Полет орлицы - Дмитрий Агалаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет. Мои солдаты погибали и получали ранения, как и все прочие. Я не переставала говорить моим людям одно, главное: чтобы они не колебались и сняли осаду.
— И ты была ранена под Орлеаном?
— Да, была.
— Когда и где?
— Во время штурма Турели.
— Как это случилось? Расскажи нам.
— Я первая приставила лестницу, чтобы мои люди взбирались наверх. Тогда меня и ранили стрелой.
— Пусть укажет, куда!
— В шею…
Она сказала это негромко. Жанна не хотела вспоминать тот штурм. Но воспоминания сами атаковали ее, внезапно. Крики и лязг оружия обрушились на нее, окровавленные лица, обрубки конечностей, которыми была устлана земля. Разбитые черепа и розовая каша — забрызганные кровью мозги. И сталь, много стали, алые от крови мечи, и хруст, хруст костей. Потом рыжая физиономия наверху, в проеме бойницы, и тупой удар, боль, желание крепче сжать знамя. Но оно уже выпадет из рук. Звуки плывут. Она глохнет. И опять врываются крики. И вновь исчезают — разом. Тьма…
— Жанна! — окликнули ее.
— Да? — точно очнувшись, рассеянно проговорила она.
— Тебе плохо, Жанна?
— Нет, — она отрицательно замотала головой, — ничего …
— Тебя ранили в шею, и ты осталась жива? Не истекла кровью?
— Чуть ниже шеи, — ее пальцы нащупали узелок в области ключицы. — Вот сюда. Я могу показать, господа. У меня остался шрам.
— Ты знала наперед, что будешь ранена?
Она собралась — последние крохи недавней грезы, кошмара, вернувшегося неожиданно, разом, рассыпались.
— Я хорошо знала об этом и сказала о том своему королю.
— И тебя не остановило ранение?
— Нет. Ни меня, ни мое войско.
— Но как такое могло быть?
— Я получила большое утешение у святой Екатерины и поправилась в течение двух недель.
— Эти две недели ты была прикована к постели?
— Нет, я ездила верхом и готовила моих людей к битве. Надо было торопиться…
— Торопиться? Куда, Жанна?
— Все мои победы, точно надежные камни, выстилали дорогу к одному городу — Реймсу, где я должна была короновать дофина Карла. Что я и сделала позже.
— Скажи нам, Жанна, ты щадила своих противников?
— Я щадила тех, кто готов был сложить оружие.
— Когда комендант Жаржо предложил тебе двухнедельное перемирие, почему же ты не согласилась? Разве мир — не то, чего ты добивалась на французской земле?
— Мне не нужно было перемирие с англичанами. Я и сеньоры моего войска потребовали от англичан сдачи крепости и немедленного ухода. Мы предложили им оставить оружие и доспехи и уйти на конях, в кафтанах или плащах, как мирные граждане. Я пообещала сохранить всем жизнь. Это ли не милосердие? Это ли не попытка решить наше дело миром? Я никогда не нарушала своего слова и сдержала бы его в этот раз. Но коменданту Жаржо графу Суффолку нужно было время, чтобы дождаться подкрепления и решить наши дела войной. Я не предоставила ему этой возможности. Я предупреждала его: штурм Жаржо будет жестоким, и он был таковым. И кто не был убит в Жаржо, тот был пленен, как и сам граф Суффолк!
— Тогда ответь нам, Жанна, на следующий вопрос. Ты штурмовала парижские ворота Сент-Оноре восьмого сентября тысяча четыреста двадцать девятого года — в праздник Рождества Богородицы. Неужели «голоса святых» подсказали тебетакойдень наступления на Париж?
— Я уже не помню…
— А ты вспомни! Ведь ты называешь себя христианкой!
Нет, она помнила — все помнила. Такое не забудешь!
— Так могут ли, Жанна, «святые» подтолкнуть человека на убийство в святой день?
— Я не каждый день слышала «голоса». И часто поступала по собственной воле. — Она готова была разреветься. — Война есть война…
— Это не ответ! Или такты хочешь оградить своих «святых»? Но тогда ответь, хорошо ли ты поступила?
— Скажи нам, Жанна, можно ли устраивать бойню в праздник? И кто ты после этого — «посланница небес», как утверждаешь сама, или кровожадный убийца в женском обличии?!
— Англичане уже почти сто лет приходят на землю Франции, которая им не принадлежит! — Негодование, ярость и боль захлестнули ее. — Жгут и разоряют, насилуют и убивают, не задумываясь, праздники то или будние дни. Так ли уж велик мой грех, что я попыталась освободить столицу своего королевства, выбрав день, который оказался праздничным? Война есть война, господа! И вы ее начали — не я!
7
Войдя в камеру Жанны, Кошон сразу понял, что она в отчаянии.
— Я расскажу им, ваше преосвященство, кто я! — взглянув на него, неожиданно выпалила она.
— О чем ты, дитя мое?
— Я признаюсь суду, что я — принцесса крови. Все узнают об этом!
— Ты… не принцесса.
Жанна изумленно взглянула на собеседника:
— Нет?!
— Нет, моя девочка. Конечно, — поспешил поправить самого себя Пьер Кошон, — для меня — да. Я знаю, кто ты. Знает об этом и узкий круг посвященных. Но для целого мира — нет. Для всех ты — девушка из Домреми. Девушка, околдовавшая дофина Карла и его свиту. Назовись ты принцессой, тебя еще будут судить как самозванку, порочащую имя Карла Шестого и Изабеллы Баварской, между прочим, добровольно отдавших предпочтение своему внуку Генриху Шестому Английскому. В ущерб дофину Карлу.
— Карл Шестой был безумен, и мне нет до него дела. И тем более — до Изабеллы Баварской. Мать отказалась от меня. — Слезы текли по ее щекам. Гремя цепью, она вытерла рукавом холщовой рубахи лицо. — Даже собаки, и те выкармливают своих щенков, прежде чем выбросить их в этот мир!
Кошон протянул ей платок.
— У твой матери не было выбора, Жанна. Я не одобряю ее поведения, но и не смею осуждать ее. Она совершила немало ошибок, поддавшись человеческой греховной природе, но искупление этих грехов было куда более тяжелым. Потерять четырех сыновей, двое из которых уже были взрослыми, и трех дочерей, разве это не наказание? Не обрести радости в браке, на что уповает каждый мирянин, едва достигший совершеннолетия, но найти в нем только горе; жить в постоянном страхе за свою жизнь, оказаться заложницей политических распрей, наконец, быть отвергнутой последним из сыновей — не всякому по силам вынести такой груз. Разве после такого наказания человек не достоин христианского прощения?
Жанна покачала головой:
— Я уже не знаю, ваше преосвященство…
— Но даже если ты сможешь доказать свою кровную связь с королевским домом и если тебе поверят, будет еще хуже, в первую очередь — коронованному тобой Карлу. Да-да, Жанна, своим признанием ты не столько нанесешь удар по Генриху, сколько по своему возлюбленному королю, как ты его называешь, — епископ скупо улыбнулся, — и которого мы, подданные Генриха Шестого, королем считать не можем.