Цареубийство в 1918 году - Михаил Хейфец

М. X.), разумеется, должны были оскорблять здравый смысл и достоинство человека, – продолжил Нилов-Кравцов, – но не того, на чьих глазах ежедневно на протяжении нескольких лет расстреливали от 5.000 до 50.000 людей. Столь же ни в чем неповинных! И призыв «грабь награбленное» не мог вызвать активного протеста после затопления 6.000 торговых кораблей. А почему не грабить? Пропадать потом добру на дне морском? Почему не «экспроприировать», разрушив, полмиллиона зданий? Беречь их для чего – для снарядов?»

Бессудное убийство царской семьи было воспринято как преступление в интеллигентской части самой компартии, но даже совестливые и порядочные ее члены говорили на следствии: царя все-таки надо судить, «хорош или плох он был для России». Он должен дать народу ответ, «за что три года нас мучил» – так зафиксированы в следственных актах разговоры красноармейцев. А мне вспомнились рассуждения террористов (я уже упоминал, что в сфере моих литературных интересов были террористические группы русских революционеров), говоривших некогда: если монархи и министры считают полезным для достижения политических целей убивать в войнах сотни тысяч людей, почему же нам запрещают одиночные убийства для достижения наших политических целей…

Боюсь, ответы Николая не только на ленинском, но ни на каком гипотетическом суде не признаны были бы удовлетворительными. Народы России готовы были переносить даже более страшные жертвы и под водительством самого чудовищного тирана в мировой истории – но при обязательном условии: во имя спасения отечества. Только. А в 1914—1918 гг. национальной катастрофой России грозило лишь бесконечное продолжение войны.

Указание монархистов на неподсудность действий монарха иному возмездию, кроме Божьего, было бы недействительно как раз для Николая: он ведь и воспринимал происходившее с ним только как проявление Вышнего суда. Потому был фатально спокоен.

Единственный аргумент защиты, который я в силах придумать: царь был не хуже и не лучше всех без исключения европейских суверенов и политиков. Вильгельм с роковым Людендорфом, Карл Австрийский с покладистым Черниным, лицемерный Ллойд-Джордж и темпераментный, но слепой Клемансо…

Я особенно понял это, когда познакомился с дневниками австрийского министра иностранных дел графа Чернина, которые тот вел в дни брест-литовских мирных переговоров. Искушенный политик сознавал, что единственный шанс на спасение у его империи – это заключить мир, снять войска с русского фронта, быстрым ударом захватить Париж и потом обменять его у Клемансо на мир с Францией «без аннексий и контрибуций». Но когда Троцкий в Бресте предложил ему этот самый желанный мир, причем на выгодных для его империи условиях, граф поплелся за империалистическими маньяками из германской военной верхушки, присоединился к наступлению на Россию, задействовал там вместе с немцами 150.000 австрийцев и венгров – и естественно, проиграл империю Габсбургов. Похваляясь вдобавок, как они славно за полгода войны пограбили Украину (с приложением таблиц и справок), вследствие чего только и сумели повоевать, то есть убивать тысячи своих солдат тоже.

Удивительно ли, что большевистским словом свергали таких монархов и таких министров революционеры всей Европы. И озверение народов, которое мы наблюдаем потом, было порождено не Лениным или Гитлером, а вот этими «традиционными», «национально мыслящими» администраторами!

Но еще более гибельным социально-психологическим последствием войны стало то, что не были названы виновники убийств десятков миллионов людей (ведь и в России царя и министров убили воровски, тайком, не предъявив обвинений и не выслушав оправданий). «Сколь бы успокоительным, упрощенным и неполным ни был Нюрнбергский процесс (на скамье подсудимых нехватало, конечно, Сталина, Молотова), – пишет Нилов-Кравцов, – он давал миру хоть примитивный, но достаточный для большинства оставшихся после бойни в живых вопрос: кто виноват? Никакого, самого примитивного ответа на этот кровоточащий вопрос после первой мировой войны не было.»

Единственный политический деятель, президент США Вудро Вильсон, понимал, что если «органические нации», эти хранительницы устоев христианства во всех его разветвлениях и ислама в его тогдашних центрах, если все они вместе взятые довели народы до истребления 20 миллионов своих братьев и превращения в калек еще 20 милионов, если такое произошло, значит, миру необходимо переустройство. Но его 14 пунктов, один гуманнее другого, «на которые молились простодушные люди всех стран» (М. Алданов), были отвергнуты даже сенатом его собственной страны, «и восторжествовал пятнадцатый пункт: горе побежденным!»

Раз так, переустройством мира занялись Ленин и Сталин на востоке, Гитлер и Муссолини на западе.

