Спецназовец. Взгляд снайпера - Андрей Воронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вообще, Зулуса можно понять, – неожиданно объявил майор, глядя на дорогу сквозь прорези презентованной ему воинственными представителями сексуальных меньшинств черно-багровой полумаски.
– Правда? – с сомнением произнес Павел Макарович.
– Да нет, в самом деле! Вы посмотрите, что кругом делается! Это же полный беспредел. У кого денег больше, тот и прав. Творят, что хотят, и нет на них никакой управы. Помните, как герой одного сериала про ментов говорил: мы ловим, а они выпускают! Безнаказанность порождает новые преступления, и нет этому ни конца ни края. А тут еще смертную казнь отменили – вообще лафа! А их, сволочей, даже не расстреливать – вешать надо, принародно четвертовать, чтоб другим неповадно было. Прямо на Красной площади, на Лобном месте, как в старину… Так что, повторяю, Зулуса понять можно. Люди-то разные! Кто-то, как мы с вами, терпит – зубы сожмет, изнутри выгорает, но терпит на последних остатках нервов. А кто-то терпеть уже не может и либо становится законченным циником, которому на все наплевать, либо уходит в какой-нибудь монастырь, либо – как Зулус…
– Банально, Геннадий Михайлович, – преодолев апатию, ответил Басалыгин. – Банально, неконструктивно… И вообще, не ожидал услышать это именно от тебя. Арсеньев, помнится, любил на эту тему распространяться. И где он теперь?
– Да я, собственно, к этому и веду, – помолчав, сказал Молоканов. – Арсеньев, Щеглов… Наши ребята, коллеги, мировые, в общем-то, мужики. Не ангелы, конечно…
– Это факт, – довольно ядовито согласился полковник.
– Пусть бросит камень, кто без греха, – кротко предложил Молоканов. – Быть ментом – дело непростое, вы это лучше меня знаете. Невозможно это – годами разгребать дерьмо и остаться чистеньким. Все мы немножко лошади, как сказал поэт. Но я не об этом, я – о Зулусе. Повторяю, понять его я могу, и, в отличие от своих жертв, он всегда, с самого начала вызывал у меня что-то вроде сочувствия… Да чего там – вроде! Я ему иногда даже завидовал. Смотришь, бывало, на какое-нибудь отребье в дорогом костюмчике и думаешь: вот взять бы тебя, сукина кота, за галстук, припечатать щекой к столу да башку-то и оттяпать! И на кол насадить у входа в твой офис, чтоб всем все стало понятно – сразу и до конца. Чтоб твои коллеги и подчиненные смотрели на то, что от тебя осталось, и думали: да ну их, деньги эти, в болото, слишком дорого они достаются! Ясно, что это не метод, и мысли эти от усталости, от бессилия, но… Словом, вы меня понимаете, сами ведь наверняка не раз такое испытывали.
– Случалось, – не стал отрицать очевидное Басалыгин. – Это со всеми бывает, каждого иногда так и подмывает переступить черту. Помню, как-то раз покупал я в магазинчике на заправке какую-то мелочь – сигареты, что ли, или бутылку воды, не помню. А они, наверное, к приезду инкассаторов готовились или… Ну, не знаю. Короче, кассирша прямо у меня на глазах достает из-под прилавка вот такущий, – он показал руками, – кирпич пятитысячных бумажек. Расстояние – полметра, протяни руку, хватай и беги. И не поверишь: я, полковник милиции, еле-еле сдержался! Все знаю: и про видеонаблюдение, и про охрану, и про то, что из этих денег даже рубля истратить не успею, – а изнутри все равно будто кто-то под руку толкает…
– Я сейчас не об этом, – сдержав снисходительную улыбку, произнес Молоканов.
– Знаю, о чем ты, – не дал себя перебить полковник. – Дьявол не дремлет, верно? Кто-то сдается ему раньше, кто-то позже, кто-то вообще не сдается, и все вокруг считают его дураком, анахронизмом… Вот вы с Арсеньевым, например, сломались на том, о чем я только что говорил – на денежном кирпиче. А я все эти годы смотрю на вас и думаю точь-в-точь твоими же словами: вот взять бы вас, сволочей, за кадык, сложить в один мешок и утопить в канализации! И двумя лихоимцами на свете меньше, и честь мундира сохранена…
– Ах, вот в чем дело! – покосившись на него через плечо, хмыкнул Молоканов. – Вот, значит, почему вы на нас в службу внутренней безопасности не настучали: честь мундира берегли! Ну, слава богу, хоть какой-то толк от этой самой чести есть. А то я все удивлялся: и зачем она нужна? Это надо понимать так, что Арсеньева завалили ради нее?
– Понимай, как хочешь, – проворчал Басалыгин.
– Прошу прощения, увлекся, – с готовностью отработал назад майор. – Язык – страшная штука, ему только дай волю, он такого наговорит, что потом не расхлебаешь… Но позвольте мне все-таки закончить мысль. Так вот, я и говорю: до какой-то черты, до определенного предела Зулус даже вызывал у меня симпатию. Ну конечно, если не принимать во внимание эту его дурную привычку уносить с собой головы жертв. Но и тут его можно понять: так все-таки страшнее, а все это, на мой взгляд, было затеяно как раз затем, чтобы запугать потенциальных клиентов – глядите, мол, что с такими, как вы, иногда случается… Но он перешел черту, когда начал убивать моих коллег – если хотите, моих друзей. Кем бы ни был Арсеньев, что бы вы о нем ни думали, я им дорожил. Никому не позволено безнаказанно убивать офицеров милиции, и тем более никто не может убивать моих друзей и думать, что уйдет от расплаты.
– Ты это к чему? – спросил утомленный его неожиданной словоохотливостью Басалыгин.
– К тому, что раньше это было просто уголовное дело, а теперь – личное. Мое личное дело, и я не успокоюсь, пока не возьму эту сволочь с поличным. А когда возьму, вкачу пулю между глаз и скажу, что так и было. Сопротивление при аресте – чем не отмазка?
– Обычно, когда всерьез собираются сделать что-то подобное, начальство о своих планах в известность не ставят, – заметил Басалыгин.
– Все правильно, – кивнул Молоканов. – Я и сам до конца не знаю, собираюсь или не собираюсь. Найду эту мразь – видно будет. Да и информирую я в данный момент не
