Истинный творец всего. Как человеческий мозг сформировал вселенную в том виде, в котором мы ее воспринимаем - Николелис Мигель

Мой вывод, основанный на разнообразных данных и наблюдениях, полученных в рамках психологических и когнитивных исследований, заключается в том, что этот риск следует воспринимать очень серьезно. Человеческий мозг, самый умный нейронный хамелеон, когда-либо порожденный природой, подвергаясь влиянию нового мира статистических законов, особенно связанных с сильным гедоническим опытом, обычно меняет собственную внутреннюю органическую микроструктуру и использует перезаписанную информацию в качестве матрицы для будущих действий и поведения. Соответственно, в контексте нашего взаимодействия с цифровыми системами существует реальная возможность, что постоянно действующее позитивное подкрепление за счет непрерывного взаимодействия с цифровыми компьютерами, алгоритмической логикой и социальным общением, опосредованным цифровыми технологиями, если привести лишь несколько примеров, может постепенно изменить способы получения, хранения, обработки и использования информации нашим мозгом.

Основываясь на релятивистской теории мозга, я предполагаю, что этот непрерывный ежедневный натиск цифровых технологий способен просто-напросто разрушить нормальный процесс хранения и выражения гёделевской информации и формирования нашим мозгом невычисляемого поведения и усилить воздействие шенноновской информации и алгоритмического подхода на рутинную работу центральной нервной системы. Важно отметить, что эта гипотеза предсказывает, что чем больше мы окружаем себя предметами цифрового мира и чем сильнее наша обыденная и сложная жизнь планируется, диктуется, контролируется, оценивается и вознаграждается в соответствии с законами и стандартами алгоритмической логики цифровых систем, тем в большей степени наш мозг будет пытаться имитировать этот цифровой способ действия в ущерб биологически более обоснованной аналоговой ментальной функции и поведению, формировавшимся на протяжении тысячелетий под влиянием естественного отбора.

Эта гипотеза цифрового хамелеона предсказывает, что поскольку неуемная одержимость в использовании цифровых компьютеров оказывает глубокое влияние на наше восприятие внешнего мира и нашу реакцию на него, такие уникальные человеческие свойства, как эмпатия, сострадание, творчество, изобретательность, понимание, интуиция, воображение, нестандартное мышление, метафорическая речь и поэтические склонности, а также альтруизм, если назвать лишь некоторые типичные проявления невычисляемой гёделевской информации, просто увянут и исчезнут из репертуара человеческих ментальных способностей. Если рассуждать в этом же ключе на еще более глубоком уровне, легко представить себе, что в этом сценарии будущего тот, кто станет контролировать программирование окружающих нас цифровых систем, сможет диктовать человеческому мозгу будущий способ действия как на индивидуальном, так и на групповом уровне. Более того, я осмеливаюсь заявлять, что в долгосрочном плане этот контроль начнет оказывать сильнейшее влияние на эволюцию всего нашего вида.

Важно, что гипотеза цифрового хамелеона определяет нейрофизиологические рамки или основание для идеи, витавшей в воздухе с тех пор, как сэр Дональд МакКей впервые возразил против использования шенноновской информации для описания процесса обработки информации человеческим мозгом. В книге «Как мы становимся постлюдьми» Кэтрин Хейл пишет о том, что в конце Второй мировой войны «пришло время для теорий, которые превращали информацию в ненаправленную, количественно измеряемую и не зависящую от контекста сущность, которая может служить в качестве главного ключа к раскрытию секретов жизни и смерти». Забавно, что конкретный политический и экономический контекст послевоенной ситуации в США устранил множество интеллектуальных ограничений, которые могли предотвратить схождения с рельсов оторванной от контекста «теории локомотива»[37] еще до отхода от вокзала.

