Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Измозик Владлен Семенович

Создание коммунистического общества переплеталось в сознании многих, размышлявших об этом, с отношением к религии. Часть населения воспринимала коммунистические лозунги как воплощение подлинно христианских идеалов. Коммунистка из Петрограда, отвечая на вопросы анкеты, писала: «Читая Ренана (книга Э. Ренана «Жизнь Иисуса» (1863), первое издание в России вышло в 1906 году. — В. И.), выяснила, что Иисус был коммунистом. На этой почве легко агитировать крестьян» [991]. Люди, ставшие свидетелями ожесточенной борьбы коммунистов против церкви, объясняли ее стремлением заменить одну религию другой. В начале 1925 года житель Ленинграда писал во Францию: «Уничтожают религию, а из Ленина сделали бога. Зиновьев пробирается в святые. Уголки Ильича, как божницы; портретам чуть не молятся. Людям нужен идол, прожужжали уши детям. Тошно, как будто нельзя ценить человека без этого фетишизма, против которого сами пропагандируют» [992].

Особое внимание новая идеология уделяла детям и молодежи. Житель Москвы так описал свои впечатления от одного из пионерских сборов в ноябре 1924 года: «Вчера на вечере пионеры давали свое торжественное обещание всегда быть стойкими и верными РКП. <…> И так жаль было ребят: маленькие, некоторые с очень умными личиками, произносили трудные для них слова, может не совсем понятные. Как-то неприятно стало; не те же ли это обычаи, что и религиозные <…> не те же ли это молитвы в другой форме» [993].

Материалы политического контроля рисуют картину антирелигиозной пропаганды и реального восприятия различными группами общества. Можно утверждать, что к наиболее печальным результатам такая пропаганда приводила среди малообразованной молодежи и, в частности, военнослужащих. Здесь она велась весьма часто в грубой, примитивной форме, оскорбляя чувства верующих, создавая атмосферу издевательства над ними.

Летом 1924 года красноармеец писал родителям в Гомельскую губернию: «…я попал, где отчуждаются от бога. Но мне сильно не нравится, что в церковь не пускают» [994]. О подобных переживаниях говорит и письмо красноармейца Игнатия Емельянова: «…теперь хоть у нас в роте садимся обедать, никто шапки не скинет. А кто шапку скинет, тут и смех. Узнают, у кого есть крест, сейчас снимут командиры и то больше станут смеяться. Когда пойдешь на пост, там можно только перекреститься» [995].

Результатом такой пропаганды нередко был примитивный атеизм, сопровождавшийся грубыми выпадами в адрес церкви и ее служителей. Матрос С. Г. Зайцев из Кронштадта писал семье в Кирсановский уезд Тамбовской губернии: «Прошу вас не верить [в] эти сказки долгогривых эксплуататоров и я в настоящее время всех богов и попов послал к чертовой матери» [996]. В подобном же духе красноармеец Мелешкин наставлял жену: «У тебя есть дочь, которую ты должна воспитать не так, как была воспитана. <…> И впредь прошу не ходить и не водить дочь в церковь. Там, кроме заразы, ничего не получишь. Когда я приеду, я тебе расскажу все и что как, а теперь я прошу тебя не ходить туда в этот дом разврата и выкинь дурь из головы — религию» [997].

Такой атеизм, как отмечали многие источники, вел к распространению хулиганства, лишал часть молодежи нравственной опоры. По мнению жителя Ленинграда, «там, где из школьных программ выброшено евангельское учение, где с малых лет начиняют детей политикой, проникнутой духом классовой ненависти, там нельзя ожидать хороших результатов от воспитания» [998]. Эту связь между примитивным атеизмом и хулиганством отмечали и сводки ОГПУ.

