Она полетела, она все-таки полетела… - Елена Потехина

Зима… Солнце играет на снегу, слепит глаза. Родители везут меня на санках по утоптанной тропинке. Мы едем к бабушке на Затенки. Санки переворачиваются, и я падаю на снег. Лежу и жду, когда меня поднимут. Но родители делают вид, что увлечены беседой и скрываются за поворотом. Я какое-то время лежу и жду, но за мной никто не возвращается. Почему-то нет сил подняться и обидно. Но ждать больше нечего, я встаю и тащусь по скользкой тропинке.

От бабушки мы заходим к маминой сестре – Люсе. Потом идём «на фабрику». Там накрывают стол, и мы долго сидим. Говорят все сразу. Очень шумно и жарко. Я начинаю «скулить», звать родителей домой. Но они меня, кажется, не слышат. Я нахожу своё пальто и выхожу во двор. Уже темно. Я прижимаюсь щекой к снегу, чтобы унять жар. В моей голове ещё звучат голоса:

– Они его потом и в петлю засунули! Если б тогда милиция только с него одежду сняла! Он весь в синяках был! Вот что творят!

А потом мне сделалось хорошо-хорошо. Снег таял на щеке и стекал вниз, приятно холодя шею. Молоточки в голове стучали всё тише и тише. Голоса умолкали… И я стала куда-то уплывать.

Весь следующий день я пролежала в кровати. Доску, которой меня загораживали, чтобы я не упала, перевернули. И я катала по ней пупсиковую колясочку, которую мне купила в честь болезни мать. По полу бегал поросёнок. Я побаивалась, как бы он не запрыгнул в кровать. Мне сказали, что у меня свинка. Может быть, этот противный поросёнок и заразил меня своей свинкой. Я лежала и глядела на потолок. Доски на потолке были окрашены в голубой цвет. На них в некоторых местах виднелись следы от сучков и неровности. В одном месте я увидела целую картину. Прекрасная принцесса бежала от каких-то чудовищ, которые её преследовали. Волосы у принцессы были стянуты в тугой узел, сзади был шлейф, а изящная рука сжимала розу, словно стараясь защитить её от поругания. У её преследователей горели глаза. Они о чет-то договаривались между собой. Я и сейчас вижу эту картину перед собой. Наверное, я тогда очень долго болела.

Да, если уж говорить честно, мне нравилось болеть. Тебя все как-то сразу начинают жалеть, любить (да просто замечать). Даже мать вспоминает о тебе, купит что-нибудь. Отец сидит около кровати. Сестра показывает диафильмы. Свой первый диафильм я выучила наизусть, когда ещё не умела читать:

…Что не делает дурак, все он делает не так.

Начинает не сначала, а кончает, как попало.

С потолка он строит дом. Воду носит решетом.

Дверь берет с собою в лес, чтобы вор к нему не влез…

Чьи это стихи? Не знаю. Больше я их нигде не встречала. А жаль. Поучительные стихи.

Когда я болела, то часто «лунатничала». Я не знаю, как это происходило. Но меня несколько раз ловили по ночам. Я шла, вытянув вперёд руки, широко раскрыв пустые расфокусированные глаза. Наверное, я в это время была в другом месте. Я часто болела ещё и оттого, что у меня было слабое горло. Стоило мне промочить ноги или посидеть лишний часик-другой в снегу, как я начинала кашлять. Но это было так здорово – рыть в снегу норы и пещеры, и строить настоящие снежные города, и прыгать с крыши нашего сарая в сугроб.

Однажды, Олька пришла к нам в новой кроличьей шубке. Мы в это время как раз прыгали с крыши в снег. Олька сказала, что мать ей запретила валяться в снегу. Потом она подумала и добавила, что если она прыгнет с нами всего один только разок и отряхнется, то её мать ничего и не узнает. Но она немного не рассчитала. Мы-то прыгали с разбегу. А Олька прыгнула прямо, где стояла. И повисла на заборе. Она висела и кричала. Мы испугались, что она задохнется, и начали её стаскивать. Ну, в общем, шубка была испорчена настолько, что Ольку к нам гулять до самого лета больше не отпускали. Да, как говорит сейчас мой взрослый сын: «Одежда должна быть удобной и прочной». (Представьте, что он на вручение диплома явился в шортах.)

Моя детская одежда отвечала этим требованиям. Штаны с начесом я выправляла на валенки. Так и снимала их кучей. Всё было обмерзшим. Приходилось мою гуляльную одежду выколачивать на крыльце, отщипывать от начёса комочки снега и льда. А потом, всё это развешивать по отопительным батареям. Только однажды я попала впросак. Положила на горячую батарею мокрую кроличью шапку с ушами. За ночь она так усохла и состарилась, что я её больше не смогла её одеть.

