Отмененный проект - Майкл Льюис

29 мая в Израиле прошли выборы премьер-министра, и милитарист Биньямин Нетаньяху победил Шимона Переса. «Так я и не увижу мира, – сказал Амос, услышав новость. – Впрочем, я и не рассчитывал его увидеть». Поздним вечером 1 июня его дети слышали в спальне голос и шаги отца. Он разговаривал сам с собой. Размышлял. Утром 2 июня 1996 года сын Амоса Орен вошел в спальню и нашел отца мертвым.

Похороны прошли как в тумане. Присутствовавшие – люди с очень богатой фантазией – с трудом представляли смерть Тверски. «Смерть нерепрезентативна Амосу», – сказал его друг Пол Словик. Стэнфордские коллеги Амоса, воспринимавшие Дэнни как фигуру из далекого прошлого, были поражены, когда он подошел к синагоге. («Все равно что увидеть призрак», – сказал кто-то.) «Он выглядел потерянным, словно контуженным», – вспоминает Авишай Маргалит.

В комнате, заполненной людьми в темных костюмах, Дэнни был в одной рубашке, как на израильских похоронах. Это удивило окружающих: он, казалось, не знал, где находится. Но никому и в голову не пришло, что кто-то другой должен произнести прощальную речь. «Было понятно, что говорить должен он», – сказал Маргалит.

Их последние разговоры касались в основном работы. Но не все. Были вещи, которые Амос хотел сказать Дэнни. Он хотел сказать, что никто не причинил ему столько боли в жизни, как Дэнни. Чтобы не спорить, Дэнни прикусил себе язык. А еще Амос сказал, что Дэнни и сейчас был человеком, с которым он больше всего хотел говорить. «Он сказал, что ему очень комфортно говорить со мной, потому что я не боюсь смерти, – вспоминал Дэнни. – Он знал, что я готов умереть в любую минуту».

Перед смертью Амоса они разговаривали почти каждый день. Дэнни удивлялся вслух, что тот придерживается привычного образа жизни. «А что мне делать, поехать на Бора-Бора?» – отвечал Амос. С тех пор Дэнни потерял всякое желание когда-нибудь посетить эти тропические острова.

После того как Амос сказал, что умирает, Дэнни предложил написать что-нибудь вместе – например, введение к сборнику старых статей. Амос умер, прежде чем они успели закончить. В их последнем разговоре Дэнни сказал, что он боится даже мысли о чем-то писать под именем Амоса, потому что не доверяет себе. Амос ответил ему: «Просто поверь в модель меня в своем сознании».

Дэнни оставался в Принстоне, куда он когда-то сбежал от Амоса. После его смерти телефон Канемана звонил чаще, чем когда-либо прежде; Амос ушел, но их работа жила и приобретала все большее значение. И когда люди упоминали о ней, они уже не говорили «Тверски и Канеман». Они говорили «Канеман и Тверски».

Осенью 2001 года Дэнни получил приглашение выступить на конференции в Стокгольме. На ней, кроме членов Нобелевского комитета, ожидалось присутствие ведущих экономистов. Все выступающие, кроме Дэнни, тоже были экономистами. Как и Дэнни, они все, очевидно, рассматривались в качестве претендентов на премию.

Дэнни очень старался подготовить свое выступление, причем на тему, не связанную с сотрудничеством с Амосом. Некоторые из его друзей решили, что это странно, так как именно их совместная работа с Тверски привлекла внимание Нобелевского комитета. «Меня пригласили из-за совместной работы, – говорил Дэнни, – но я должен был показать, что и сам по себе достаточно хорош. Вопрос не в том, достойна ли чего-то наша работа; вопрос в том, достоин ли я».

Дэнни обычно не утруждал себя подготовкой к выступлениям. Однажды он выдал напутственную речь в колледже совершенно без подготовки, и никому даже в голову не пришло, что он вовсе не думал о том, что собирается сказать, пока ожидал приглашения. Над выступлением в Стокгольме он действительно работал. «Я готовился так тщательно, что потратил кучу времени, выбирая точный цвет фона для слайдов».

Его темой стало счастье. Он говорил об идеях, в отношении которых больше всего сожалел, что не может их исследовать вместе с Амосом. Как ожидание счастья отличается от испытанного счастья, и как и то и другое отличается от счастья, которое остается в памяти. Как можно измерить подобные состояния, задавая, скажем, вопросы людям перед, во время и после мучительной колоноскопии? Если счастье настолько пластично, это превращало в посмешище все экономические модели, основанные на том, что мотивом людей является максимизация «полезности». Тогда что именно нужно максимизировать?

После своего выступления Дэнни вернулся в Принстон. Он искренне верил, что если ему и дадут Нобелевскую премию, то это произойдет в следующем году. Члены Нобелевского комитета видели и слышали его. Им судить, достоин он или нет.

Все потенциальные победители были осведомлены о дне, когда ранним утром раздастся звонок из Стокгольма – если, конечно, вообще раздастся. 9 октября 2002 года Дэнни и Энн сидели в своем доме в Принстоне – ждали и не ждали одновременно. Дэнни писал отзыв на одного из своих звездных студентов, Терри Одеана. Он, честно говоря, не думал о том, что будет делать, если получит Нобелевскую премию. Или, скорее, специально не позволял себе думать об этом.

В детстве, во время войны, он погружался в мир своих фантазий, разыгрывал тщательно продуманные сцены с самим собой в центре событий. Он представлял, как в одиночку выигрывает войну, например. Но он не был бы самим собой, если бы не создал правило для своих фантазий – никогда не мечтать о том, что действительно может случиться. Дэнни установил это правило, как только понял, что, после того, как он фантазировал о том, что действительно может случиться, он тут же терял всякое желание добиваться этого в реальной жизни. Его фантазии были настолько яркими, «как будто все происходило на самом деле», а если вы уже добились желаемого, зачем трудиться, чтобы получить его?

Дэнни не позволял себе представлять, что он будет делать, если когда-нибудь получит Нобелевскую премию. И хорошо, потому что телефон не прозвенел. В какой-то момент Энн встала и сказала печально: «Ох, ну ладно…» Каждый год старые выдающиеся люди напряженно – и с разочарованием – ждали у телефонов. Энн ушла на тренировку, оставив Дэнни одного. Он всегда был готов к тому, чтобы не получить того, чего хотел, так что по большому счету и это не стало для него тяжелым ударом.

Ему было хорошо с тем, кем он был и что он делал. А теперь можно спокойно представить, что бы он сделал, получи сегодня Нобелевскую премию. Он принес бы ее жене и детям Амоса. Он включил бы в свою нобелевскую речь дифирамбы Амосу. Он привез бы Амоса с собой в Стокгольм. Он сделал бы для Амоса то, что Амос никогда не сделал бы для