Богословская антропология - А. Скола

Отсюда следует, что бытие в своей всеобщности достижимо только в сущем, постигнутом в его непреложном историческом измерении. В то же время лишь всеобщность бытия никогда не реализуемая онтически[122], способна открыть истину существования сущего. Поэтому метафизическое рассуждение может рассматривать онтический момент, только помня, что последний находит свое адекватное основание лишь во всеобщности онтологического измерения. Отсюда понятно, почему нельзя забывать о различии между сущим и бытием: иначе через сущее невозможно будет прийти к бытию, а из последнего невозможно будет выяснить смысл самого сущего[123].

То, что это различие представляет собой онтологическую основу различия бытия и сущности, делает в каждом отдельном человеке ясной внутреннюю связь богословской и философской мысли об откровении. Действительно, вопрос о бытии, если это вопрос об онтологическом различии, выступает как вопрошание, внутреннее присущее богословию как таковому. Последнее имеет в проблеме отношения бытия к сущности свой привилегированный предмет: отношение сходства и различия Бога и человека, засвидетельствованное в истории спасения[124].

Без этой черты онтологии аналогия осталась бы невыразимой и неописуемой, так как невозможно было бы развить ее полностью.

Аналогическое отношение (сходство-различие) Бога и человека выражается в драматическом и, следовательно, историческом напряжении, между esse и essentia каждого человека. Все это имеет реальное основание – онтологическое различие, которое является причиной драматичности и неизбежности этого напряжения.

Весь смысл неустранимости этого напряжения мы сможем правильно понять, если вернемся теперь к понятию свободы, также обладающему драматическим характером.

Литература для углубленного изучения темы:

F. Ulrich, Homo abissus. Das Wagnis der Seinsfrage, Einsiedeln 1961;

H.U. von Balthasar, La mia opera ed epilogo, trad. it., Milano 1994, 95–142.

6. Полярность свободы

Какова природа этой свободы, засвидетельствованной самосознанием человека?[125]

«В осознании человеком самого себя, в свете бытия вообще, лежит неразрушимое, поскольку неотчуждаемое, ядро свободы. Этот свет […] подобно истине и благу, всегда соединенным в бытии вместе, есть нераздельно единый свет интеллекта и воли, есть одновременно понимание, утверждение и воление, где, несомненно, только понятое может утверждаться и желаться, но все же именно воля движет пониманием […]. Надежное и уверенное владение собой не есть просто интуиция самого себя, понимание своей сущности. Эта интуиция возможна лишь в соединении с общей открытостью ко всему существующему, в отходе от себя к познанию другого и любви к нему[…]. Поэтому в основе всего или свобода утверждать вещи из-за их ценности, или свобода отрицать их из-за их недостаточности […] и, несомненно, конечная свобода как открытость ко всему сущему может стремиться к чему-то (пусть даже ко злу) лишь с точки зрения блага»[126].

В этой длинной цитате из фон Бальтазара выражена структура конечной свободы, фиксируемая самосознанием человека. Она выступает как изначально отмеченная полярностью двух составляющих: опыта распоряжения собой и универсальной открытости, то есть необходимости признания со-бытия людей и вещей. Оба эти полюса несводимы один к другому[127].

В распоряжении собой человек сознает ответственность за свою судьбу[128], а в открытости встречается с необходимостью существования отличного от себя другого, который требует своего признания. Отвергая его, человек пустился бы в идейную авантюру, представляя себя Богом и гротескно претендуя на бесконечную свободу[129], мысля себя постоянно в борьбе с собственным пределом, отрицая его и никогда не достигая цели, подобно вечно страдающему Танталу.

Так даже на уровне элементарной природы человеческой свободы проявляется драматическая структура я. Свобода драматична, более того, именно она, благодаря предшествующей всякому действию человека конститутивной динамике самоопределения и признания, становится в конце концов драматическим ядром человеческого я на онтологическом уровне.

Подводя итоги, можно сказать, что человеческая свобода обнаруживает, что она неизбежно дана себе «откуда-то», а процесс ее самораскрытия заставляет ее познать собственное существование как движение в некое «куда-то»[130].

