Восстание декабристов. Мифы и правда о 14 декабря 1825 года - Владимир Андреевич Брюханов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Совсем близкую к печальной реальности оценку продолжительности военных действий высказал уже прямо накануне начала войны британский военный атташе в Петербурге полковник А. Нокс: война может «затянуться на шесть лет, а возможно и больше».
Знамением времени было то, что почти никто из российских экономистов и политиков тогда не пожелал обратить внимания на подобные разглагольствования бравых вояк, а если и обратили — то нисколько не обеспокоились. П.Н. Милюков, например, придерживался той же позиции, что и Михневич: России легче справиться с трудностями сухопутной войны, чем противникам. Никаких расчетов при этом не делали, ограничиваясь, по-видимому, взглядом на карту полушарий — руководить по глобусу стало модным (по недостоверным слухам) только в следующую мировую войну!..
Значительно печальнее, что до сих пор такое же поверхностное отношение к проблемам России в Первой Мировой войне встречается у казалось бы серьезных специалистов — правда, по совершенно иным разделам военной истории:
«Затяжная война прежде всего гибельна для Германии. Это у Германии нет природных ресурсов для войны. Это у Германии небольшая территория, которая при технике того времени не могла прокормить такое количество населения. Это Германия оказалась в клещах, это ей выпало воевать на два фронта. Все великие немцы считали такую ситуацию гибельной. Достаточно посмотреть на карту: Германия отрезана от всего мира и окружена со всех сторон. А подвоз морем блокирован британским флотом. Не надо было никаких битв и операций — ноги Германии подкосились бы сами собой. Понимая это, германский кайзер 12 декабря 1916 года обратился к русскому царю с предложением о заключении мира.
Для России в тот момент /…/ война была не проиграна». В этом заявлении В. Суворова справедливо только одно: фактическое признание, что воевать и тем более наступать не имело ни малейшего смысла.
Осознали ли военные специалисты хотя бы позже, в какой именно тупик зашла военная стратегия? Для наиболее квалифицированных это стало вполне очевидным уже в первые месяцы сражений — примеров их откровенных признаний более чем достаточно.
Но подобная откровенность была не более чем брюзжанием под нос: слишком страшной была истина, заключавшаяся в невозможности достичь военной победы; она противоречила всем прежним представлениям, вошедшим в плоть и кровь профессионального генералитета и офицерства.
Это был подлинный крах всей идеологии милитаризма. Для его осознания помимо ума нужна была исключительная честность мышления, а публичное признание этой горькой истины требовало такой силы гражданского мужества, какой не нашлось практически ни у кого из вояк. Единственное исключение — военный министр Временного правительства А.И. Верховский, заплативший за свою решимость изгнанием из правительства и осмеянный современниками. Британский посол в России Дж. Бьюкенен, например, так записал в своем дневнике: «Верховский /…/, по-видимому, окончательно потерял голову и заявил, что Россия должна немедленно заключить мир».
Еще хуже, чем военные, вели себя профессиональные политики, привыкшие полагаться на военную силу как на последний и решающий аргумент политических споров.
Ситуация оказалась слишком нестандартной, чтобы историческая и политическая эрудиция, какой обладали, например, П.Н. Милюков или А.И. Гучков, могла компенсировать невысокий уровень их мышления. О дилетантах типа А.И. Терещенко или А.Ф. Керенского и говорить не приходится: их зарубежные коллеги могли водить их за нос сколько угодно…
Упомянутая попытка Верховского объяснить политическому активу России бессмысленность дальнейших усилий продолжения военных действий вызвала буквально поросячий визг негодования у тогдашнего главы российского МИД Терещенко. Последнего тут же поддержал Керенский и фактически уволил Верховского (самого энергичного и решительного генерала в 1917 году!) прямо накануне большевистского переворота!
Естественно, невозможность выиграть войну не стала предметом обсуждений ни внутри высшей военной среды, ни между военными и политиками — ни в России, ни за границей, и ни в 1914–1918 годах, ни позже.
Тем более от чего-либо подобного постарались оградить широкую публику. Даже термин «война на истощение» — как главный стратегический принцип борьбы — получил право на гражданство только в годы Второй Мировой войны, бывшей в гораздо большей степени обыкновенной войной, чем просто войной на истощение, как Первая.
Но чем дольше война продолжалась, тем больших жертв требовала от участников. Время шло, и конечные результаты войны приобретали все большую и большую ценность — тем более, что объективно исход носил явно ничейный характер.
Не слишком большие территориальные захваты (как в Европе, так и в колониях), происшедшие к концу 1916 — началу 1917 года, в целом взаимно компенсировались и позволяли вернуться после переговоров к прежним, довоенным границам.
Спорными оставались только судьбы Польши, юго-западных славян, Эльзаса и Лотарингии и всего прочего, что и было предметом споров еще до начала войны и что все равно имело смысл решать чисто договорным путем. Это, в конце концов, и было сделано, хотя и не скоро, да и не окончательно: в Косово по-прежнему стреляют!..
Самым естественным было бы приступить к мирным переговорам — к этому еще в сентябре 1914 года призывало правительство Германии, бывшее, вопреки легенде, созданной пропагандой его противников, наименьшим среди виновников начала войны. Раньше всех Вильгельм II и его приближенные поняли и то, к какому результату должна привести Германию война на истощение.
Но уже осенью 1914 года жертвой мирных переговоров могли стать почти все правительства: возмущенные народы были вправе предъявить к ним обоснованные претензии за величайшую политическую глупость и безответственность!
К тому же, в сентябре 1914 года, по мнению правительств главных противников Германии — Великобритании и России, война по существу даже не начиналась: еще не был разгромлен германский флот, а Константинополь — «богатейшая добыча всей войны» (по выражению меморандума британского МИД в марте 1915 года) — по-прежнему пребывал в руках Турции, все никак не желавшей вступать в войну.
Мало того: в течение всего августа 1914 года Турция пыталась вести переговоры о своем вступлении в войну на стороне… России! Все эти попытки были российской стороной спущены на тормозах: не имея Турцию противником, невозможно отобрать у нее столицу и проливы!..
Понятно, что в 1914 году это оставалось дипломатическим секретом, но очень характерно, что советская историография послесталинских времен взяла под защиту прежнюю российскую дипломатию, делая упор на коварство и лживость турецких политиков!
Единственным
