Жизнь с гением. Жена и дочери Льва Толстого - Надежда Геннадьевна Михновец

когда ты в таком состоянии, значило бы для меня отказаться от жизни. А я [не] считаю себя вправе сделать это. Прощай, милая Соня, помогай тебе Бог. Жизнь не шутка, и бросать ее по своей воле мы не имеем права, и мерять ее по длине времени тоже неразумно. Может быть, те месяцы, какие нам осталось жить, важнее всех прожитых годов, и надо прожить их хорошо.

Л. Т.

31 октября

В. Ф. Булгаков. Дневниковая запись.

Софья Андреевна до сих пор после отъезда Льва Николаевича ничего не ест, слабеет и говорит, что хочет так умереть. Если же доктора вздумают употреблять зонд для искусственного питания, то тогда Софья Андреевна грозится наколоться на нож («ведь вот – один жест!») или убить себя каким-нибудь другим способом.

Слуга Илья Васильевич передавал мне еще одну интересную деталь, касающуюся Софьи Андреевны и известную только ему, прося меня никому до времени об этом не рассказывать. К ножке кровати Льва Николаевича Софьей Андреевной давно уже был привязан на незаметном месте православный образок. После отъезда Льва Николаевича она отвязала образок: оказалось, что воздействие святыни было совершенно противоположно желаемому.

Снова Софья Андреевна просила меня передать Черткову ее просьбу приехать. Просила сказать, что она зовет его «без всяких мыслей». И снова, как в тот памятный день 12 июля, когда Софья Андреевна через меня просила Черткова о возврате рукописей и о примирении, – снова шел я к Черткову с тайной надеждой, что это примирение наконец состоится. И, увы, снова был разочарован в своем ожидании! Чертков не изменил своему расчетливому и чуждому сентиментальности характеру.

Когда Владимир Григорьевич выслушал просьбу Софьи Андреевны, он было в первый момент согласился поехать в Ясную Поляну, но потом раздумал.

– Зачем же я поеду? – сказал он. – Чтобы она унижалась передо мной, просила у меня прощения?.. Это ее уловка, чтобы просить меня послать ее телеграмму Льву Николаевичу.

Признаюсь, такой ответ и удивил и огорчил меня. Только не желая никакого примирения с Софьей Андреевной и глубоко не любя ее, можно было так отвечать. Боязнь, что Софья Андреевна упросит послать какую-нибудь неподходящую телеграмму Льву Николаевичу? О, это повод слабый, чтобы не ехать! Можно было примириться с ней и во всем сохранить свою позицию. Почему же я мог отказаться поехать вместе с Софьей Андреевной на розыски Льва Николаевича и в то же время сохранить добрые отношения с ней? Нет, вражда между самыми близкими Льву Николаевичу людьми была, к сожалению, слишком глубока. И когда один из них сделал наконец попытку протянуть другому руку, тот отказался принять ее. Между тем нельзя сказать, насколько изменилось бы все вокруг Льва Николаевича, насколько ему легче стало бы, если бы примирение между Софьей Андреевной и Владимиром Григорьевичем так или иначе было достигнуто! Разумеется, они виноваты, что не сумели достигнуть его раньше. Но тем менее заслуживал оправдания тот, кто отказывался от этого и теперь, перед лицом таких важных и тревожных событий. Эта вина тем более непростительна для человека, который считал себя последователем Толстого.

По-видимому, чтобы сгладить впечатление от своего отказа приехать, Владимир Григорьевич просил меня передать Софье Андреевне, что он не сердится на нее, настроен к ней доброжелательно и пришлет ей вечером подробное письмо в ответ на ее приглашение. Все это были слова, не подкрепленные тем единственным шагом, который можно и должно было сделать в этих условиях.

В Ясной Поляне все были удивлены, что я вернулся один. Никто не допускал и мысли, что Чертков мог отказать Софье Андреевне в исполнении ее желания увидеться и примириться с ним. Об ответе его и вообще о моем возвращении решили пока совсем не передавать Софье Андреевне, которая с нетерпением ждала Черткова и сильно волновалась.

Чтобы поправить положение, доктор Г. М. Беркенгейм вызвался еще раз съездить к Черткову и уговорить его приехать. И он действительно отправился в Телятинки, где пробыл довольно долго. Но и его увещевания не помогли. Чертков все-таки не приехал.

Он прислал только с доктором Беркенгеймом письмо на имя Софьи Андреевны, в котором, в весьма дипломатичных и деликатных выражениях, обосновывал свой отказ приехать немедленно в Ясную Поляну. Письмо прочли Софье Андреевне.

– Сухая мораль! – отозвалась она об этом письме своим словечком, и, может быть, была права.

Тотчас она написала и велела отослать Черткову свой ответ. Это было уже вечером.

Характерно и то, что еще днем Софьей Андреевной составлена была телеграмма на имя Льва Николаевича: «Причастилась. Помирилась с Чертковым. Слабею. Прости и прощай».

Хотя Софья Андреевна подтвердила свое желание позвать на завтра священника, но все-таки послать такую телеграмму Льву Николаевичу было уже нельзя, так как примирение с Чертковым не состоялось.

Л. Н. Толстой. Письмо к С. Л. Толстому и Т. Л. Сухотиной, Шамардино.

Благодарю вас очень, милые друзья – истинные друзья, – Сережа и Таня, за ваше участие в моем горе и за ваши письма. Твое письмо, Сережа, мне было особенно радостно: коротко, ясно и содержательно и, главное, добро. Не могу не бояться всего и не могу освобождать себя от ответственности, но не осилил поступить иначе. Я писал Саше через Черткова о том, что я просил ее сообщить вам – детям. Прочтите это. Я писал то, что чувствовал, и чувствую то, что не могу поступить иначе. Я пишу ей – мама́. Она покажет вам тоже. Писал обдумавши и все, что мог. Мы сейчас уезжаем, еще не знаем куда. Сообщение всегда будет через Черткова.

Прощайте, спасибо вам, милые дети, и простите за то, что все-таки я причина вашего страданья. Особенно ты, милая голубушка Танечка. Ну вот и все. Тороплюсь уехать так, чтобы, чего я боюсь, мама́ не застала меня. Свидание с ней теперь было бы ужасно. Ну, прощайте.

Л. Т.

Четвертый час утра. Шамардино.

А. Л. Толстая. Из воспоминаний.

А на другое утро мы снова ехали… Отец не простился с тетей Машей, он даже не дождался, пока мы достали второго извозчика, чтобы везти нас в г. Козельск на станцию. Он торопился так же, как при отъезде из Ясной Поляны. Мы с Варей подоспели к станции вместе с подходившим к платформе поездом. Едва успели взять билеты, погрузить вещи.

Куда же мы ехали? Душан мне сказал: «В Новочеркасск, к Денисенкам, оттуда, если достанем паспорта, в толстовскую колонию в Болгарию, если нет – на Кавказ».

Вероятно, отец опять не спал всю ночь, думал, волновался, решил ехать дальше и в