ДНЕВНИКИ 1973-1983 - Александр Шмеман

Завтракаем втроем – с маленькой Верушей – в Altitude3 . Все тот же праздник. Вид на раскаленный, расплавленный город.

Вечером молебен, "трапеза", все "как полагается". Во время молебна, стоя в церкви, слушая хор, молитвы, глядя на иконостас, на вечерние лучи сквозь цветные стекла, думал: Церковь – это, прежде всего, поток , непрерванность потока, звука, мелодии. Можно и нужно восставать против обессмысливания их в восприятии, сознании, благочестии, но – не будь этого потока и этой непрерванности, не было бы того, "во имя чего" можно и нужно восставать… Думал об этом, прочтя днем несколько страничек Foucault, на которых (как, впрочем, и у Morin "Le paradigme perdu"4 , и у Levi-Strauss и др.) все как будто всегда начинается с какой-то tabula rasa. В том, следовательно, смысл этого "потока" Церкви, что в нем всегда можно найти "образ неизреченной славы", ту трансцендентную реальность , вне которой человек все равно "разваливается", сколько бы Кантов ни появлялось… Пускай этот поток загрязняется – языческим благочестием, приходскими комитетами, узким "богословием", ни истина, ни сила потока от этого не уменьшаются. "Всякий, кто жаждет, да приидет ко Мне и да пиет…"5 . Чувство благодарности, радости и твердости от этого.

В Labelle приехали уже в первом часу ночи. Все время грозы, духота. Дом чистенький и бесконечно приветливый, каким мы его оставили. Сегодня с утра

1 Книжный магазин.

2 М.Фуко "Слова и вещи" (фр.).

3 Самое высокое здание в Монреале.

4 Морена "Потерянная парадигма" (фр.).

5 Ин.7:37.

разложились, я расставил книги, "организовал" ящики стола и вот пишу. Льяна пошла спать в маленький дом. За окнами дождь и все время грохочущий то близко, то далеко гром. Перед глазами на стене: о.Киприан, читающий на фоне солнечной листвы, пасхальное евангелие у Кламарской церкви, о.М.Осоргин, бегущий по [улице] rue de l'Union, Карташев, о.Н.Афанасьев, милый Карпович.

Четверг, 17 июня 1976

С утра – райская, "северная" погода. Чувство огромного счастья просто от того, что здесь. Убирал церковь и, убрав, все как-то не мог уйти… Вот оно, настоящее temps immobile1 , то есть проблеск вечности…

Вчера читал Сартра (Situations, II, где он говорит о себе). Вдруг ясная мысль: какой это был бы и христианин, и богослов, если бы не parti-pris2 против Бога! Как все у него для этого есть, все было ему дано : и щедрость, и равнодушие к благам земным, и сострадание, и жертвенность, и, last but not least3 , – огромный ум. И все он направил сознательно против Бога. Почему: Вопрос нашей "культуры"…

Суббота, 19 июня 1976

Читаю – с трудом и с увлечением – книгу М.Фуко "Слова и вещи". С трудом, потому что, увы, не привык к этому сложному языку, да и всегда был относительно слаб в отвлеченностях. С увлечением, потому что, читая, чувствую все время, что здесь что-то очень для меня важное, хотя бы часть ответа на центральный для меня вопрос – о символах, знаках, языке и их соотношении с реальностью и с опытом этой реальности. О богословии как языке, речи… О природе этого языка. Все это очень своевременно – в связи с моим] докладом для Афин ("Witnessing the Dynamics of Salvation"4 – название странное, навязанное, но именно оно-то и направило меня на раздумья о "языке", о самом этом "witnessing"). Богословие предполагает некий общий язык с культурой, внутри которой оно witnesses5 . Но у современной культуры – и в том, мне кажется, ее особенность – нет общего языка. Все ее языки "идеологизированы" и в меру своей "идеологизации" непроницаемы друг для друга. Единство современной культуры не в языке (как всегда было раньше), а в чем-то другом. В чем? Может быть, можно сказать: в "символах"… Объяснить.

Воскресенье, 20 июня 1976

Первая вечерня, первая Литургия. Серо и душно.

1 неподвижное время (фр.).

2 предубеждение (фр.).

3 последнее, но тем не менее важное (англ.).

4 "Свидетельство о динамике спасения" (англ.).

5 свидетельствует (англ.).

Мексика. Суббота, 21 августа 1976

Пишу это перед окном с видом на главную площадь Мехико. Налево огромный собор барокко, напротив дворец. Восемь часов утра. Дождь.

Прилетел сюда вчера поздно вечером из Labelle. Как всегда, летом ничего не записывал; как всегда, в Labelle главное почти невыразимо и неописуемо – погружение, ежедневное, в лабельский "микрокосм": озеро, небо, леса, холмы, почти ежедневные прогулки с Л. по любимым дорожкам, в любимые деревушки.