Таким образом, свобода человека может быть понята только в признании существования некой Свободы, являющейся своим собственным абсолютным основанием и потому способной порождать бесчисленные конечные свободы, которые сами обладают возможностью распоряжаться собой и признавать других через связь с реальностью[131]. Тем самым, в самом устроении человеческой свободы с ее изначальной полярностью, отражающей некое внутренне присущее ей различие, выражается драматический характер антропологии[132].

Литература для углубленного изучения темы:

H.U. von Balthasar, Teodrammatica II. Le persone del dramma: L’uomo in Dio, trad. it., Milano 1978, 199–292;

A. Scola, Questioni di antropologia teologica, seconda edizione aumentata, Roma 1997, 85–102.

7. Полнота человечества и событие Христа: бытие-для-себя/бытие-для-другого

Остается сделать последний шаг. Внимательное рассмотрение показывает, что бытие, даруя сущим их сущность (их в-себе-бытие), одновременно дает им и со-бытие, то есть способность соотноситься с другими сущими. Действительно, только при этом условии сущие через их взаимоотношение получают возможность соотноситься со всей целостностью реальности и, следовательно, с бытием, которому они обязаны своим бытием-в-себе. В противном случае мы были бы вынуждены утверждать, что всякое сущее может само по себе полностью достичь бытия, а это противоречит неустранимости онтологического различия.

Все это достигает своей кульминации в человеке, в котором взаимоотношение с другим (со-бытие), в отличие от остального мира, где оно положено как необходимое, заключает в себе свободу. Так что, когда оно реализуется полностью, нужно говорить не просто о со-бытии, но о бытии-для-другого[133].

Действуя строго логически, на основании этого рассуждения можно прийти к выводу, что специфика человеческой свободы лежит не столько в себе и для себя, сколько в бытии для другого[134]. Точнее, можно утверждать, что, человеческий дух, подобно всем другим сущим, имеет в самой структуре своей сущности необходимость открытости по отношению к другим сущим (со-бытие)[135]. Но человек, будучи свободным, обладает бытием не только в себе, но и для себя. Следовательно, он призван свободно принять необходимость открыть себя другим. Он приглашается реализовать собственную свободу так, как она должна осуществиться, с риском, что этого не произойдет, если он будет считать, что бытие-для-другого приводит к утрате глубины его бытия-для-себя[136].

Эта ситуация ярко высвечивает полярность, присущую человеческой свободе: с одной стороны имеется напряжение, связанное с самостью, в силу чего человек стремится сохранить свое для себя, а с другой, есть открытость по отношению к другому, благодаря чему бытие-для-себя становится бытием-для-другого. Если самость становится формой свободы, то последняя «сокрушена до основания, трагична…противоречит самой сущности духа»[137]. Только открытость ведет к подлинной самореализации глубочайшей истины человеческого состояния[138].

Изложенный здесь подход фон Бальтазара позволяет, следовательно, отождествить специфику человека со свободой его самосознания: путь, ведущий к онтологическому основанию – это путь человека, свободно выбирающего самореализацию в бытии-для-другого.

Выяснив отличительные черты взаимосвязи антропологии и христологии, мы готовы начать путь изучения богословской антропологии. Она, согласно намеченному нами теоретическому плану, должна углубить основания, по которым существование человечества находит свое адекватное объяснение только в изначальной форме свободы, осуществленной событием Иисуса Христа, в котором бытие-для-себя совпадает с бытием-для-другого.

Фактически речь идет о признании того, что при критическом анализе человеческого существования, имеющего необходимо исторический характер, в центре рассмотрения должен быть принцип различия. В необходимости полностью быть-для-другого человек оказывается направленным к некой трансцендентной цели, совершенно несоразмерной его силам, которая, однако, является гарантией его бытия-самим-собой, то есть его способности к подлинно свободной свободе. Тогда синтез свободы и истины, так как он осуществлен в Иисусе Христе, предстает недостижимой человеческими силами областью, где Трансцендентное (в богословском смысле этого слова) дарует Себя человеку. Таким образом, человеческая свобода, приняв это различие как не наносящее вреда ее идентичности, может соопределять форму истины.