Волшебница Шалотт и другие стихотворения - Альфред Теннисон

Г. Кружков

TITHONUS

The woods decay, the woods decay and fall,The vapours weep their burthen to the ground,Man comes and tills the field and lies beneath,And after many a summer dies the swan.Me only cruel immortalityConsumes: I wither slowly in thine arms,Here at the quiet limit of the world,A white-hair’d shadow roaming like a dreamThe ever-silent spaces of the East,Far-folded mists, and gleaming halls of morn.

Alas! for this gray shadow, once a man —So glorious in his beauty and thy choice,Who madest him thy chosen, that he seem’dTo his great heart none other than a God!I ask’d thee, ‘Give me immortality.’Then didst thou grant mine asking with a smile,Like wealthy men who care not how they give.But thy strong Hours indignant work’d their wills,And beat me down and marr’d and wasted me,And tho’ they could not end me, left me maim’dTo dwell in presence of immortal youth,Immortal age beside immortal youth,And all I was, in ashes. Can thy love,Thy beauty, make amends, tho’ even now,Close over us, the silver star, thy guide,Shines in those tremulous eyes that fill with tearsTo hear me? Let me go: take back thy gift:Why should a man desire in any wayTo vary from the kindly race of men,Or pass beyond the goal of ordinanceWhere all should pause, as is most meet for all?

A soft air fans the cloud apart; there comesA glimpse of that dark world where I was born.Once more the old mysterious glimmer stealsFrom thy pure brows, and from thy shoulders pure,And bosom beating with a heart renew’d.Thy cheek begins to redden thro’ the gloom,Thy sweet eyes brighten slowly close to mine,Ere yet they blind the stars, and the wild teamWhich love thee, yearning for thy yoke, arise,And shake the darkness from their loosen’d manes,And beat the twilight into flakes of fire.

Lo! ever thus thou growest beautifulIn silence, then before thine answer givenDepartest, and thy tears are on my cheek.

Why wilt thou ever scare me with thy tears,And make me tremble lest a saying learnt,In days far-off, on that dark earth, be true?‘The Gods themselves cannot recall their gifts.’

Ay me! ay me! with what another heartIn days far-off, and with what other eyesI used to watch — if I be he that watch’d —The lucid outline forming round thee; sawThe dim curls kindle into sunny rings;Changed with thy mystic change, and felt my bloodGlow with the glow that slowly crimson’d allThy presence and thy portals, while I lay,Mouth, forehead, eyelids, growing dewy-warmWith kisses balmier than half-opening budsOf April, and could hear the lips that kiss’dWhispering I knew not what of wild and sweet,Like that strange song I heard Apollo sing,While Ilion like a mist rose into towers.

Yet hold me not for ever in thine East:How can my nature longer mix with thine?Coldly thy rosy shadows bathe me, coldAre all thy lights, and cold my wrinkled feetUpon thy glimmering thresholds, when the steamFloats up from those dim fields about the homesOf happy men that have the power to die,And grassy barrows of the happier dead.Release me, and restore me to the ground;Thou seёst all things, thou wilt see my grave:Thou wilt renew thy beauty morn by morn;I earth in earth forget these empty courts,And thee returning on thy silver wheels.

ТИФОН

Леса гниют, гниют и облетают,И тучи, плача, ливнями исходят,Устав пахать, ложится в землю пахарь,Пресытясь небом, умирает лебедь.И лишь меня жестокое бессмертьеСнедает: медленно я увядаюВ твоих объятьях на краю Вселенной, —Седая тень, бродящая в туманеСредь вечного безмолвия Востока,В жемчужных, тающих чертогах утра.

Увы! седоголовый этот призракКогда-то был мужчиной, полным силы.Избранник твой, он сам себе казалсяБогоподобным, гордым и счастливым.Он попросил тебя: «Дай мне бессмертье!»И ты дала просимое с улыбкой,Как богачи дают — легко, небрежно.Но не дремали мстительные Оры:Бессильные сгубить, они меняОбезобразили, к земле пригнулиИ, дряхлого, оставили томитьсяБлиз юности бессмертной. Чем ты можешь,Любовь моя, теперь меня утешитьВ сей миг, когда рассветная звездаМерцает и дрожит в твоих глазах,Наполненных слезами. Отпусти!Возьми назад свой дар: к чему попыткиУйти от общей участи людскойИ преступить черту, где должен всякийОстановиться и принять судьбу,Дарованную небом человеку.

Вдали, в просветах облачных забрезжилТот темный мир, в котором я родился.И вновь зажглись таинственным свеченьемТвой чистый лоб и скаты нежных плеч,И грудь, где сердце бьется обновленно.Вновь разгораются румянцем щеки,И влажные твои глаза — так близкоК моим! — сверкают ярче. Звезды гаснутПред ними, и влюбленная упряжкаНеистовых твоих коней хрипит,Вздымаясь на дыбы, и отрясаетНочь с грив своих — и пышет пылом утра.

