Сыновья человека с каменным сердцем - Мор Йокаи

Стараясь сдержать разбиравший его смех, господин Адам искусал весь чубук. Чтобы не обидеть Зебулона, он даже отвернулся в сторону.

– Наконец невтерпеж мне стала жизнь поденщика. Тогда и решил я приехать к тебе. Но вот вопрос: как осуществить такую поездку. Путь не близкий, а всюду шныряют немцы. Однажды к нам заехал почтенный евреи, корчмарь. Старик был с женой, которая кормила грудью уже девятнадцатую дочку. Я открылся корчмарю, посулил ему все, что он захочет, и сверх этого еще пять форинтов, только бы он ухитрился провезти меня через немецкие посты и доставить к тебе. Он заверил меня, что я могу всецело на него положиться, и на другой же день, тщательно спрятав меня в глубине повозки, вывез из злосчастной винокурни. Старик убеждал меня, что опасаться нечего, но я порядочно трусил. Наконец надо мной сжалилась жена еврея: она нарядила меня женщиной, одолжив свое платье. А когда нам встречался патруль, она клала мне на руки свою малышку, и я Делал вид, будто кормлю ее грудью. Это для большою правдоподобия. Так я и перехитрил немцев.

Теперь уж никакая земная сила не могла удержать господина Адама от смеха. Трубка выпала из его рта, и он захохотал во все горло. Вылитый бегемот!

– Ох, какой же ты дуралей, Зебулон! Я так и вижу, как ты прижимаешь к своей материнской груди этого младенца! Ха-ха-ха!.. Прекрати свою историю, а то я надорвусь от смеха!

Хозяин дома так развеселился, что заразил своим настроением даже Зебулона.

– Ну, теперь ты в надежном месте, кум, – утешал его господин Адам. – Можешь здесь пробыть хоть до Страшного суда. Я убежден, что тут тебя никто не разыщет. Ведь деревушка, где я живу, даже на карте не обозначена.

– В самом деле? – обрадовался Зебулон.

– Честное слово. Однажды я даже атлас специально купил и окончательно убедился, что она не известна ни одному картографу.

И господин Адам принялся рыться в куче обреченных па сожжение книг, которые кончают свой век, превращаясь в бумажные фитильки. Он отыскал несколько листов разорванной географической карты. Разложив их рядком на столе, он долго водил по карте пальцем и нашел наконец главный город комитата.

– Видишь? Здесь – город, а там – соседнее село. Вон другая деревня, третья. Эти полоски, вроде мохнатых гусениц, обозначают две наших горы, червеобразная штука – речку. А вот мою деревушку как раз и упустили из виду.

С нескрываемой гордостью господин Адам хлопнул по карте. Как приятно сознавать, что ты живешь в таком населенном пункте, который даже на карте не обозначен!

– Эх, кабы знать, что у немцев точно такой же атлас! – вздохнул Зебулон.

– Именно такой! – заверил его господин Адам, несколько даже негодуя, что простодушный Зебулон может допустить, будто атласы могут быть разными.

Навалившись всей грудью на стол, Зебулон водил пальцем по карте:

– Погляди, вот тут мы стояли биваком. Отсюда я перемахнул сюда. Потом перекинулся аж вон куда. Потом – круто завернул в ту сторону. Здесь сделал большой крюк вверх и таким путем добрался до ваших краев.

Что и говорить, необычайное это было путешествие – сплошные зигзаги.

Вдруг господин Адам проявил неожиданное любопытство:

– Неужели венгерскую армию разгромили?

– Не то чтобы разгромили, но рассеяли. У кого был коняга, тот, конечно, улепетнул. Но пешим худо пришлось. Шлик палил из таких здоровенных пушек, что от их грохота у меня всю тыловую часть сводило, а от разрыва ядер вдребезги разлетелось стекло часов. Уверяю тебя, это не шутка!

– А что будет, если венгерская рать объявится в другом месте и опять возьмет верх? – набив заново трубку, вопросил господин Адам.

– Но ведь если войско даже и уцелело, у него пропала всякая охота воевать. Следует извлечь урок из нашего поражения. Ты, мой милый друг, даже представления не имеешь, какую силищу бросил против нас неприятель. У каждого австрийца конь раза в два выше нашего. Каждый неприятельский солдат с ног до головы закован в броню. Ядра у них летят бог знает куда, а орудийные раскаты слышны, как гром. И «сколько их, этих супостатов! Видимо-невидимо! Мне бы на всю жизнь хватило только тех денег, что, по забывчивости, всего за один день не выдает солдатам их интендант. А какие у них генералы! Тот, что нас побил, смотрит лишь одним глазом, на другом у него повязка. Каково же нам придется, если против нас пошлют полководца с двумя глазами! Ох, пропали мы тогда на веки вечные. Прощай! Сервус! Адье!