«А если нельзя назвать виновных в столь катастрофичной для людского сознания бойне, значит, виновно само мироустройство. Чудовищность жертвоприношений, их беспричинность и безрезультатность прожигали души европейцев. И никому не дано было уклониться от вопроса: как Он это допустил? Ими же, особенностями войны, был предрешен и ответ: если Он допустил такое и нет на Земле виновных, значит, Он не всемогущ или не Всеблаг, или же – Его нет!»

Николай II был виновен в том, что вместе с ведущими политиками всех стран, кроме Вудро Вильсона, переоценил собственные силы для успешного руководства бурно развивавшейся Россией, а потом переоценил физические силы и моральные возможности доверенного его власти народа. Пользуясь выражением Александра Солженицына, он «перемолол русскую силушку» и поставил свой измученный и отчаявшийся народ в такое положение, что тот усомнился в Боге – в его благости, могуществе и вообще существовании. За что и понес наказание Судьбы.

Вот почему один из свидетелей, – рядовой мещанин города Екатеринбурга, некий Владимир Буйвид, услыхав ночью глухие выстрелы, доносившиеся по соседству, со стороны Ипатьевского дома, «быстро ушел к себе. Мой сосед по комнате спросил: «Слышал?» Я ответил: «Слышал». – «Понял?» – «Понял», – сказал я, и мы замолчали».

Это показание следователю часто цитируют: очень уж рельефно оно передает предчувствие неизбежной расправы, в которой современники видели Рок, расплату судьбы.

Почему на долю русских выпало это искушение – начать постройку безбожного царства?

«У русского народа, – записывал в 1918 году в дневник Пьер Паскаль, – обостренное чувство трагического характера этой войны, невежественной и бессмысленной, которой и все человечество не должно хотеть и от которой оно не может избавиться.»

Как просто объяснять русскую историю по Николаю Соколову: мол, был некий международный заговор (вероятнее всего, жидо-масонский, можно большевистско-германский или еще какой…), русский народ был обманут (вариант – покорился дьявольскому террору), а отсюда близко и до русофобии («Русские – свиньи», помните реплику генерала Нокса, покровителя белого движения?). Но на самом деле, когда вдумываешься в характеры персонажей исторического сюжета, различаешь в них во всех – в Ленине и Свердлове, Белобородове и Яковлеве, Юровском и Голощекине – типических «русских мальчиков», что так подробно описаны Достоевским. С их решительностью исправлять карту звездного неба, о которой они вчера еще не имели представления, с их жаждой облагодетельствовать человечество, никак не меньше, с готовностью убить злую старуху-процентщицу (и попутно, чтоб свидетелей не осталось, ее ни в чем неповинную сестру). Заодно и себя испытать: твари они дрожащие или право имеют? Наполеоны, рискнувшие перестроить органический миропорядок, – или…? Особенно типичен Ленин, презиравший Родиона Раскольникова как раз за раскаяние. Он и перед смертью грезил своим местом в мировой истории, перечитывал очерки о себе Троцкого да Горького и «о жизни своей думал» (Н. Крупская). Ему бы почитать Алданова:

«Совершенно то же самое думал о себе Томмазо де Торквемада. Он считал Ordonnanzas de los Inquisidores глубоко прогрессивным произведением философско-политической мысли. Он тоже был интернационалистом и тоже уверял, будто стремился к установлению на земле мира, спокойствия и всеобщего счастья.»

Разумеется, Россия стала первой, благодаря особенностям исторически сложившейся национальной психологии. (А русские евреи были столь активны в сочиняемой в этой стране исторической ситуации, возможно, потому, что они веками привыкли оттачивать свои умы в абстрактной игре талмудической и каббалистической логики.) Эта психология выбрала тот вариант безбожного царства, что сулил рай земной не только своему народу, но и всему человечеству. Но духовная катастрофа, поразившая мир в те десятилетия, была не русской, а всеевропейской. Германия, где не истребили Гогенцоллернов в полуподвале и не убивали шуцманов во время ноябрьской (1918 года) революции, думается, вполне могла стать такой же большевистской, как Россия, уже в 1923 году. Если бы правил Россией попрежнему Ленин, он бы послал немецким коммунистам, как они и просили, Троцкого, и тот реализовал бы огромный революционный потенциал, накопленный в великом народе. Но Зиновьев со Сталиным сделали все возможное, чтобы сорвать совершенно ненужный им вариант большевистской Германии, возглавляемой Троцким, и мировое безбожное переустройство довелось осуществлять в этой стране Гитлеру. Франция после первого толчка рухнула в объятия сперва Петена, потом Лаваля… О судьбе империи Габсбургов и Порты можно не вспоминать.