В сентябре 1924 года в обзоре Ленинградского ОГПУ по Лужскому уезду говорилось, что «молодежь, благодаря отсутствию культурной помощи и политической обработки, уйдя из-под влияния церкви, ударяется в хулиганство и самогонокурение» [999]. Огромный массив материалов рисует печальнейший эффект, который происходил от соединения примитивного атеизма с низкой культурой во многих комсомольских организациях. Сводка Информационного отдела ЦК со ссылкой на данные Тамбовского ОГПУ отмечала, что в Лебедянско-Пригородной волости «в члены РКСМ в деревне записывается самый негодный элемент, хулиганы, пьяницы, отъявленные воры. Комсомольцы устраивают настоящие пьяные оргии» [1000]. В конце 1925 года на комсомольской конференции Жлобинского округа Гомельской губернии докладчик, отвечая на вопрос «о половом отношении», привел следующий пример:

Одну девушку, когда принимали в комсомол, то ей велели принести удостоверение от врача о ее половой невинности и только тогда ее приняли в комсомол. Но <…> ребятки узнали об этом и решили с ней, как говорится, поборахлить <…>. Потом сами заявили в бюро комсомола о неправильности ее удостоверения и ей на бюро сделали строгий выговор с предупреждением.

Автор письма, описывая этот случай, сделал вывод: «…если честная, то мещанка, а если нет, то проститутка» [1001].

Конечно, отказ от религии не всегда сопровождался разнузданным поведением. Официальная пропаганда как раз усиленно призывала к росту культуры. Как воспринимали такие лозунги рядовые комсомольцы, показывает письмо из Кронштадта:

…у нас было собрание военморов-комсомольцев. На собрании постановили прекратить выпускать масленные слова (т. е. матерщину), но так как многим очень трудно отказаться от этого, то мы разделились на две группы. 1‑я группа со дня постановления не должна произносить мата, а 2‑я группа, которым [трудно] отвыкать от мата, дали 1 месяц сроку для искоренения матерщины. Не стерпевшие мата [продолжающие ругаться матом] посылаются во внеочередные наряды [1002].

Красноармеец Маликов, отвечая матери, зовущей его приехать домой, в деревню Никитино Череповецкой губернии, на праздник и обещавшей угостить самогоном, писал:

…про праздник думать не приходится, а особенно про самогон. Я даже очень рад, что его запрещают на праздниках, ведь ты наверно сама знаешь весь вред от этого проклятого самогона. <…> Это надо с корнем вырвать из деревни и по приезде домой я буду самым беспощадным образом искоренять это зло. Пора сообразить, что у власти стоит не какой-нибудь Николай кровавый, а мы — сами рабочие и крестьяне [1003].

В 1920‑х годах антирелигиозная пропаганда, судя по материалам политического контроля, встречала внутреннее сопротивление большей части населения, особенно в деревне. Оно проявлялось, в частности, при изъятии церковных ценностей в начале 1920‑х, в ходе закрытия части церквей в середине 1920‑х годов. Вот как описывала жительница Ленинграда закрытие Путиловской церкви в феврале 1925 года:

Вчера, 2‑го февраля, товарищи закрыли Путиловскую церковь, я сейчас ходила в лавку и нарочно дошла до церкви. Стоит множество народу, все больше жены рабочих, кричат, плачут. <…> А молодежь, что делает, глядеть невозможно, на дверях церкви пишут всякие разные скверные слова, рисуют разные глупости, смеются, говорят часовню сделаем казенкой (винной лавкой. — В. И.), а церковь клубом, сперва выпьем и потом в клуб [1004].

Высокую степень религиозности населения отмечало и письмо из Иваново-Вознесенска: «В церковь ходит и молодежь, не говоря уже о старых. Церковь всегда битком набита» [1005]. Нередко военнослужащим, ставшим воинствующими атеистами, приходили письма-отповеди от жен и матерей. Жена пограничника Ф. И. Миронова писала из Клина: «Какая тебя нужда заставляет записаться в комсомол? <…> Не нужно забывать, что ты женатый и будут дети. Их нужно вести в крещеную веру, а если хочешь записываться, то нужно с женой не спать в накладку» [1006]. Из Курской губернии обращалась к сыну, А. И. Кемову, его мать: «Антоша! Ты пишешь, чтобы не ходили в церковь, а ходили в клуб критиковать религию и Бога. Нет, Антоша, не нужно этого. <…> Вспомни, Антоша, для чего нам эти науки, эти спектакли, эти критики. Это все тленное. <…> Мы все живем под Богом как тварь. Я прошу тебя, не забывай Бога» [1007].