Зимой было здорово падать в снег – чисто и не больно. Летом совсем не то. Бежишь, бывало, этак скорости на четвёртой, и вдруг чувствуешь, что отрываешься от земли… Доли секунд полета, а сколько всего передумаешь за это время. И… приземление… Очень даже плотный контакт с землёй. У меня до сих пор колени чёрные от этих контактов. Это шлак врос, под кожу ушёл. У нас дорогу раньше всегда шлаком посыпали.

Да, зимой падать лучше, чем летом или весной. Весной – совсем плохо.

Купила мне мать как-то пальто драповое. Красивое такое – красное в чёрную крапинку.

Снег сошёл. Солнце припекало. Я вышла погулять в своём новом пальто. Хотела привыкнуть к нему, освоиться. Ну, вы знаете, бывает так с новой одеждой. Сначала неуютно себя в ней чувствуешь, пока не привыкнешь. Вот поэтому я и решила обновить пальто и уж назавтра в нём смело идти в школу. Отец распиливал отходы, привезенные с пилорамы для растопки котла, и уносил их на двор. Я сначала степенно ходила возле него в своём новом пальто. А потом осмелела и начала бегать. Отец очень спокойным тоном несколько раз предупредил меня:

– Смотри, Ленк, упадёшь.

Но я продолжала бегать:

– Не упаду, не упаду, не упа…

И, не договорив «…ду», растянулась в середине ручья, в самой грязи.

Когда я встала, то вид мой был жалок. Новое пальто было обновлено на все 100 %. С него стекала грязь вперемешку с опилками. Отец таким же спокойным голосом констатировал:

– Я же тебе говорил, что упадёшь.

Глава 16 Кому не пропасть

Я подозревала, что наш дом населён призраками. Но мне никто не хотел верить. А я часто слышала шаги, скрип половиц, чьё-то тяжёлое дыхание. И на чердаке иногда творилось такое! «Их» видел только наш дядька – мамин брат. Вообще-то его звали дядя Витя, но мама называла его «Кому не пропасть». Она так и говорила:

– Вот «Кому не попасть» идёт.

Мы с Натальей любили «Кому не попасть», потому что он всегда приносил что-нибудь вкусненькое. Он работал маляром-штукатуром и иногда задерживался на работе – на шабашках. А нашабашившись как следует, уже не мог добраться до дома. Он приходил к нам ночевать. Спал на кухне, на фуфайке. Никогда не ложился на диван. И я думаю это потому, что «они» диван под ним качали, и «Кому не пропасть» падал с дивана. Я это знаю наверняка. Однажды, он бегал по дому и ловил «их» всю ночь то в шкафу, то под кроватью. А потом кричал нашей матери:

– Лиза, Лиза, они уже пол поднимают! Иди скорей сюда!

Бедный «Кому не пропасть», он так и умер от вина, заснул в ванной и сварился. Мне жаль его, он был не плохой человек. Мать даже женить его хотела. Пригласила к нам невесту. Устроили танцы, а она (невеста), как корова, плюхнулась на диван и все пластинки у нас передавила. Очень жаль было, особенно танец маленьких лебедей. У нас ещё тогда старый проигрыватель был переносной. «Кому не пропасть» тогда так и не женился. Он все шабашил и шабашил, и «этих» гонял, которые пол поднимают, не до женитьбы ему всё было.

У нашей матери было ещё два брата и сестра Люся. У Люси была дочь. В пять лет она съела её сердечные таблетки и умерла. Звали её Таня. Смерть детей всегда непростительна для взрослых. Однажды, я тоже чуть было не последовала за нею. Мне, в очередной раз, «подсудобила» любимая сестричка. Она купила витамины и отдала мне целую банку. Я спросила:

– А по сколько штук их можно есть?

Она ответила:

– А хоть все сразу!

Я и съела все сразу. Потом мне желудок промывали, но два дня продолжалась рвота.

Если я выжила, наперекор всему, что бы ты со мной не происходило, – это заслуга одного Господа Бога! И ещё бабки Марьи, которая водила меня в храм и причащала. (Много же хлопот я доставляла своему Ангелу-Хранителю.)

Но, вернемся к призракам, которые населяли наш дом. После смерти бабки Фелицаты и деда Миши в их половине стал жить с семьёй брат отца – Ананий. У него родились два сына – Миша и Женя. С их появлением, у меня стало насчитываться 14 двоюродных братьев и сестёр (включая троих по линии матери). Потом к ним приехала жить тёща. Я слышала через стенку, что с зятем у неё были натянутые отношения. Так вот, наша мать поговаривала, что эта тёща приколдовывает, и не велела маленькому Серёже ходить на ту половину. Я и сама видела однажды, как бабка ходит по нашему огороду, что-то шепчет и разбрасывает странные белые корешки. Так вот, Серёжа не послушался совета. И, однажды ночью, мы проснулись от нечеловеческого вопля. Кричал Серёжа. Я включила свет, бросилась к нему. Но он отскочил от меня, как ошпаренный. Отец еле удерживал Серёжу в постели. А он показывал на меня и всё кричал:

– Чёрт! Чёрт!