Весна на Одере - Эммануил Казакевич

Он долго не мог успокоиться. Ему бог весть почему показалось, что он посмотрел в лицо не какому-то безвестному фельдфебелю, а всей немецкой армии. Страшное то было лицо, и не скрывались ли за его упрямым безразличием враждебность и презрение? Настроение гостя заметно испортилось. Дальше ехали в молчании.

Недалеко от деревни, где размещался штаб дивизионной группы, Риббентроп обратил внимание на странную картину: три дюжих эсэсовца, светя карманными фонариками, с проклятиями волокли из лесу высокую женщину в длинном платье.

Генерал покосился на министра. Ему не хотелось останавливать машину для выяснения этого происшествия. Но министр велел остановиться. Он решил размяться перед митингом. Сопровождаемый генералами и охраной, он приблизился к эсэсовцам. Те остановились. Фонарик осветил генеральские мундиры и широкую перевязь со свастикой на левом рукаве министра.

- Что совершила эта женщина? - спросил Риббентроп.

Один из эсэсовцев, вытянувшись, сказал:

- Это не женщина, господин... э...

- Рейхсминистр, - вполголоса подсказал кто-то из охраны.

Эсэсовец вытянулся еще больше и разъяснил:

- Это дезертир, господин рейхсминистр... Он переоделся в женское платье и убежал с главной боевой линии...

Риббентроп удивился, покраснел, хотел что-то сказать, но ничего не сказал и, круто повернувшись, направился к машине. Быстрая езда успокоила его. Он даже решил, что увиденное им только что может послужить центральной темой выступления. Он заговорит об изменниках и приведет в качестве примера этот случай переодевания немецкого солдата - какой позор! - в женское платье... Это вызовет смех и прозвучит очень неплохо.

Солдат собрали в замке Штольпе, в огромном зале, освещенном свечами. При входе рейхсминистра все подняли руки и прокричали довольно дружно: "Хайль Гитлер!" Министр взошел на кафедру и без предисловий заговорил. Говорил он ровным голосом, вперив взгляд в колеблющуюся полутьму над человеческими головами.

- Германия требует от вас, солдаты, непоколебимой стойкости, говорил министр. - В этот час, когда решается судьба империи, фюрер рассчитывает на вас...

Он напомнил о временах Фридриха Великого, когда Пруссия была в не менее тяжелом положении, одна против всего мира, - и все-таки она выстояла! Напомнил он и об истории недавнего похода на Россию. Ведь немцы стояли на подступах к русской столице, однако русские благодаря их стойкости, - да, именно стойкости - не допустили противника в свою столицу, и вот теперь...

Рейхсминистр сделал широкий жест в направлении Одера, жест, прекрасно понятый всеми. В нем были и горечь по поводу нынешнего положения и "великодушное" признание достижений врага.

- Такое же чудо может произойти и произойдет теперь с нами, - сказал он, помолчав. - Если не будет в ваших рядах изменников и негодяев, для которых их ничтожная жизнь дороже Германии...

Тут он смешался. Наступил момент рассказать об этом комичном и позорном случае с переодетым в женское платье солдатом. Но в последний момент министр запнулся. Ему показалось необдуманным и даже опасным сообщить солдатам о таком способе дезертирства. Возьмут, переоденутся в женские платья и разбредутся по лесам и озерам, обнажив берлинский фронт. И ему вдруг показалось, что сотни глаз смотрят на него с выражением такой же, как у того фельдфебеля, глубочайшей апатии, за которой неуловимо притаилась вражда и презрение.

Конец выступления был скомкан. Размеренная речь вдруг перешла на жаркий полушёпот, чего с Риббентропом не случалось никогда:

- Стойте железной стеной!.. Немецкая верность - наш щит!.. Это долг наследников Фридриха Барбароссы!

"Что я сказал? Почему Барбароссы? - оторопело подумал министр. Какая досадная оговорка! Я хотел сказать о Фридрихе Втором..."

Однако никто не обратил внимания на оговорку министра. Дивизионный командир торжественно подошел, пожал ему руку и громко сказал:

- От имени дивизии благодарю вас, господин рейхсминистр! Прошу передать фюреру наше твердое обещание стоять до конца.

Это прозвучало очень хорошо. Раздались возгласы "Хайль!"

Риббентроп покинул замок в приподнятом настроении. Неизвестно, воодушевил ли министр солдат, но солдаты, бесспорно, воодушевили министра. Он любезно согласился отужинать у дивизионного командира, однако с условием, что руководить приготовлением ужина будет его собственный, министерский повар. Да, тут чувствовался большой барин, не какой-нибудь выскочка, вроде Лея, побывавшего на фронте недели две назад. Генералы смотрели на Риббентропа с уважением.

До ужина министр отправился осматривать оборонительные сооружения. На него произвели большое впечатление ходы сообщения, обшитые досками, многоамбразурные укрепления, бронеколпаки, блиндированные убежища и вкопанные в землю танки.

Командир дивизии предложил министру познакомить его с обер-лейтенантом Гуго Винкелем, прославленным офицером, награжденным дубовыми листьями к железному кресту. Риббентроп, не слишком этим заинтересованный, все-таки согласился.

Они вошли в блиндаж обер-лейтенанта. Прославленный офицер сидел за столом и что-то быстро писал. На столе горела коптилка. Не оглядываясь, обер-лейтенант грубо крикнул вошедшим:

- Закройте дверь!

Риббентроп, улыбнувшись этому окрику, подошел к столу, и первое, что ему бросилось в глаза на испещ ренном неровными буквами белом листке, было слово "Vermachtnis"*.

_______________

* Завещание.

Риббентроп резко спросил:

- Что вы вздумали писать, несчастный вы человек?

Обер-лейтенант вскочил и, увидев министра и его свиту, втянул голову в плечи, словно его ударили.

- Слишком рано вздумали вы писать завещание, - сказал министр, сразу взяв себя в руки и бледно усмехаясь. - Это плохой пример подчиненным. Уверенности в победе - вот чему вы должны обучать своих солдат!

Министр вышел из блиндажа и медленно пошел по траншее. Потом он остановился и начал смотреть на восток. За рекой был слышен смутный гул, словно вся равнина, поросшая лесами, покрытая озерами, тихо шевелилась, прерывисто дыша, будто готовясь к прыжку. Лучи дальних прожекторов бегали по ночному небу.

- Обер-лейтенант не так уж глуп, - пробормотал Риббентроп, нервно поеживаясь.

Он вспомнил 1939 год и свое посещение Москвы. Из окон лимузина глядел он тогда на русских, мирными толпами гуляющих по своей столице. Теперь он смотрит на них из траншеи на Одер.

Ненависть к нему в России, должно быть, очень велика. Как реагировали бы русские солдаты, узнав, что он, фон Риббентроп, находится так близко от них, здесь, на Одере?

Он вздрогнул: слева раздались мощные взрывы. Они становились все оглушительней, все громче и ближе. Генералы заволновались и начали связываться по телефону с частями. Сначала оттуда сообщили, что русская артиллерия обстреливает немецкие позиции. А через полчаса выяснилось, что русские только что украли немецкого солдата из боевого охранения и, видимо, прикрывали отход своих разведчиков артиллерией и минометами.