Песня синих морей (Роман-легенда) - Константин Игнатьевич Кудиевский

Оставшиеся в живых давно сдружились с балтийцами. Да и кого интересовало теперь, кто, когда и откуда пришел! Вместе делили осколки и сухари, вместе делили смерти, поэтому стали одною судьбой дороги матросов: и тех, кто дрался за Буг и Херсон, и тех, кто с боями прошел от Либавы и Таллина.

Только корабли хвалили по-прежнему: каждый свои. Из бесконечных рассказов друзей Колька знал уже почти весь состав Балтийского флота. Крейсер «Киров», линкоры «Марат» и «Октябрьская революция», которую ласково называли здесь «Октябриной», минзаги, эсминцы, сторожевые корабли — те самые «сторожевики», «эскаэры», что на каждом флоте, наверное, именовались среди матросов «дивизионом плохой погоды»: «Тайфун», «Ураган», «Туман», «Шторм», «Шквал», «Метель» — и так без конца. Знал подробности трагического и в то же время отважного перехода Балтийского флота из Риги и Таллина в Финский залив летом сорок первого года. О том, как гибли транспорты с эвакуированным населением, как взрывались на минах подводные лодки и уходили в пучину со всем экипажем. Много раз слышал он и о том, как в этом походе один из эсминцев, заметив торпеду, идущую в крейсер, подставил свой борт под нее — сам погиб, но спас могучий и новый корабль. А с какою гордостью вспоминали матросы и о другом эсминце! Тот, имея на палубе около сотни шарообразных мин, подготовленных к постановке, погнался в Ирбенском проливе за вражескими кораблями, среди которых был вспомогательный крейсер. Немцы не выдержали атаки и отошли… И уж, конечно, знал он наперечет всех балтийских командующих. Галлер, Трибуц, Рааль — эти фамилии советских адмиралов звучали как-то не по-русски и потому немного таинственно, отвлеченно, словно далекая и полупризрачная романтика времен великих морских сражений — времен де Рюйтера и Трафальгарского боя. Откуда знать ему было, что многие из таких имен — Грэн, Пуассон, Белли, Бэрг, точно так же, как Беллинсгаузен, Крузенштерн, Литке — принадлежали старинным русским морским династиям, ведущим свою родословную чуть ли не от флотилий Петра Великого. На Черном море все казалось понятней и проще: названия заливов и бухт — в отличие от финских, о которые сломаешь язык, и уж конечно фамилии: космофлотом Октябрьский, командующий Одесским укрепрайоном контр-адмирал Жуков, прославленные командиры, о лихости и бесстрашии коих среди матросов ходили легенды: Гущин, Ярошенко, Годлевский… Да и сама история Черноморского флота покоилась на извечных простых именах: Федор Федорович Ушаков, Михаил Петрович Лазарев, Павел Степанович Нахимов. Даже имя лейтенанта Шмидта, расстрелянного неподалеку от Стожарска и потому известного всем рыбакам и мальчишкам на побережье, — Петр Петрович, — делало этого лейтенанта с немецкой фамилией удивительно русским, а порою и украинцем, потому что старые рыбаки, вспоминая восстание на «Очакове», говорили мягко и нежно-певуче: Петро Петрович.

Но таинственно-романтическая Балтика была не на Лисьем Носу. Она лежала где-то в неведомых далях — в тех далях, что терялись за зубчатым силуэтом Кронштадта, за ледяными горизонтами, где, должно быть, гуляли, как и положено в море, чистые ото льда валы. Здесь же Кольку окружали простые ребята, такие же, как черноморцы, понятные и доступные. Именно они создавали чувство родни, ощущение отцовского края, несмотря на чужие наименования, которыми нагрешил когда-то на этой земле Петр Великий. Порою Колька почти по-детски радовался тому, что поселок, в котором служил, назывался запросто Лисьим Носом, что рядом виднелось простое русское Ольгино, а не какой-нибудь там Кроншлот или Борнхольм.

Среди матросов-балтийцев немало встречалось Колькиных земляков с Украины. Видимо, расстояния расширяют понятие землячества. Под Херсоном считал земляками он лишь тех, кто был из Стожарска, в Крыму — уже любого с Херсонщины, а позже — на Волге, в пути по России и здесь, в Ленинграде, — каждого, кто с Украины. Наверное, есть и такие дали, где два человека считают себя земляками, если оба они из одной страны, пусть даже эта страна протянулась по двум частям света, от океана до океана.

Может быть, поэтому при знакомстве с кем-либо, услышав извечный солдатский вопрос «откуда сам», Колька все реже называл Стожарск, ибо о Стожарске многие попросту не слыхали. Отвечал более общо, но зато и более точно для окружавших: с Херсонщины. Херсонщиной же считались со старых времен и Николаев, и Запорожье, и побережье от Кинбурна до Тилигула.

— Выходит, земляк, — расплывался нередко в улыбке новый знакомый. — Я, друже, с Черниговщины. — И уже более неуверенно добавлял: — Может, слыхал случаем: город такой Батурин имеется?

— Не, не слыхал, — качал головой Колька. — Так ты, значит, из Батурина?

— Та не так чтоб из самого Батурина, а все ж оттуда. До Батурина от нашего села — верст восемнадцать.

— С гаком? — смеялся Колька.

— Не-е, — добродушно смеялся и новый знакомый. — С гаком — если по большаку, а лесом — в самый раз восемнадцать. Как в облигации.

Земляки — с Днепропетровщины, с Харьковщины, с Полтавщины — тоже были балтийцами. Вместе с собратьями-моряками — вологодскими, псковскими, новгородскими — они хвалили балтийские корабли: каждый, конечно, тот, на котором раньше служил. При этом спорили, горячились, доказывали что-то друг другу, что именно — и сами подчас не объяснили бы толком, так как никто никогда не помнил, с чего начинался спор.

— «Мыслящий»? Тоже мне кора-абль, — произносил кто-нибудь с нарочитым ехидным спокойствием. — Конечно, не самый плохой пароход, бывают коробки и похуже, но только — утюг.

— Сам ты утюг! Вас-то даже к ленинградским причалам не подпускали: швартовались, как волкодавы. «Все наверх— на таран идем!»

— Зато вы швартовались — па-де-де из балета Чайковского! «Малый впередик, малый назадик, чуть поправее, чуть полевее… Боцман, бросай поскорее шишку, а то на причале только в две смены работают, не управятся с нами до вечера!». В понедельник начинали швартовку, а в пятницу отпускали подвахтенных.

— Это ихнего, что ли, старпома Коломбиной дразнили?

— А ты, севастопольский, не встревай! Думаешь, не знаем, как дома у вашего боцмана обпаливали за сараем хряка да загулялись и обсмалили какую-то тетку? Паленым на всю Корабельную Сторону пахло… Так что ты помолчи, бабашмал.

— Бабашмал — это по-сухопутному, а по-флотскому правильно: шмалобаб.

— Хлопцы, чего зря кипятитесь! Ежели гутарить спокойно, кто первое место на флоте по стрельбам держал? «Меткий». А по самодеятельности? Опять же «Меткий».

— Какой-такой «Меткий»? Промеж передовых кораблей такого не слыхивали. Есть тут, правда, один — похожий. Который в запрошлом году якорь на рейде потерял. Не тот ли?

— Что было, то было… Только, может, он, этот якорь, зацепился