Том 4. Материалы к биографиям. Восприятие и оценка жизни и трудов - Александр Сергеевич Пушкин

В мире без веры и поэзии воцарилась промышленность, и бескорыстная деятельность сделалась почти невероятною… Настает насущная необходимость в перемене основных убеждений, необходимо изменение духа и направления философии. Но характер философии зависит от характера веры, рационализм западной философии обусловливается рационалистическим характером западных вероисповеданий. Поэтому основные начала для новой философии следует искать в православии: в нем Божественное Откровение человека и человеческое мышление не смешиваются, и естественная потребность верующего мышления согласить понятия разума с учением веры выражается в стремлении к той цельности воззрения, в которой нить мышления, оторванного от понятия о внутреннем средоточии самосознания, определяемом всею совокупностью умственных и душевных сил.

«Для православно мыслящего, — говорит Киреевский, — учение церкви не пустое зеркало, которое каждой личности отражает ее очертание, не прокрустова постель, которая уродует живые личности по одной условной мерке, но высший идеал, к которому только может стремиться верующий разум, конечный край высшей мысли, руководительная звезда, которая горит на высоте неба и, отражаясь в сердце, освещает разуму его путь к истине». Живительным зародышем и светлым указателем пути для новой философии могут служить, по мнению Киреевского, умозрительные писания Святых Отцов, но возобновить их философию, в силу исторических условий своего времени ограничившуюся лишь развитием внутренней созерцательной жизни, возобновить ее в прежнем ее виде, без соображения с вопросами и приобретениями современной образованности, невозможно, «ибо только из действительных отношений к существенности загораются те мысли, которые освещают ум и согревают душу». Развитие новых сторон наукообразной и общественной образованности требует и соответственного им нового развития философского мышления в направлении к цельности сознания верующего разума.

Статья заключается раскрытием несостоятельности западной философии в стремлении достигнуть желаемых результатов в указанном направлении из своих начал как жалкой работы сочинить себе веру. Впрочем, изучение философии немецкой в совокупности с развитием ее в последнем учении Шеллинга, по мнению Киреевского, может быть для нас полезным для перехода к философии самостоятельной на основе православно-народной. По замыслу автора, за этим критическим обозрением движения философской мысли должно было следовать догматическое построение новых начал для ее дальнейшего развития: напечатанное представляло лишь первую половину того большого труда о новых основаниях для философии, о котором говорил Киреевский в упомянутом выше письме своем к Кошелеву. Но в той же книжке «Русской беседы», где появилась статья, было напечатано несколько слов памяти ее автора и проповедь Сидонского[388] у его гроба: весной 1856 года Киреевский поехал в Петербург для свидания с сыном, оканчивавшим курс в лицее, 10 июня он заболел там холерою и на другой день скончался на руках сына и двух друзей своей молодости — графа Комаровского и А. В. Веневитинова. Тело было предано земле в Оптиной пустыни. Таким образом мысль о необходимости новой самостоятельной философии, высказанная Киреевским в одной из первых его статей, была основанием и его «лебединой песни». Смерть остановила его на пороге к осуществлению заветного стремления его — определить в точности сущность будущей философской системы. Оставшиеся в бумагах его отрывки не представляют ничего цельного. Стихи Хомякова, написанные по поводу первых статей Киреевского:

Ты сказал нам: «За волною

Ваших мысленных морей —

Есть земля: над той землею

Блещет дивной красотою

Новой мысли Эмпирей», —

определяют и конечные результаты его работы в области философии.

В кратких словах историко-философские взгляды Киреевского можно формулировать так: культура западной Европы страдает однородностью, обусловливаемою господством в ней рационализма; русская народная жизнь характеризуется цельностью духовного начала и определяется требованием гармонического соединения ума, сердца и воли, основанием этой цельности является народная вера — православие, и будущность просвещения заключается в развитии его в духе учения православной церкви. Критика находила воззрения Киреевского слишком отвлеченными и неопределенными в приложении к действительной жизни. Но едва ли не следует видеть в этом скорее трагизм личного положения Киреевского, нежели органический недостаток его мышления. В капитальной статье Киреевского «О характере просвещения Европы и его отношении к просвещению России» чуткое внимание друга (графа Комаровского) подметило «присутствие затаенных сожалений, пожеланий, не свободных от сомнений», коренящихся в грустном раздумье, допустимо ли, чтобы философия истории подлежала точности математической…

«Я знаю, — говорит сам Киреевский, — что общие мысли, не развитые в подробностях, редко понимаются в том смысле, в каком их хотят представить, ибо редко, даже человеку с талантом, удается найти выражение простое и незапутанное, когда он говорит общими выводами о предметах сложных и подлежащих не одному разуму, но вместе и опыту, и памяти, и личным соображениям каждого». Он сам смотрел на иные свои статьи «единственно как на введение к подробнейшему изложению» предмета и заявлял, что не решился бы никогда начать изложение своих мыслей в подобном случае, «если бы не надеялся каждую из них развить особенно и в применениях к действительности подтвердить и пояснить то, что в кратком очерке не может быть представлено иначе, как умозрительно». Таково вообще положение мыслителя, пролагающего новые пути мысли. Не следует притом забывать, что он не досказал вполне своих мыслей, а из последовательного обозрения сочинений его ясно видно, что он неустанно стремился к прояснению сознания и большей определенности воззрений. Заслуга его в истории русского самосознания несомненна: она заключается в указании самобытности начал русского просвещения и определении отношения к нему просвещения западного. Применение его философско-теоретических положений к действительности составляло задачу уже будущего поколения исследователей русской жизни. Едва ли справедливы также указания критики на мистицизм воззрений Киреевского. Несомненно, он был человек глубоко верующий и убежденный в том, что вера приобретается человеком не путем логических доказательств ее истин, не силой познавательных его способностей, а из благодатного откровения. В этом случае весьма характерным для Киреевского является известный в изложении Герцена рассказ его об испытанном им однажды живом молитвенном настроении при виде проявлений горячей народной веры перед чтимою иконою. Один из новейших критиков славянофильства заключил из этого рассказа Киреевского, будто он думал, что икона, «так сказать, намагничивается обращенною на нее душевною силою верующего народа», становится святою, потому что ей молятся, и нашел нужным указать на ошибочность такого взгляда; но сущность рассказа Киреевского, несомненно, совсем не в том: он лишь хотел сказать, что если невозможно логически доказать святость икон, как всякую вообще догматическую истину веры, то можно проникнуться их святынею силою непосредственно охватывающего чувства в благодатном общении молитвы с братьями по вере.

«Но чем яснее, — говорил Киреевский, — обозначены и чем тверже стоят границы Божественного Откровения, тем сильнее потребность верующего мышления согласить понятие разума