Клипер «Орион» - Сергей Жемайтис

Стива Бобрин всегда помнил последнее свидание с отцом, тоже моряком, вышедшим на пенсию. Стива был у него единственным сыном, жена умерла несколько лет назад. Жил он в Балаклаве, в небольшом домике под опекой своего старого вестового Лукина, тоже отслужившего более тридцати лет на флоте. Сидели на террасе. Стояла осень, бухта в сиреневом свете заката недвижно лежала внизу с застывшими на ней шаландами и старой шхуной, стоявшей на якоре. Лукин принес тарелку винограда и бутылку молодого вина, разлил вино в стакан и в две кружки с отбитыми ручками. Выпили. Отец, задумчиво глядя вниз, на бухту, побарабанил пальцами по столу, крякнул и сказал:

— Степан! Не знаю, удастся ли нам свидеться. Нет, нет, хотя и война, но тебя бог сохранит, я о себе, сдает сердце, но это на всякий случай, может, и дождусь твоего возвращения. Мне хочется сказать тебе несколько слов, расценивай как хочешь, но учти опыт старого отца. К сожалению, мы пренебрегаем опытом старших и потому повторяем их ошибки. Ты знаешь, что мы с Лукиным были не последними моряками, и вот итог: этот «сервиз», пенсия, угол — и все.

— Палат каменных на флоте не наживешь, — сказал Лукин хриплым басом, — хотя бывали случаи. Вот у нас в Кронштадте…

— Помолчи, Егор… Между прочим, все могло быть иначе, я, мог сделать карьеру и, наверное, сейчас носил бы орлы на погонах, да упустил случай.

Стива знал об этом случае, как помнит себя. Отцу предлагали выгодную должность в морском штабе, но он отказался оставить корабль. Человек, который занял его место, сейчас контр-адмирал.

Все же отец повторил всю историю и продолжал:

— Конечно, мы были напичканы романтикой моря еще в корпусе и создали себе эфемерные идеалы, которые и привели меня на эту «виллу». Погоди, не ерзай, я сейчас закончу. Учти, что в жизни не часто складываются благоприятные обстоятельства, и если они налицо, то используй их. Тут нужна смелость, некоторое предрасположение к риску, а все это у тебя в достаточной мере воспитано. Конечно, здесь не следует нарушать законов чести. Да что я говорю. В этом у тебя твердые устои. Я много жду от твоего плавания на «Орионе». Прекрасный корабль, капитана я не знаю, но слышал, что достойный человек, старший офицер также…

«Смелость — риск — удача» — стали девизом Стивы Бобрина. Он изнывал, ожидая случая, чтобы рывком выйти вперед, обойти однокашников, а случая все не подворачивалось, наоборот, благодаря случайности где-то в дебрях морского ведомства затерялся приказ о его производстве в мичманы, и он третий год плавал стажером, «вечным выпускником» старшей роты Морского корпуса. Не радовало его и хорошее отношение командира, который, не ожидая производства, доверил ему самостоятельную вахту и приказал выплачивать офицерское жалование.

— Видимо, неудачи родителей, как и болезни, передаются детям, — как-то сказал он Новикову.

На это артиллерийский офицер ответил, кривя тонкие губы:

— Богатство к богатству, к болячке — хворь, а посему выпьем…

Бобрину казалось, будто Новиков испытывал злорадное удовлетворение, что есть человек, жизнь которого складывается еще хуже, чем у него самого.

Бобрин пил редко, тоже следуя совету отца, и с ненавистью смотрел на Новикова. Общество этого человека не могло принести ничего хорошего, и еще Стива верил, что несчастья прилипчивы, как зараза, и Новиков в чем-то виноват в его незадачах. На корабле деться было некуда. За столом они сидели рядом, жили в каютах через стенку. И между ними невольно возникла дружба. Дружба странная, питаемая неприязнью друг к другу. В минуту откровенности Бобрин поведал Новикову свои жизненные принципы и виды на будущее.

— Не густо, — сказал Новиков, — все же зацепка есть, одним словом, «используй миг удачи», следуй по стопам пушкинского Германа. Кто не шел и не идет этой дорогой? Только, мой друг, вы совершили глубочайшую ошибку: с такими замыслами да на парусник! Сейчас не времена Очакова и Синопа. Ну, какой вам может подвернуться случай выдвинуться из общей серой массы? Да еще в наших плаваниях. Разве погибнете геройской смертью, спасая матроса, или пойдете со всеми нами на дно от немецкой мины или снаряда. Детские мечты, мой друг, а посему выпьем…

Февральская революция, падение самодержавия, Временное правительство вернули Стиве Бобрину уже потускневшие надежды на карьеру и славу. Теперь они с Новиковым часами говорили о «новой эре» Российского государства. Новиков тоже увлекся открывающимися возможностями проявления личности в новых условиях, «свободы, равенства и братства». Тогда на баке и в кают-компании шли бесконечные разговоры о будущем России, смело решались все «проклятые вопросы». В разговорах люди находили отдых от раздирающих сомнений, тревог, разговоры заменяли жажду деятельности и на пользу и во вред России.

Между тем война продолжалась. «Война до победного конца!» «До последнего русского солдата» — так перефразировали этот лозунг матросы на баке «Ориона».

Октябрьская революция привела в смятение весь экипаж клипера, кроме горстки большевиков, ждавших вооруженного восстания рабочих.

Бобрин и Новиков в эти дни стали ближе друг другу. Не понимая грандиозности Октябрьской революции, ее значения для хода мировой истории, они расценили ее как бунт черни, восстание против священных устоев нации, то есть собственности, старых законов и установлений.

Новиков подал рапорт (отклоненный командиром) «о переводе в армию, сражающуюся с большевиками и им подобными». Бобрин не подал такого рапорта это был не тот случай, какого он ждал. Оставить клипер и сложить голову от пули русского мужика не входило в его расчеты.

«Надо еще подождать», — решил он, вместе с Новиковым возмущаясь диктаторскими замашками Мамочки, не разрешающего бороться с большевиками. Тут впервые у друзей зародилась мысль, что командир симпатизирует красным.

Встреча с обольстительной продавщицей перчаток отодвинула на второй план все события в мире, оставив неутолимую жажду славы ради Элен, чтобы быть достойным ее.

Он предложил Новикову написать письмо к адмиралу сэру Эльфтону. В случае успеха, а тогда он казался стопроцентным, Стива сразу мог стать заметной фигурой среди довольно безликой массы русских офицеров, прозябавших в английских портах. Стива, зная падкую на сенсации английскую прессу, уже видел жирные заголовки над статьями о своем «подвиге» и свои портреты на первых страницах «Таймс».

Позорный провал с письмом был первым страшным ударом для Стивы. Как человек впечатлительный, он — ждал смерти. Будучи на месте командира, он, конечно, не пощадил бы человека, попытавшегося противостоять его воле. Да и Новиков поддерживал мысль о военно-полевом суде. Когда гроза миновала, Стива мгновенно преобразился и, по определению того же Новикова, «приобрел ранее скрываемую наглость».