Севастопольская хроника - Петр Сажин

…В бою быть зрителем – значит ощущать себя беспомощным. Именно такое чувство, не знаю, как других, охватило меня, когда немецкие самолеты появились над кораблем. Каждый краснофлотец, старшина и командир боевой части, даже кок, вестовые – все были при деле, все по боевому расписанию находились на местах. Вестовой кают-компании, который несколько минут тому назад разносил чай, теперь подавал снаряды, кок исполнял обязанности санитара, и только все мы и следовавшие в Севастополь красноармейцы, морские пехотинцы, армейские командиры были не у дела.

Стрелки оживленно обсуждали каждый маневр корабля, когда на «Ташкент» начали наваливаться торпедоносцы.

Самолеты летели низко – их хорошо было видно. Издали они походили на водяных пауков с двойным брюшком. Они как бы прыгали с одного гребня волны на другой.

Торпедоносцы не обладали той маневренностью, на которую способны бомбардировщики. Их тактика заключалась в том, что они долго высиживали на воде, пока на курсе не показывался корабль. Тогда они взлетали и шли наперерез. Их атаки начинались либо в вечерних сумерках, либо на утренних зорях.

Мы насчитали четыре самолета. Торпедоносцы, видимо, решили взять корабль в клещи. На «Ташкенте» взвился сигнал: «Миноносцам открыть заградительный огонь и вести маневр самостоятельно».

Загремели выстрелы. Пушки били компактно. Один из торпедоносцев поспешно сбросил торпеду. Ее хорошо было видно. Она, отфыркиваясь, шла, как морская свинья.

Ерошенко нажал на ручки машинного телеграфа, и «Ташкент» вздрогнул и попятился назад. Торпеда прошла мимо носа корабля всего лишь в несколько метрах от него.

– Обратно к Антонеске пошла, – сказал Синявин.

Хотя торпеда и пошла в «божий свет», однако я был поражен бледностью Ерошенко, неотрывно смотревшего на левый борт.

– Вот эта, товарищ капитан, кажись, наша, – объявил Синявин.

Семеко обернулся. Синявин нервно подкручивал усы. Рядом стоял бледный Лычков. Торпеда неумолимо двигалась на корабль. Еще две, максимум три минуты, и случится то, что… Я не успел даже мысленно произнести то страшное слово, корабль вздрогнул, весь груз и снасти на нем задребезжали от крутого поворота влево, и все, кто был на палубе, радостно ахнули: торпеда прошла по борту корабля на расстоянии двух-трех метров. Было ясно видно еще черное, стальное, жирное от смазки тело.

– Значит, не зря моряков кормят хлебом с маслом, – облегченно вздохнув, сказал Лычков.

– А ты думал, только пехота и воюет? – спросил Синявин.

Разговор этот велся громко, в воздухе стояла неумолкаемая канонада. Ерошенко сделал еще два крутых поворота. Пальба прекратилась. Торпедоносцы скрылись за горизонтом. Но тишина стояла недолго: в небе появились бомбардировщики.

В первый момент я поддался страху – у меня до унизительности заметно дрожали руки.

Расстегнув китель и держа руки на ручках телеграфа, Ерошенко не отрываясь следил за небом. Фуражка сбилась на затылок. Он был разгорячен боем и ничего не замечал, кроме того, что относилось к сражению.

Возбуждение, которым был полон Ерошенко, передалось и мне, и я был рад этому, потому что оно избавляло меня от чувства страха. Да только ли мне? Весь корабль и все, кто находился на «Ташкенте», вовлеклись в боевой азарт.

Артиллеристы и пулеметчики вели такой огонь, что бомбардировщики и близко не могли поднести свои бомбы к корпусу «Ташкента» – бомбы ложились в стороне.

Самолеты каруселью кружились над кораблем, и все чаще и чаще из воды вздымались фонтаны. Но вот один из бомбардировщиков покинул стаю и пошел ввысь. Было понятно, что наступает самый ответственный момент: сейчас начнется пикирование. Набрав высоту, самолет пошел вниз. Он несся, как лавина с гор, прямо на мачты «Ташкента». Ерошенко немного пригнулся, что-то прокричал находившемуся справа от него офицеру и затем резко дал задний ход кораблю. В то же время вся артиллерия корабля перенесла свой огонь на этот пустившийся на смертный поединок самолет.

Я почувствовал, что глохну от страшного грохота и режущего ухо завыванья, – войдя в пике, самолет включил сирену. Лычков схватил за руку капитана Семеко.

– Ложитесь, товарищ капитан! Ложитесь! – прокричал он в ухо.

Синявин отнял его руку от капитана и сурово крикнул:

– Не дури!.. Тут все одно – если попадет, что лежа, что стоя.