Три недели присутствия Андрея и его жены] Лики.

Писание, сначала, доклада для Афин (куда не поехал: вдруг почувствовал, что десять дней на конференции православных богословов – просто невозможно !), потом очередной главы "Литургии".

В общем – чудное лето, несмотря на множество дождливых дней, две поездки в Нью-Йорк и мелкие [трудности].

Сюда приехал на три дня по приглашению вл. Димитрия и епископа Хозе. Что-то вроде "дружеского визита".

9.30 вечера. Длинный день "в Мексике". Утром за мной заехал еп. Хозе, и мы втроем – с еп. Димитрием – поехали сначала пить кофе. Погода серая и мокрая – нет-нет падает дождь. Город наполовину "американский" – и в ту же меру безобразный, наполовину "сам с усам", с европейским налетом. Среди новых, бесцветных зданий то тут, то там старые с выкрутасами здания, балконы, удивительные окна. Но больше всего удивляешься не городу и даже не бесчисленным церквям барокко, а людям, то есть самим мексиканцам…

Воскресенье, 22 августа 1976

Вчера одолела усталость. Сейчас 6.30 вечера, и я только что вернулся в свою гостиницу] "Majestic" после длиннейшего дня. Но вернусь сначала ко вчерашнему. Весь день – до "банкета", о котором ниже, – прошел в прогулке по городу с вл. Димитрием. Собор, церкви – с вызолоченной внутренностью, центр города, опера, бульвары. Как всегда, новое место рождает интерес: все то немногое, что знал об истории Мексики и что никогда не волновало, оживает: остатки храма ацтеков и тут же изумительный макет этого грандиозного сооружения, испанское владычество, революция, новая Мексика. Вдруг начинаешь жалеть, что так мало знаешь, ибо, ходя под этим низким небом, в этой толпе, вдруг чувствуешь вес всей этой истории, целого мира … Я плохой "турист" и равнодушен к достопримечательностям, но меня всегда волнует погружение в любой, за минуту до того] чужой и чуждый мир, желание понять и "пережить" его.

Город, скажу еще раз, безобразен в своем неряшливом, американском модернизме. Но за этим безобразием чувствуется еще совсем недавно оживлявшая его "душа". И ритм его, толпа, длинные улицы с lampadaires1 – не амери-

1 фонарями (исп.).

канские.

То, что больше всего "заметилось", удивило и потому осталось: невероятная молодость толпы. Словно 90% населения состоит из двадцатилетних.

Необычайная привлекательность этих людей: красота глаз, у каждого свое лицо, своя повадка, и у всех – благородство. Нет кошмарных стареющих завитых американок, нет чувства "одиночества в толпе", столь сильного в Нью-Йорке. Нет казенного смеха, напускного доброжелательства. Действительно chaleur humaine1 и прирожденное человеческое достоинство. Чудные, смуглые дети с такими черными глазами! Два дня любовался людьми. На этом фоне – туристы кажутся недопустимым явлением…

В 2.30 едем на "банкет" в честь вл. Димитрия и меня. "Банкет" у очень простых людей, в очень маленькой квартирке. Человек двадцать – все православные мексиканцы. Но такого радушия, такой простоты и всего этого – с таким достоинством и подлинным аристократизмом я даже и представить себе не мог. Тут же гремит "оркестр" из четырех человек, масса еды, масса питья, но все в каком-то удивительном "тоне". Молодой диакон читает поэму об Иисусе Христе, словно поэзия, как и музыка, – органическая часть жизни, а не "культура". Хозяин поет. Какая-то молодая женщина танцует изумительный по целомудрию, соединенному со страстью, мексиканский танец. И во всем подлинная и радость, и бессознательная глубина, и, самое главное, – доброта.

В 7 часов – вечерня в недостроенном соборе. Служат молодой священник и молодой диакон. Волнение от этого "мексиканского Православия", так наивно, по-детски, доверчиво и целостно принятого. Все бедно и все сияет, и всюду – эти черноглазые дети, отдающиеся тебе с какой-то ангельской легкостью и красотой.

Только в десятом часу попадаю обратно в отель, разбитый, но совершенно счастливый.

Сегодня утром – в первый раз солнце и голубое небо. Длинная архиерейская Литургия -с двумя архиереями… Стоя у престола, думал: во всей этой толпе я – единственный православный по рождению. А, смотря на лица старых женщин, прекрасные своей строгостью и человечностью, все мысленно повторял: "Скрыл от мудрых и открыл младенцам…"2 . Полнота радости.

В 3 часа – снова банкет, на этот раз в огромном "народном" ресторане. Мы прослушали четыре оркестра, игравших для нас… Поразительная атмосфера – толпа, шум, веселье, и ни йоты вульгарности. Опять пошел дождь. Опять прояснело – так что, возвращаясь в отель, видели цепь гор на горизонте, вулканы.