Господин Адам только плечами пожал.

– По что можно сделать?… Как-нибудь обойдется.

– Обойдется-то обойдется. Но что ожидает меня?

– Я тебе уже сказал: останешься здесь до дня Страшного суда.

– Вот именно. До того дня, когда меня предадут военному суду!

Господин Адам улыбнулся и, оттопырив губы, спокойно покуривал трубку.

– Пустяки. Ты же ничегошеньки не сделал.

– Разумеется. Но зато я всюду присутствовал.

– Это еще ничего не значит, будешь от всего отпираться. Я выдам тебе свидетельство, что ты все это время находился у меня, лежал тяжелобольной.

– Такое свидетельство гроша ломаного не стоит. Ведь мое назначение опубликовано в официальных ведомостях, у них в руках отчетность, по которой можно установить, что я был totum fac.[87] И засудят, так, что только держись!

– Подадим апелляцию.

– Кому, дьяволу? У них нет апелляционного суда септемвиров.

– Ну, да ладно. Не вешаться же раньше времени из-за этого.

– Я-то, конечно, ничего такого делать не стану, но опасаюсь, как бы другие не вздумали проделать это со мной. Теперь, мой друг, такие вещи совершают в два счета.

В ответ господин Адам не мог придумать ничего утешительного и лишь уклончиво заметил, что и так, дескать, может случиться.

– Да, но я вовсе не желаю этого, – запротестовал Зебулон. – Если бы еще можно было как-то сторговаться с немцем: я, мол, приму в наказание то-то и то-то. Скажу прямо: отсидеть годика три, ну, понятно, в легких оковах, а то и вовсе без них, я бы еще согласился. Особенно, если бы удалось избежать порки.

Бедняге Зебулону стало так страшно, что он начал думать о тюремном дворе Нейгебэуд[88] как о некоем прибежище. Узники, находящиеся там, сыты и хоть таскают на себе водовозные бочки, зато уж не страшатся больше никаких преследований.

Его совсем развезло от страха. Тяжело вздохнув, он попросил у кума позволения прибить гвоздями к двери курительной комнаты пресловутую географическую карту; имея ее постоянно перед глазами, он станет изучать направление, куда, если понадобится, можно будет бежать.

Господин Адам вручил ему гвозди и молоток – пусть себе прибивает.

Но не успел Зебулон вбить первый гвоздь, как тут же убедился в своем невезении: лишь только соберется он кого-нибудь ударить, как ему немедленно дают сдачи, даже если он имеет дело с дверью. Ее с силой толкнули снаружи и чуть было не расквасили нос Зебулону.

Но окончательно он перепугался, когда разглядел дошедшего.

Это был господин Салмаш.

Адам Минденваро не счел нужным поставить в известность своего кума, что в доме обитает еще один гость, который также опасается за свою шею.

Почтенный Салмаш прибыл с той стороны горы, где стояли лагерем венгерские войска изобличавшие его, как неприятельского агента. Насмерть перепуганный Салмаш, как и Зебулон, тоже рассказал накануне господину Адаму свою историю, уверяя, что пришел конец всему: ряды повстанческих войск множатся, как грибы после дождя, и ему негде голову преклонить, чтобы передохнуть. Если, не дай бог, его схватят, непременно пристрелят на месте. А ведь он не способен и мухи обидеть.

И вот теперь эти два почтенных мужа, два беглеца, неожиданно столкнулись лицом к лицу. Каждый из них подумал, что другой явился сюда, чтобы схватить его.

С момента своей последней встречи они уже поняли, что каждый сделал окончательный выбор, определил свою судьбу. Один пошел направо, другой – налево. Итак, они стали врагами…

Зебулон не сомневался, что удар дверью пришедшийся ему по носу, – не что иное, как покушение из-за угла со стороны Салмаша. А перекошенное от страха лицо Салмаша недвусмысленно выражало уверенность, что Зебулон коварно притаился за дверью, чтобы хорошенько стукнуть его по голове.

Что касается господина Адама, он, казалось, совершенно не желал замечать, как всполошились оба его гостя, и с подчеркнутым дружелюбием пригласил Салмаша отведать сливянки.

– Ну-ка, дружище Салмаш, присоединяйтесь к нацией компании. Выпить в такую погоду крепкой водочки – одно удовольствие.

Салмаш робко, словно крадучись, подошел к столу. Но дотронуться до рюмки с настойкой, пока Зебулон на выпустил из рук молотка, так и не решился. И даже после, уже отпивая по глоточку сливянку, он опасливо следил одним глазом за движениями своего врага.

Зебулон раздумал прибивать карту к двери и предпочел разложить ее на столе. Появление Салмаша внезапно и необъяснимо преобразило его: от страха он неожиданно стал храбрецом.