Читая «Лолиту» в Тегеране - Азар Нафиси

себя прогрессивными и остаться верными исламу, а современных женщин можно было обвинить в прозападнических склонностях, упадничестве и неверности. Они нуждались в нас, современных людях, так как мы указывали им путь, но они также хотели, чтобы мы знали свое место.

От других тоталитарных революций двадцатого века Исламскую революцию отличало то, что она вершилась во имя прошлого. В этом была ее сила и слабость. Четыре поколения женщин – моя бабушка, мать, я и моя дочь – жили в настоящем и одновременно в прошлом; мы находились сразу в двух часовых поясах. Любопытно, подумала я, как война и революция обострили наше восприятие личных проблем, особенно проблемы брака, в центре которой всегда находилось понятие индивидуальной свободы. Джейн Остин обнаружила это еще два века тому назад. Она-то обнаружила, подумала я, но понимали ли это мы, сидевшие в этой комнате в другой стране в конце другого века?

Нервный смех Саназ прервал мои размышления.

– Мне так страшно, – сказала она, и ее правая рука взметнулась ко лбу, убирая невидимую прядь волос. – Раньше я мечтала выйти за него и только об этом и думала, когда мы с братом ссорились. Но я не знала и до сих пор не знаю, как все у нас сложится.

Саназ волновалась из-за поездки в Турцию; боялась, что произойдет, когда они с женихом снова увидятся. «Что если я ему не понравлюсь?» – спрашивала она. Вопросов «что если он мне не понравится» или «что если мы не найдем общий язык» у нее не возникало. Если ничего у них не выгорит, станет ли ее брат вести себя еще хуже, впадет ли мать в депрессию? Станет ли мать ходить с мученическим видом, провоцируя у Саназ чувство вины, будто та подвела ее нарочно? Для Саназ это были серьезные вопросы. Было трудно понять, едет ли она в Турцию, потому что хочет всем угодить или потому что влюблена. Я никогда не могла расшифровать Саназ – никто не мог понять, чего она хотела на самом деле.

– За шесть лет он мог как угодно измениться, – заметила Нассрин, рассеянно вращая в руках кофейную чашку. Я взглянула на нее с некоторой тревогой, как всегда, когда мы заговаривали о мужчинах и браке. Я невольно задумалась, как она справляется с подавленными воспоминаниями. Сравнивает ли она себя с подругами, не пережившими то, что пришлось пережить ей? Хотя откуда мне знать, что они пережили?

Саназ с укором взглянула на Нассрин. Зачем она сейчас ей об этом говорит? Как бы то ни было, поездка в Турцию пойдет ей на пользу, даже если ничего не получится. Она хоть будет знать, что больше надеяться не на что.

– Но ты его любишь? – спросила я, стараясь не обращать внимания на сардонические улыбки девушек. – Решая выйти замуж, всегда рискуешь, но вопрос остается – любишь ли ты его сейчас?

– Я любила его, когда была еще девчонкой, – медленно проговорила Саназ; она слишком волновалась, чтобы смеяться надо мной вместе со всеми. – А теперь уже не знаю. Мне нравилась сама мысль, что у меня есть жених, но мы так долго были порознь… И у него было столько возможностей повстречать других женщин… А у меня? Была ли у меня возможность встретить другого мужчину? Тетя говорит, я не обязана говорить «да» или «нет». И если мы хотим понять, что чувствуем друг к другу, нам надо встречаться в Турции наедине. Надо побыть немного вместе без родственников, которые вечно лезут в наши дела.

– Мудрая у тебя тетя; большая редкость в наше время, – заметила я, не сумев сдержаться и прервав ее рассуждения, как спортивный комментатор. – И знаешь, она права.

Взгляд Махшид на долю секунды взметнулся ко мне и опустился снова. Заметив это, Азин произнесла:

– Я согласна с доктором Нафиси. Вам бы пожить немного вместе, прежде чем принимать решения.

Махшид решила не заглатывать наживку и продолжала сидеть молча с серьезным лицом. Мне показалось или перед тем, как опустить взгляд и начать рассматривать невидимое пятно на ковре, она посмотрела на меня с укором?

– Лучшая проверка на совместимость, – заметила Нассрин, – потанцевать с ним.

Мы поначалу удивились ее заявлению, странному даже для Нассрин. Но уже через секунду я поняла, что она имела в виду. Ну конечно! Она намекала на общество «Дорогая Джейн», которое мы придумали в последний год моего преподавания в Университете Алламе Табата-баи. Идея общества, которое, увы, упокоилось, не успев появиться на свет, возникла из-за одного незабываемого танца.

2

Я будто бы смотрю на них в большое окно дома, стоящего посреди пустого сада. Прижавшись лицом к окну, вижу, как они идут: пять женщин в черных накидках и черных платках. Они проходят мимо окна, и я различаю их лица; одна стоит в сторонке и наблюдает за четырьмя подругами. В них нет ни капли грации; они натыкаются друг на друга и на стулья. Они не шумят, но им весело.

Той весной на семинаре для выпускников я сравнила структуру «Гордости и предубеждения» со строением танца восемнадцатого века. После занятия несколько девочек подошли обсудить, что я имела в виду; они не понимали. И я решила, что лучше всего объяснить, разучив с ними этот танец. Закройте глаза и представьте, что вы танцуете, сказала я. Представьте, что делаете шаг вперед и шаг назад; представьте, что ваш партнер по танцам – несравненный мистер Дарси, а может, кто-то другой; о ком сейчас думаете, того и представьте. Одна девушка захихикала. Окрыленная интересом девочек, я взяла Нассрин за руки – та неохотно подчинилась – и начала танцевать с ней: раз-два, раз-два. Потом попросила остальных выстроиться в шеренгу, и вскоре мы все танцевали; длинные черные накидки кружились, мы натыкались друг на друга и на стулья.

Они встают напротив друг друга, отвешивают легкий поклон, выходят вперед, берут друг друга за руки и кружатся. Возьмитесь за руки и посмотрите друг другу в глаза, говорю я; хорошо, теперь посмотрим, умеете ли вы вести светскую беседу. Скажите что-нибудь. Они чуть не прыскают со смеху. Можган говорит: проблема в том, что всем нам хочется быть Элизабет и Дарси. А я вот не против побыть Джейн, замечает Нассрин – всегда хотела быть самой красивой. А еще нам нужна миссис Коллинз. Пойдем потанцуем, Махшид, тебе разве не хочется понаступать мне на ноги? Махшид колеблется. Я никогда в жизни не танцевала, смущенно говорит она. Насчет этого танца можешь не беспокоиться, говорю я. Мало того, как твой