Любовь моя! вот так ты каждый разПреображаешься — и ускользаешь,Оставив слезы на моей щеке.

Зачем меня пугаешь ты слезами? —Не для того ль, чтоб я, дрожа, припомнилСлова, произнесенные однажды:«Своих даров не отменяют боги».

Увы! увы! Не так я трепеталВ былые дни, другими я очамиТогда смотрел — и я ли это был? —На разгорающийся ореолВкруг тела твоего, на вспышки солнцаВ твоих кудрях — и сам преображалсяС тобой — и чувствовал, как в кровь моюВливается тот отблеск розоватый,Которым ты так властно облекалась,И ощущал губами, лбом, глазамиКасанье губ твоих — благоуханнейАпрельских первых лепестков! — и слышалТвой шепот жаркий, сладостный и странный,Как Аполлона радостная песньВ тот день, когда воздвиглись башни Трои.

О, отпусти меня! нельзя навекиС твоим восходом сочетать закат.Я мерзну в этих теплых волнах света,В твоих ласкающих лучах, я мерзну,Ногами зябкими ступив на твойМерцающий порог в тот ранний час,Когда восходит к небу пар белесыйС полей, где смертные живут свой векИли, отжив, спокойно отдыхают.Освободи, верни меня земле;Всевидящая, с высоты своейПризри на тихую мою могилу, —Когда, истлев, навеки позабудуТвоих пустых чертогов высоту,Твою серебряную колесницу…

Г. Кружков

«BREAK, BREAK, BREAK»

Break, break, breakOn thy cold stones, О Sea!And I would that my tongue could utterThe thoughts that arise in me.

О well for the fisherman’s boy,That he shouts with his sister at play!О well for the sailor lad,That he sings in his boat on the bay!

And the stately ships go onTo their haven under the hill,But О for the touch of a vanish’d hand,And the sound of a voice that is still!

Break, break, breakAt the foot of thy crags, О Sea!But the tender grace of a day that is deadWill never come back to me.

У МОРЯ

Бей, бей, бейВ берега, многошумный прибой!Я хочу говорить о печали своей,Непокойное море, с тобой.

Счастлив мальчик, который бежит по пескуК этим скалам, навстречу волне.Хорошо и тому рыбаку,Что поет свою песню в челне.

Возвращаются в гавань опятьКорабли, обошедшие свет.Но как тяжко о мертвой руке тосковать,Слышать голос, которого нет.

Бей, бей, бейВ неподвижные камни, вода!Благодатная радость потерянных днейНе вернется ко мне никогда.

С. Маршак

THE LOTOS-EATERS

‘Courage!’ he said, and pointed toward the land,‘This mounting wave will roll us shoreward soon.’In the afternoon they came unto a landIn which it seemed always afternoon.All round the coast the languid air did swoon,Breathing like one that hath a weary dream.Full-faced above the valley stood the moon;And like a downward smoke, the slender streamAlong the cliff to fall and pause and fall did seem.

A land of streams! some, like a downward smoke,Slow-dropping veils of thinnest lawn,And some thro’ wavering lights and shadows broke,Rolling a slumbrous sheet of foam below.They saw the gleaming river seaward flowFrom the inner land: far off, three mountain-tops,Three silent pinnacles of aged snow,Stood sunset-flush’d: and, dew’d with showery drops,Up-clomb the shadowy pine above the woven copse.

The charmed sunset linger’d low adownIn the red West: thro’ mountain clefts the daleWas seen far inland, and the yellow downBorder’d with palm, and many a winding valeAnd meadow, set with slender galingale;A land where all things always seem’d the same!And round about the keel with faces pale,Dark faces pale against that rosy flame,The mild-eyed melancholy Lotos-eaters came.

Branches they bore of that enchanted stem,Laden with flower and fruit, whereof they gaveTo each, but whoso did receive of them,And taste, to him the gushing of the waveFar far away did seem to mourn and raveOn alien shores; and if his fellow spake,His voice was thin, as voices from the grave;And deep-asleep he seem’d, yet all awake,And music in his ears his beating heart did make.

They sat them down upon the yellow sand,Between the sun and moon upon the shore;And sweet it was to dream of Fatherland,Of child, and wife, and slave; but evermoreMost weary seem’d the sea, weary the oar,Weary the wandering fields of barren foam.Then some one said, ‘We will return no more;’And all at once they sang, ‘Our island homeIs far beyond the wave; we will no longer roam.’

ЛОТОФАГИ