Великая война. Верховные главнокомандующие - Юрий Никифорович Данилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Великий князь был известен своим очень острым и подчас злым язычком; действительно, иногда попадало, что называется «всем сестрам по серьгам», в том числе и моему высшему начальству, но так тонко, с таким злым юмором, что нельзя было не восхищаться. Кроме живого, острого ума, Великий князь обладал великолепной памятью, знал отлично не только личный состав артиллерии, но и весь высший командный состав армии, высказывая о каждом поразительно верное суждение. В результате этих моих докладов, установилось очень хорошее отношение ко мне Великого князя, и это отношение нисколько не изменилось и в Ставке.
А. И. Русин, с самого начала своей службы в Ставке, поставил себя очень хорошо; держал он себя очень скромно, сумел, однако, очень скоро объединить в своих руках морское командование, что было, конечно, необходимо. У нас с ним вскоре установились очень хорошие отношения. С самого начала моей совместной службы с М. В. Алексеевым, я не мог не заметить, что он сравнительно мало интересуется вопросами, проходящими через мое управление.
Он выслушивал довольно внимательно мои доклады, но относился к ним скорее индифферентно. Это было вполне понятно, ибо все свое внимание М. В. Алексеев обращал на операционную часть. Но здесь уж он впадал в другую крайность: вследствие ли полной непригодности Пустовойтенко или же вследствие свойства своего характера, но генерал Алексеев вел лично всю главную работу генерал-квартирмейстерства. Дело это он поставил так, что писал собственноручно все оперативные телеграммы.
Мне постоянно приходилось заставать его за тем, что, сняв очки с одного уха и наклонившись совсем близко левым глазом к бумаге, он писал своим мелким, «бисерным», четким и ровным почерком длиннейшие телеграммы, которые затем приказывал передать генерал-квартирмейстеру. Я думаю, он потому и держал на должности генерал-квартирмейстера генерала Пустовойтенко, что тот не высказывал никакого протеста против такого его обезличения, – всякий другой едва ли согласился бы играть такую жалкую роль.
Мне не была ясна роль при Алексееве Борисова. Иногда, отыскивая по поручению Михаила Васильевича какой-нибудь свой доклад или бумагу в папках, лежавших на его столе, мне случалось наталкиваться на какие-то записки Борисова, по-видимому, переданные им Михаилу Васильевичу. Думаю, что некоторые из них подолгу лежали в этих папках без всякого результата, а были ли такие, которые получали какое-нибудь движение, – не знаю. Все это были записки по оперативной части.
Но вот, однажды, когда я докладывал ему какой-то организационный вопрос, Михаил Васильевич велел мне оставить этот доклад у него, сказав, что он хочет предварительно показать его Борисову. Я несколько удивился. Затем, при другом таком же докладе, Михаил Васильевич сказал, что он хотел бы вообще привлечь к организационным вопросам Борисова, у которого нет почти никакой работы и который в организационных вопросах довольно силен. Было бы поэтому желательно, чтобы я подумал, как это сделать. Это уже мне было совсем неприятно. Я, однако, смолчал, сказав только «слушаюсь!» Я был в полном недоумении, что, собственно, хочет Алексеев и как мне из этого положения выйти.
Но вот, через день или два после этого, ко мне пришел Генерального штаба полковник Носков, который, попросив моего разрешения быть откровенным, стал мне говорить о том, какое собственно участие Борисов хотел бы иметь в организационных вопросах. Оказалось, что ему было бы желательно, чтобы мой штаб-офицер, ведавший этими вопросами, держал бы его в курсе всех этих вопросов и получал бы по ним от него, Борисова, указания, в соответствии с коими заготовлялись бы бумаги или доклады, которые шли бы на подпись ко мне.
Выслушав спокойно полковника Носкова, я лишь уточнил им изложенное: «Значит, собственно говоря, полковник Моторный, ведающий этими делами, будет делать доклады генералу Борисову. Ну, а мне он тоже будет докладывать, или нет?» «Нет, зачем же второй раз докладывать». «Выходит, следовательно, что я должен буду подписывать, как автомат, все то, что генерал Борисов признает нужным. Нет, уж извините, я на такую роль никогда не соглашусь. Если признается желательным передать эти вопросы генералу Борисову, то пусть он за них и несет всю ответственность, пусть все сам и подписывает. А чтобы это узаконить, мы проведем соответствующий штат». И тут же, вызвав полковника Моторного и объяснив ему, в чем дело, я приказал ему составить проект приказа Верховного о передаче некоторых организационных вопросов генералу для поручений при начальнике штаба, в ведение которого для этого передается штаб-офицер Генерального штаба, обер-офицер и два писаря.
Я был возмущен таким предложением донельзя. Не зная, было ли это сделано с ведома М. В. Алексеева или нет, я на другой день понес все к Михаилу Васильевичу и, не говоря ничего о визите Носкова, очень спокойно изложил проект официальной передачи этих вопросов генерал Борисову. Михаил Васильевич велел оставить весь доклад об этом у него. Никакого движения он так и не получил. Борисову, конечно, совсем не улыбался мой проект, да и генерал Алексеев не нашел, видимо, удобным его осуществление. С тех пор никаких больше разговоров об участии Борисова в организационных вопросах уже не было.
Глава 5
Приезды в Ставку Государыни Императрицы, Наследника Цесаревича и великих княжен
Почти через месяц после принятия Государем Императором Верховного командования, в Ставку приехала Государыня Александра Федоровна с Наследником Цесаревичем[306] и Августейшими дочерьми. Государь Император, вся свита и все старшие чины штаба встречали Ее Величество на военной платформе. Императрица и вслед за ней все великие княжны обошли всех нас, выстроившихся, как всегда, по старшинству и поздоровались со всеми, подавая руку, которую мы целовали. Впоследствии, когда эти приезды стали более часты, я не мог не обратить внимания на то, что при этом обходе великие княжны всегда шли на одном и том же расстоянии одна от другой – именно таком, чтобы не надо было бы ни торопиться, ни ждать, чтобы поцеловать ручку следующей.
Мне уже приходилось видеть Императрицу очень близко, а именно на Романовских празднествах, когда в течение нескольких часов продолжался «безмен», который пришлось выдержать обеим Императрицам. Помню, что тогда мне бросилась в глаза разница в силах обеих: насколько Императрица Мария Федоровна, несмотря на свой возраст, легко переносила это мучение, одаряя каждого милой улыбкой, настолько молодая Государыня буквально изнемогала; ее лицо, бледное и покрывшееся красными пятнами, имело такой мученическим вид, что нельзя было не пожалеть Ее Величества и не почувствовать себя невольным виновником лишней секунды ее мучения.
Теперь Императрица выглядела гораздо лучше. Августейших же дочерей и Наследника
