Актуальные проблемы Европы №3 / 2012 - Ольга Новикова

Одним из первых французов, «раскусивших» отставного генерала, сделавшего карьеру по линии спецслужб, был Франсуа Миттеран, которого Бен Али посетил в 1988 г. вслед за визитом к Рональду Рейгану. Президент-социалист заключил тогда, разумеется, приватно, что его гость, сумевший поддержать беседу в Елисейском дворце лишь в течение 20 минут (вместо запланированного часа), «жалкая личность» [Zmerli A., 2011, p. 24].

Однако президент Николя Саркози не скупился на лестные слова в адрес Бен Али, высказываясь в духе своего предшественника Жака Ширака – автора выражения «тунисское чудо», которое тот бросил еще в бытность свою мэром Парижа. Над этим чудом, заключавшемся в якобы мирном устранении угрозы исламизма в Тунисе, давно уж насмехались многие французские публицисты, но в Елисейском дворце их не слышали. Заявляя, что его идеал – генерал де Голль, глава Тунисской Республики тем временем ловко обошел свое клятвенное обещание, данное в «Декларации 7 ноября», покончить с пожизненным президентством, продлевая собственное пребывание у кормила власти путем все новых и новых модификаций Конституции. Воспетый же трубадурами Бен Али его особый «путь к плюрализму без исламизма» он осуществлял, предоставляя фиксированное общее количество депутатских мест (сначала 9 %, потом – 20 и наконец – 25 %) партиям легальной оппозиции. Смысл: пусть подерутся за эти места между собой, а ДКО будет иметь гарантированное парламентское большинство [см.: Видясова М.Ф., Орлов В.В., 2008, с. 99–117]. Игрой в демократию являлись и альтернативные президентские выборы, введенные в Тунисе с 1999 г.

Под конец правления Бен Али в стране было восемь легальных оппозиционных партий (так называемых партий меньшинства), пять из которых получили представительство в Палате депутатов по итогам парламентских выборов 2009 г. Как правило, каждая из них насчитывала не более 100 человек, а крупнейшая внепарламентская Демократическая прогрессивная партия (ДПП) – около 1000 человек22.

Между тем партия «Ан-Нахда», которая насчитывала в свои лучшие времена 8–10 тыс. активистов, прошедших «три стадии посвящения», т. е. обучения, таяла на глазах. Одни ее адепты (около тысячи) годами находились за решеткой или под строгим полицейским надзором, другие затаились, а те, кому повезло эмигрировать (тоже около тысячи), нашли приют во Франции или в Англии, где и обосновалась (в Лондоне) штаб-квартира этой партии, занявшей нишу умеренного исламизма. Она переживала личностные ссоры в своем заграничном руководстве, откол диссидентов (наиболее многочисленных во Франции), и никто, включая автора этих строк, не сулил ей до января прошлого года восхождения на тунисский политический олимп.

Минуло одиннадцать лет после похорон Хабиба Бургибы. Все эти годы у дверей его мавзолея томились стражники в чалмах и плащах османских воинов, а внутри – скучал хранитель однокомнатного музея с выставленными в нем любимыми книгами «отца нации», его семейными фотографиями и белым летним костюмом. Молчание камней усыпальницы, в боковом отсеке которой покоятся близкие родственники Бургибы, лишь изредка нарушали голоса иностранных туристов, спешивших, осматривая достопримечательности Монастира, вернуться в экскурсионные автобусы и… на пляж.

Но вот 6 апреля 2011 г., в очередную годовщину со дня смерти Бургибы, к его мавзолею ринулась толпа людей – отнюдь не экскурсантов. Среди них можно было увидеть и. о. президента и главу временного правительства Тунисской Республики. Стихийные «паломники» стремились прикоснуться к саркофагу, а бывший министр иностранных дел Камиль Морджан даже сотворил около него молитву; работники местного аэропорта провели манифестацию с экономическими требованиями. Реагируя на это событие, газета Движения «Ат-Тадждид»23 писала, что отчасти оно стало моральной компенсацией за похороны экс-президента, устроенные в оцеплении автоматчиков, но, главное, продемонстрировало, что «автократ Бургиба мертв, а модернист Бургиба жив».

Местные печатные и интернет-издания наводнились портретами «зодчего» республики и новыми дискуссиями вокруг старого вопроса: «Бургиба, так кем он был?» И если «отцом нации» его уже не величали, то называли «отцом независимости Туниса».

Все это происходило вскоре после победившей тунисской революции, в авангарде которой находились представители светской части «верхнего среднего класса». Однако следующие семь месяцев показали, что сторонникам модернизма и в этом смысле «детям Бургибы» предстоит нелегкая и, вероятно, очень долгая борьба за свои идеалы.

