Опричное царство - Виктор Александрович Иутин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сначала от нестерпимого запаха валило с ног, затем привык. Каждый день приходилось вымачивать шкуру, потом скребком счищать жилки, золить, квасить, и работать нужно было быстро, ибо тех, кто медлил, оставляли без еды. Не раз видел, как во время работы, упав лицом в вымоченную только что кожу, умирали другие пленные. Их уносили небрежно, как мертвых собак, и куда девали тела – одному Богу известно.
Хозяином Мефодия оказался мурза Ширин, один из самых богатых и влиятельных вельмож в Крымском ханстве. Когда-то его предки позвали править Крымом династию Гиреев и потому более прочих влияли на политику ханства. Как и его предки, мурза владел обширными территориями от Керчи до Карасубазара[12].
Дородный и крепкий сын мурзы, в белом халате и в легких сандалиях, часто приходил поглядеть, как идет работа. Мефодий работал хорошо, и молодой мурза не мог этого не заметить. Правда, старик потерял счет дням, перестал молиться и, казалось, позабыл уже Бога своего, несправедливо оставившего несчастного. А по ночам, когда удавалось засыпать среди грязи, блох и нечистот, он видел во снах дорогих ему Алешеньку и Данилушку, и эти сны заканчивались одинаково: на плахе, усыпаемой снежными хлопьями, лежат головы Данилы и его сына. Вздрагивая, открывал глаза, и вот уже рабов будили, побивая плетьми и палками – пора за работу! Погруженный в мысли, он уже обрабатывал кожу, не глядя, а сам думал и думал о своих несчастных воспитанниках, и оттого ненависть в сердце его к царю и сановникам его, виноватых в гибели Адашевых не меньше Иоанна, все более росла. И среди ненависти этой, смирения со своей судьбой и ожидания смерти где-то глубоко еще теплилась надежда вернуться на родину. Порой мечтал он, как, вернувшись однажды, уйдет в монастырь. Давно пора было! Глядишь, ушел бы раньше в какую обитель и не попал бы в плен. На все воля Божья! Человеку, дабы прийти к чему-то, порой надобно преодолеть невыносимые муки.
Тогда благодаря другим пленным и отрывкам фраз, что слышал он от стражников, стал учить он татарское наречие. Кое-что он помнил еще с тех пор, когда ходил в походы с Адашевыми. И спустя время, когда молодой сын мурзы, худой долговязый юноша с благородным породистым лицом, в очередной раз пришел проверить работу, Мефодий, поклонившись, проговорил на ломаном татарском:
– Будет здрав мурза, жена и дети его!
Стражник бросился к нему и стеганул по голове плетью:
– Как смеешь ты обращаться к господину своему, раб?
Прикрыв голову от удара руками, Мефодий, качнувшись, продолжал:
– Я готов работать день и ночь, дабы умереть, ибо мне, воину…
Новый удар заставил его замолчать. Молодой мурза остановил жестом стражника и, сверкнув глазами, молвил:
– Коли воин ты, докажи!
К ногам Мефодия бросили саблю. Стражник, что бил его, усмехнулся, сунул плеть за пояс, со звоном вытащил свою саблю. Клинок показался старику необычайно тяжелым – давно он не брал оружия в руки! Да и рукоять была неудобной.
Первый град ударов он едва отбил – татарин кружил вокруг него, лишь сталь сверкала над его головой. До уха доносились хохот и насмешки. Мурза стоял, ухмыляясь, стражники и рабы с интересом наблюдали за схваткой. Первая рана на левом предплечье – старик даже не вскрикнул. Вот он уже и сам с появившейся словно из ниоткуда силой кружил вокруг соперника, отбивал удары, мягко приседая на полусогнутых ногах. Он раззадоривал себя злостью на этого стражника, любившего избивать пленных. Теперь появился шанс поквитаться, а там будь как будет! Несколькими мощными ударами он выбил оружие из рук татарина и, занеся саблю, рубанул, остановив смертельный удар лишь в дюйме от шеи противника.
Так и стояли они, застыв на мгновение – стражник, едва не лишившийся головы, и раб, не веривший в свою победу. Лицо молодого мурзы было каменным. Смерив старика полным безразличия взглядом, он, держа руки на животе, медленно пошел прочь. И тогда Мефодия ударили чем-то тяжелым в затылок, видимо, рукоятью плети. Сабля с глухим звоном упала на землю. Когда от удара в пах рухнул и он, два стражника, в том числе и побежденный им в схватке, стали избивать его ногами. Тело ныло настолько, что Мефодий и не понял, когда его перестали бить. Кровь, наполнившая рот, вылилась густой струей по бороде, и он со стоном скорчился, не в силах подняться. Другие рабы и не глядели в его сторону – так же делали свою работу, словно и не было ничего.
Лишь к вечеру Мефодий немного пришел в себя. Ничего, жить можно, только болит раненная в драке рука, ребра ноют, да моча с кровью выходит. И, сидя у стены, опустив голову со спутанными седыми волосами, он думал о сегодняшнем событии. Эх, нужно было зарубить этого стражника, а там до молодого мурзы – два шага, глядишь, и его бы успел рассечь. Правда, тогда его бы тотчас убили другие стражники, но лучше так, чем снова терпеть всё это! Слезы досады стояли в глазах. Чего он хотел добиться этим? Для чего заговорил с мурзой и стал биться со стражником? Все бессмысленно.
Утро началось с грубого пробуждения стражников. Будил, как назло, побежденный им вчера, и он не упустил возможности пнуть старика ногой в живот. Охнув, Мефодий скорчился и, подавив стон, нашел в себе силы подняться. Оказалось, он ослаб настолько, что кружилась голова и ноги не держали.
Вокруг царило оживление, метались туда-сюда слуги и стражники. Говорили, что из Бахчисарая прибыл главный мурза Ширин, хозяин всех этих земель. Мефодий с безразличием оглядывался, все еще страдая от болей в избитом теле. Чуял, что силы покидают его.
– Отмучился, стало быть, – выдохнул он, словно предчувствуя скорую смерть.
«Заслужил ли я этого, Господи? Почто так покарал меня?» – со злостью думал он и всхлипнул, зажмурившись – перед глазами снова были Алеша и Данилка, так и не отомщенные, не оплаканные никем…
Он уже
