Народная монархия - Иван Лукьянович Солоневич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Термин «ученого варвара» был впервые пущен Герценом – около ста лет тому назад. Это – очень точный термин. Нельзя отрицать и немецкой одаренности и немецкой работоспособности, и – еще менее – той чудовищной дрессировки, которой немцы подвергаются в семье, в школе, в армии, на службе и так далее. Это – самый дрессированный народ мира. Они учатся так, как нам не снилось, – поистине грызут волчьими зубами гранит науки. Но творят науку – все-таки другие нации. И за этим всем, за лоском лакированных ботинок, за четкостью дипломатических проборов и почтенных ученых чиновников, – в полной своей моральной неприкосновенности остался тот же вандал, который в третьем веке после Р. Х. шел в Рим организовывать новый порядок Европы.
* * *
Непредусмотрительный читатель может отметить, что вся эта история с озером, границами, запретами и законами не имеет ровно никакого отношения к русской истории. Непредусмотрительный читатель ошибается: имеет отношение. В этом темпельбургском стакане воды отражается та психологическая атмосфера, которая создает феодализм. Каждый человек ощетинен против каждого человека какими-то ветхими правами и привилегиями, все это зафиксировано черным по белому – с приложением всяческих печатей, включая сюда также еще и средневековые папские.
Тупая феодальная жадность сидела раньше во тьме и сырости казематов – только бы охранить свои древние привилегии. Теперь она сидит за щетиной всяческих законоположений – только бы охранить свою плотву. Средневековые феодалы резали друг друга ножами – сегодняшние режут параграфами.
Эта психология имела целый ряд роковых последствий, poковых для всей Европы. Центральная часть Европы – Германия – дольше всех держалась в своем феодальном или полуфеодальном политическом строе. Только во время наполеоновских войн начинается первое пробуждение общенациональной идеи, военно-политически оформленное Отто Бисмарком и доведенное до истерики Адольфом Гитлером: нация, слишком поздно себя осознавшая, стремилась наверстать пропущенные столетия. В результате – две мировых войны.
Русское национальное сознание родилось как-то само по себе, – повторяя путь каждого врожденного свойства. Очень возможно, что то, что мы из истории знаем под именем феодализма, является внешним оформлением тех чисто психологических явлений, того склада характера, который явствует из этой истории с озером, лодками, рыбой и с феодальными войнами по поводу озера, лодок и рыбы. Феодальный строй средневековой Европы и ее нынешняя политическая раздробленность объясняются не Габсбургами или Бурбонами, не географией или климатом и уж тем более не «исторической обстановкой», – они объясняются психологией вот этих Гайнманов. Каждый Гайнман, начиная от последнего мужика и кончая герцогом, действует приблизительно по одному и тому же образцу: отгораживается от ближнего своего или зубчатыми стенами, или зубастыми адвокатами, и свое писаное право будет отстаивать любыми способами и невзирая на любые убытки, от этого происходящие: «Fiat justicia, pereat mundus» (Пропадай мир – лишь бы свершилось правосудие).
С этой точки зрения исторические исследования западноевропейского феодализма не объясняют ровным счетом ничего. Они повествуют о тех конкретных юридических и политических формах, в которые отлилась данная человеческая психология, но ничего не говорят об этой психологии. Они рисуют форму, совершенно не замечая содержания, форма виснет в воздухе, и мы никак не можем понять, почему же на смену столь благоустроенному римскому миру пришел такой грязный и кровавый средневековый германский кабак. Не проделав психологического анализа господ Гайнманов, мы ничего не сможем понять ни в возникновении феодализма, ни в современной разделенности Западной Европы, ни в истоках Первой и Второй мировых войн, ни в грядущей «Гибели Европы» (О. Шпенглер). Не сможем ничего понять и в принципиальной несовместимости русского и европейского мира.
Наблюдений темпельбургского типа я мог бы привести очень много, но это не входит в мою сегодняшнюю задачу. Этими наблюдениями я недоуменно делился и с моими добрыми немецкими знакомыми. Их ответ был стандартизован, банален и внешне убедителен: это, де, потому, что мы – народ без пространства – Volk ohne Raum, если бы у нас были ваши русские просторы, то гайнмановских историй и у нас не было бы.
Я ставлю вопрос совершенно иначе: не отсутствие простора объясняет темпельбургскую психологию, а темпельбургская психология объясняет отсутствие простора. Средневековая Европа была очень редко населенной страной, и просторов там было более чем достаточно – во всяком случае не меньше, чем их было у римского мира, и это никак не помешало тысячелетней братоубийственной внутриевропейской войне. Но у нас есть и более яркий пример: германская колонизация Прибалтики. Германский рыцарь и епископ, купец и монах пришли почти на пустое место, и первое, что они сделали, – отгородились друг от друга границами привилегий, договоров, указаний, прав, преимуществ и прочего. Отгороженные друг от друга, они не собирались и не могли сделать никакого общего дела; единственное, в чем они были едины – беспощадно едины, – это в отношении к побежденным. Они имели за своей спиной почти всю тогдашнюю Европу: морально – благодаря папству, материально – благодаря торговым связям, политически – благодаря поддержке всего континентального дворянства, технически – благодаря чудовищному превосходству всей тогдашней европейской техники, не только над техникой балтийских племен, но и над техникой, изолированной от остального мира Московской Руси. Но немцы в Балтике не собирались и не могли делать общего дела, как делали московские воеводы на Мурманском берегу, Ермаки – в Сибири или Хабаровы – на Амуре. И тевтонский Орден – острие всей тогдашней Европы – так и не смог продвинуться намного дальше от Ревеля и Риги. Он не смог конкурировать даже с Новгородом. Он основал несколько городов и несколько сотен замков, за стенами которых прибалтийские Гайнманы пили свое пиво, ели свою колбасу и вели свои феодальные войны. Если бы вместо Гайнманов были Ермаки и Хабаровы – немцам двадцатого века не пришлось бы жаловаться на отсутствие просторов. Но ни Ермаков, ни Хабаровых не было.
* * *
Марксистские