Лычков дрожал:

– Сроду не пойду на корабле! Провались пропадом все эти удобства! Голову некуда спрятать…

Лычков вздохнул с облегчением, когда и второй бомбардировщик, не выходя из пике, врезался в воду.

Неожиданно самолеты покинули небо. На море стало так тихо, что слышно было, как шелестели волны.

Над кораблем висел лишь запах пороховой гари, дым от разрыва снарядов и черная копоть от сгоревших самолетов. Он пепельно-серым жгутом тянулся по горизонту. Еле заметная розовенькая полоска, как воспоминание об ушедшем дне, поблескивала на далеком небе. Вечер все гуще и гуще закутывал море и небо.

Ерошенко покинул мостик и несколько минут стоял у борта. Затем вытер платком лоб, направился к орудиям главного калибра. Он шел ровно и твердо, несмотря на то что «Ташкент» стало сильно побалтывать. Солдаты и матросы с восхищением смотрели на командира «Ташкента», все понимали, что корабль и все они остались невредимыми благодаря его воле и мастерству. Ерошенко обошел боевые части корабля и каждому отличившемуся пожал руку.

Ворожейкин встретил нас и капитана Семеко, словно мы целый год не виделись. Когда мы вошли в кают-компанию, вестовой, тот самый краснофлотец, что десяток минут тому назад ловко управлялся со снарядами, разносил чай. Он был весел и щедр после удачного боя – стаканы, которые он ставил перед нами, были наполнены настоящим флотским чаем, отменно крепким и сладким.

Капитан Семеко протянул руку лейтенанту и сказал:

– Поздравляю!

– С чем? – спросил Ворожейкин.

– С боевым крещением…

Командира «Ташкента» капитана 3 ранга Ерошенко я впервые увидел в деле еще во время обороны Одессы.

Это было так.

25 августа в семь часов и пять минут вечера в Одесском порту разорвался первый вражеский снаряд, и с тех пор начался систематический обстрел. Сильная батарея противника встречала корабли на подходе к Одессе и била по входу в порт, по причалам, складам и по всей площади портовой.

Три дня безо всякого успеха наша артиллерия пыталась подавить эту батарею, тогда военный совет приказал во что бы то ни стало засечь и уничтожить ее.

28 августа в Одессу пришел лидер эсминцев «Ташкент». Он сопровождал пассажирское судно «Абхазия», доставившее в Одессу отряды моряков, большую группу командного состава, оружие, некоторое инженерное имущество и медикаменты.

Одесситы, немало повидавшие на своем веку разных кораблей, залюбовались лидером. И было чем – все в нем было необычно: и энергичный рисунок корпуса, и чуть наклонный рангоут, и едва приклоненная труба, и обтекаемой формы орудийные башни, и кормовые срезы – словом, все даже при беглом взгляде говорило о его необыкновенной корабельной стати и быстроходности.

И люди не ошибались – полным ходом он шел быстрее курьерского поезда. При этом был очень отзывчив на маневр. На нем были установлены новенькие – последнее слово техники – приборы управления огнем и чудо-дальномеры. В башнях – отличнейшие стодвадцатимиллиметровые пушки.

Но самым большим, пожалуй, чудом был командир лидера – Василий Николаевич Ерошенко. Если б мы заглянули в его личное дело, то нашли бы там такие слова: «Находчивый, инициативный и бесстрашный моряк». Эти несколько стандартные слова из довольно ограниченного языка анкет, конечно, не давали представления о том, кому они адресованы.

Да, Ерошенко был находчив, инициативен и храбр, причем он это доказал уже через несколько часов после прибытия лидера в Одессу. Но из личного дела не выудишь таких, например, сведений, что командир лидера «Ташкент» был на редкость крепко сложен, носил густые черные усы; его чуть-чуть скуластое лицо всегда было до блеска выбрито и от ветра имело цвет старой меди. Когда он сходил на берег, мальчишки портовых городов провожали его восхищенными взглядами… Да только ли мальчишки! Может быть, во время войны и грех об этом говорить, но на командира лидера эсминцев Черноморской эскадры в те суровые дни заглядывались и женщины.

Вот ему-то, этому весьма приметному человеку, носившему в то время фуражку еще без золотых листиков на козырьке, и было поручено расправиться с вражеской дальнобойной батареей, обстреливавшей порт и окраины Одессы.

На берегу, то есть на причале, пофыркивал грузовик. Он ждал группу корректировщиков с «Ташкента». Они стояли на борту в бушлатах, опоясанные ремнями, в металлических касках, с винтовками, гранатами, походной радиостанцией и аварийным запасом. Слушали напутственную речь – в те дни слова тоже считались оружием.