В зарубежной и отечественной научной литературе, еще чаще – в публицистике, высказывалось мнение, что восточные общества «не доросли» до западной демократии, которая формировалась столетиями, и что им вообще не стоит за ней гнаться, а надо развивать что-то свое, адаптированное к местным традициям. Эту идею подхватывают исламисты. Еще сравнительно недавно они стояли на том, что само слово «демократия» в арабском языке заимствованное и, следовательно, соответствующее понятие – чужое. Данная точка зрения была пересмотрена и египетскими «Братьями-мусульманами», которые доказывают, что идея гражданского общества и политического плюрализма восходит к эпохе Пророка24, и тунисской партией «Ан-Нахда». На ее съезде, состоявшемся в 2001 г. в Лондоне, было объявлено, что «приверженность демократии больше не рассматривается как грех», но при этом Рашид аль-Ганнуши подчеркивал, что «Ан-Нахда» стремится к демократизации, в основу которой положены исламские начала, позже он говорил: «Ислам плюс демократия – вот наилучшее сочетание, по крайней мере на мой взгляд, как для Туниса, так и для других мусульманских стран» [аль-Ганнуши Р., 2006].

Представление об особой «исламской демократии» получило признание и в официальных кругах арабских стран. Однако оно не отвечает взглядам многих тунисских интеллектуалов, сомневающихся в достоинствах как демократизации «на основе исламских начал», так и «нелиберальной демократии» (с элементами авторитаризма), которая, по мнению ряда ученых, является оптимальной парадигмой развития переходных обществ [Zakaria F., 2003].

Вместе с тем для этих обществ, особенно для тех, которые на рубеже XX–XXI вв. вошли в фазу ускоренного экономического роста, характерна так называемая революция растущих ожиданий. Ей сопутствует «относительная депривация» – обман этих амбициозных, а точнее, завышенных ожиданий. Они касаются не только уровня и качества жизни, за образец которых берутся – под влиянием демонстрационного эффекта – западные стандарты, но и политической сферы. Последнее вполне оправдано.

Почему, собственно, молодой человек, получивший в Тунисе диплом о высшем образовании, формально эквивалентный аналогичному европейскому диплому, должен считать, что его удел – прожить всю жизнь при «нелиберальной демократии»? И чем этот молодой человек, с его точки зрения, хуже своих сверстников – французов или испанцев, или греков, которым можно было открыто критиковать свои правительства, тогда как ему предлагали существовать, пусть даже имея хорошую работу, собственный дом, машину и т. д., под недреманным оком Большого брата?

Подобные вопросы и взбудоражили умы тунисской молодежи, которая выступила зачинательницей массовых волнений, прокатившихся по стране между 17 декабря 2010 г. и 14 января 2011 г. Итог этих событий – падение непопулярного режима Бен Али. Совокупность их причин еще требует осмысления, но они лишний раз показывают, как справедливо заметил Л.В. Гевелинг, что «бедность не рождает революции» [«Круглый стол», 2011, с. 108].

Кстати, арабское слово саура означает и революцию, и восстание, что в данном случае – синоним слова интифада, и извержение (вулкана), и вспышку (гнева), и возмущение. Последнее, нам кажется, более всего подходит к тому, что случилось в Тунисе и по «эффекту домино» вызвало массовые волнения в других арабских странах, имевшие в каждой из них свои предпосылки, движущие силы и механизм развития.

Одни поспешили назвать их серией «первых народных революций ХХI в.», другие «пробуждением Арабского Востока», или «арабской весной», третьи – «молодежными революциями», или «Facebook revolutions», «Twitter revolutions», имея в виду исключительно высокую роль информации, передававшейся по социальным сетям. Передававшейся мгновенно, в обход официальных СМИ и собиравшей народ на майданах, где звучало требование «Ирхаль!», т. е. «Уходи!», обращенное к президентам Зину аль-Абидину Бен Али (Тунис), Хосни Мубараку (АРЕ), Али Абдаллаху Салеху (Йемен)25, а также к Башару Асаду (десять лет президентства «по наследству», Сирия) и полковнику Муаммару Каддафи, лидеру ливийской революции, свершенной почти 42 года тому назад.

Тем, кто следил за событиями по телевидению, запомнилось появление этого любителя переодеваний 25 февраля 2011 г. на Зеленой площади в Триполи (ныне площади Мучеников) не в фуражке и не в чалме, а в шапке-ушанке с кожаным верхом. Говорил он с высоты старой крепостной стены, целовал свою «Зеленую книгу», обличал итальянский империализм былых времен; заявлял, что сам он всецело с молодежью, и велел ей «веселиться, петь и плясать на улицах». Гражданская война в Ливии уже разгоралась, неся на себе отпечаток межрегиональных и межплеменных конфликтов, долгие годы тлевших под спудом режима «прямого народовластия».