Дмитрий Лихачев - Валерий Попов

Страх жил в нем всегда, и преодолевать его каждый день было делом нелегким… Многие человеческие достоинства «дорастают» порой до недостатков. Та гражданская активность, которая так поднимала Дмитрия Сергеевича в глазах общественности, в семье порой оборачивалась нетерпимостью к ближним, яростью. «Они совсем меня не поддерживают, ничего даже знать не хотят, только просят!»

Бабушка Зина порой жаловалась: «Ты меня совсем не любишь, не хочешь со мной разговаривать!» Раньше они вместе ходили не только в театры, но и на ученый совет, и бабушка Зина восторгалась: «Он такой красивый, ему так идет синий костюм!» Теперь выходили вместе крайне редко.

С ростом «общественной занятости» Дмитрия Сергеевича на Зинаиду Александровну оставалось все меньше времени и сил. Она явно «отставала» от блистательного мужа, уже не могла понимать сложных общественных и тем более научных конфликтов, изводивших его — а он все чаще срывал дома досаду, накопившуюся на службе. Однажды он запустил в бабушку Зину туфлей. Прогнал из дома любимых бабушкиных двоюродных племянниц, с которыми Зинаида Александровна так любила общаться… ведь больше порой было не с кем!

Формальной причиной, по которой Лихачев отлучил от дома родственниц, было то, что муж одной из них, архитектор Алымов, имел отношение к безобразному, с точки зрения Лихачева, памятнику Победы на площади Восстания, который и в народе прозвали «стамеской»… Гражданская позиция Лихачева! Это понятно, но должна ли она так драматично откликаться в семье?

Внучка Зина вспоминала изгнанных теток с симпатией, при них как раз и была теплая семейная жизнь, разговоры о шляпках и винегретах, как любят женщины — после их ухода наступила «академическая тишина». «Дед отдыхает!» И все должно было «умирать»… Опасно было смотреть телевизор. Однажды он не выдержал и закричал: «Я сейчас разобью этот телевизор! Даже голоса у них какие-то склочные, малокультурные!» Советские кинофильмы он терпеть не мог, и Зина смотрела их лишь тогда, когда деда не было дома.

Когда архитектор Алымов умер, тетя Нина и тетя Галя снова появились в их доме, и снова вместе, это были дружные близнецы… «В отличие от наших!» — такая фраза вырывается у Зины в ее записках.

Главная «трещина» в семье проходила между дочерью Лихачева Людмилой Дмитриевной — и внучкой Зиной. По ее словам, тетя Мила настолько не походила на остальных Лихачевых, что даже существовала легенда, будто ее удочерили в блокаду! О любимой тете Зина такого бы не написала, но после того, как она осиротела, ей стало казаться, что тетя Мила стала к ней относиться еще более сурово, чем раньше. Чувства сироты всегда обострены… А дед (и в этом главная обида Зины) занял в этом вопросе позицию невмешательства. На вмешательство у него уже не было сил: все силы были отданы обществу — и видимо, это было более продуктивное вложение: слава Лихачева все росла. Обществу он принес огромную пользу!.. А душевные связи в семье — усыхали. И это было Зине особенно больно — после той ее любви с дедом, которая была раньше. Она вспоминает, как они дружили с дедом в ее детстве, и дед писал ей на машинке письма от имени пирата Билли Бонса и писателя Лилли-Буллера, а она рисовала к ним картинки. Как она страдала в костной туберкулезной больнице в ужасных условиях и как пришел к ней дед, и в руках у него был ее любимый Мишка.

А потом отношения стали другими, более напряженными.

У Зины вырывается горькое замечание: «…он любил детей, но не подростков».

Конечно, он уделял ей внимание — но чаще всего был недоволен. Может быть, он все время грустно сравнивал ее с погибшей мамой, своей любимой дочерью Верой (внешне дочь и мать поразительно похожи), и свое отчаяние (дочь уже не вернешь) обращал на внучку, которая, как казалось ему, не повторяет успехов мамы. Хотя училась Зина легко и успешно, часто придирался, требовал невозможного. Увидев ее с теннисной ракеткой в руках, горестно восклицал: «Одна дорога — в институт Лесгафта!» (Институт физкультуры и спорта. — В. П.) Все это, конечно, обижало Зину, она чувствовала себя неприкаянной в доме…

Воспитывал он внучку строго, по телефону разрешал говорить только по делу и не более десяти минут!.. Разумно. Но где же счастье, семейный уют? Любил задавать каверзные вопросы: «Ты читала „Фрегат ‘Паллада’“? Когда?»

Зина вспоминает постоянно лежащую подушку на телефоне — боролся с подслушиванием. Все трактовал в худшем смысле. Однажды в доме появилась новая няня, Мария Александровна, и дед вдруг обвинил ее, что она из «органов»: все время подслушивает, прикрываясь газетой.

«Все дело было, — пишет Зина, — в дедушкиной невероятной подозрительности». И Зина… Обе Зины чувствовали себя в доме все более ненужными, неприкаянными — и все более душевно сходились между собой, и самые теплые строки воспоминаний Зины посвящены бабушке-тезке. Общее имя, считает внучка, определило и похожую судьбу — обе рано остались без матерей, без тепла. Какое-то время «две Зины» были в семье наиболее близки — и самые подробные, душевные воспоминания о бабушке, жене великого академика Лихачева, оставил не он, а внучка Зина: с самого раннего своего детства, когда она вертелась возле бабушки, и та не позволяла схватить раньше времени вкусную котлетку — бабушка Зина замечательно вела хозяйство, и обед был очень вкусный, и всегда в одно и то же время.

Зина хорошо помнит еще и сравнительно молодые годы бабушки, большой платяной шкаф в квартире на Втором Муринском, огромное количество платьев, летних и зимних шляп — бабушка была щеголиха, наряды шила у одной портной — Ирины Александровны, а шляпки — у другой мастерицы — Матильды. Бабушка всегда выходила из дому только в шляпках. Зина помнит ее «сногсшибательный» наряд: светло-бежевый костюм с прилагающейся чалмой.

С годами она все больше сил уделяла домашнему хозяйству, что становилось уже почти манией, все было заставлено банками с вареньем. Зина вспоминает, как однажды бабушка подала варенье гостю — академику Максимову, а оно оказалось с муравьями. Однако всю экономику семьи она держала в твердых руках, почти никогда, даже дома, не расставалась с ридикюлем, где были деньги и самые важные документы, прижимала его рукой.

Зина в молодости увлекалась «легким жанром» — играла на гитаре, пела песенки. Только бабушка одобряла ее страсть, особенно любила и часто просила исполнить чрезвычайно популярную тогда «белогвардейскую» песню «Поручик Голицын».