В книге «Закрытый мир» Пол Эдвардс рассказывает о том, как кибернетика и ее продукты – компьютерные науки и искусственный интеллект – попали под сильное влияние политики (и финансирования) Министерства обороны США во время холодной войны. Уже 8 июля 1958 года, всего через два года после того, как на исторической встрече в Университете Дартмута искусственный интеллект был официально признан новым направлением научных исследований, в New York Times была опубликована статья, заголовок которой – «Новое военно-морское устройство обучается в действии; психолог демонстрирует зародыш компьютера, способного читать и становиться умнее» – пророчил наступление времени, когда умные машины, созданные на средства Министерства обороны, заменят человека в вопросах принятия решений в области национальной безопасности, а также на рынке труда. Уже в конце 1950-х годов машина пропаганды – срощенный близнец искусственного интеллекта – работала на полную катушку; в тексте статьи было следующее заявление: «Сегодня Военно-морские силы продемонстрировали зародыш электронного компьютера, который, как ожидается, сможет ходить, говорить, видеть, писать, воспроизводить самого себя и осознавать собственное существование».

Нет необходимости говорить, что военные так и не смогли поиграть с сознательным говорящим устройством, за которое заплатили невероятные деньги. На самом деле даже сейчас, через шестьдесят лет после публикации той статьи в New York Times, у нас все еще нет никаких оснований полагать, что такое устройство вообще когда-нибудь увидит свет в США или где-либо еще. За прошедшие шесть десятилетий идея искусственного интеллекта прошла бесконечно длинную последовательность циклов взлетов и падений, которую мой добрый друг Александр Манковский, исполнительный директор компании «Даймлер-Мерседес» в Берлине, описал графиком, представленным на рисунке 12.2. В соответствии с рисунком Александра, этот цикл всегда начинается с новой формулировки старой идеи о том, что создание разумных машин – вопрос ближайшего будущего. Несколько лет растущего энтузиазма (и немалых государственных и частных вложений, например, от военных организаций, таких как Агентство перспективных оборонных исследовательских проектов DARPA) – и в итоге результаты оказываются обескураживающими, и все поле деятельности и все небольшие компании, возникшие на вершине этого бума, переживают нечто вроде локального вымирания пермского периода. Два подобных случая почти остановили исследования в области искусственного интеллекта навсегда. Отчет Лайтхилла[38], подготовленный в ответ на запрос Британского научно-исследовательского бюро, практически разгромил идею искусственного интеллекта в начале 1973 года, показав, что великие надежды в этой области вовсе не были воплощены в жизнь. Последний провал касался создания так называемых японских роботов в рамках проекта, нацеленного на производство самостоятельных разумных механизмов, способных выполнять задания, которые может выполнять только человек. Трагический провал этой японской инициативы стал очевиден, когда ни один из японских роботов не смог проникнуть в поврежденные ядерные реакторы на станции Фукусима, чтобы осуществить необходимые ремонтные работы и смягчить последствия самой страшной ядерной аварии в истории страны. Проблему пришлось решать добровольцам, многие из которых пострадали, выполняя эту героическую работу. Тем временем новейшие японские роботы остались лежать поломанными на пути к смертоносным реакторам.

Рис. 12.2. Цикл взлетов и падений исследований в области искусственного интеллекта за несколько последних десятилетий (рисунок Кустодио Роса).

Однако к концу Второй мировой войны было уже почти невозможно отрицать мощь цифровых компьютеров – идеальных машин, способных использовать шенноновскую информацию на полную катушку. Это заставило многих предположить, что симуляция возможностей человеческого мозга – лишь вопрос времени. Размышляя о духе той эпохи, специалист в области компьютерных технологий из Массачусетского технологического института (МИТ) Джозеф Вейценбаум, который в 1960-х годах создал одну из первых интерактивных компьютерных программ (ELIZA), сказал следующее: «К тому времени, когда цифровые компьютеры возникли в университетских лабораториях и вошли в американские деловые, военные и промышленные структуры, не существовало сомнений в их потенциальной пользе. Напротив, американские управляющие и технический персонал соглашались, что компьютеры появились как раз вовремя, чтобы предотвратить катастрофический кризис: если бы не своевременное появление компьютеров, как утверждалось, не было бы достаточного количества людей для работы в банках, для решения все более сложных коммуникационных и логистических проблем американских вооруженных сил, рассеянных по всему миру, и невозможно было бы поддерживать торговлю ценными бумагами и обмен товарами… Беспрецедентно большие и сложные вычислительные задачи ждали американское общество в конце Второй мировой войны, и компьютер почти волшебным образом прибыл как раз вовремя, чтобы с ними справиться».