

– Младший лейтенант милиции Селиверстов прибыл для прохождения дальнейшей службы в должности оперуполномоченного отдела уголовного розыска.

– Это хорошо, – заулыбался подполковник. – Оперов у нас не хватает. Значит, пока молодой, закрепляешься за старым опером подполковником Соколовым Никитой Макаровичем. Опытный сотрудник, здесь уже 15 лет служит. Многому научит. Он в кабинете № 29а сидит. Иди, знакомься.

– Есть.

– Да, – остановил меня у двери Синявин. – Ты учись у него не всему и не слишком рьяно. Иди.

В поисках указанного кабинета я бродил по второму этажу, но кабинет под номером 28А обнаружен не был. Кабинет N 28 был, и за его дверью раздавались голоса. Но «моего» кабинета не было. У вышедшей из туалета уборщицы со шваброй я поинтересовался местонахождением необходимого мне помещения:

– Так это в подвале, – проворковала пожилая женщина, указывая орудием своего труда вниз. – За дежуркой направо вниз, первый кабинет налево. Там на двери табличка.

«Странно», – удивился я такому расположению кабинетов и последовал по курсу, указанному уборщицей. На обитой дерматином старой двери неровно висела табличка «Старший оперуполномоченный УР Соколов Н.М.». Ниже висел лист бумаги, на котором кривым почерком было написано: «Никишов, ростовщик, можешь не заходить – долг отдам только с зарплаты и без процентов. Учти: стреляю без предупреждения».

Я тихо постучался, и не дождавшись ответа, вошёл в дверь. Передо мной открылась картина из какогото патриотического фильма времён СССР о становлении Советской милиции в каком-то небольшом городишке, где днём закон в руках власти, ночью в лапах контры. Стены обшарпаны, под самым потолком небольшое зарешеченное окошко, два маленьких стола, сейф и старый, изъеденный каким-то насекомым диван. Глаз мог порадовать лишь пожелтевший от времени висевший на стене календарь олимпийского 1980 года с изображением символа того спортивного мероприятия, которому какой-то остряк подрисовал погоны старшего сержанта. За столом сидел небольшого роста пожилой (для оперативной работы) мужик в джинсах и лёгком сером свитере, с морщинистым лицом и усталыми глазами, желтизна белков которых мне, как родственнику медика, говорила о сложном положении его печени.

– Разрешите? Как я могу видеть Соколова? – спросил я, хотя уже понял, что это именно он.

– Это я, – не отрываясь от заточки карандаша, тихо проговорил опер.