«Классовая ненависть». Почему Маркс был не прав - Евгений Дюринг

Но те, кто, стремясь к хаотическому анархизму, упирают на необходимость уничтожить господство тем способом, каким они вводят и желают поддерживать это безвластие без всякого внимания к праву, доказывают, что именно они сами вынуждены будут установить одно из самых худших господств и насилий, чтобы охранить свое царство. Царство, или, как ни странно это звучит, власть анархии, есть наиболее всеобъемлющее и наиболее беспутное из господств. Это – конфискация свободы всех всеми. Она ведет на всех перекрестках к большим и малым деспотиям, и для устранения последних потребуются, раз они только будут достигнуты, все новые и новые насилия. Анархия, будучи возведена в принцип, должна была бы потонуть в повсеместных преступлениях и явить собой, так сказать, всеобщее преступление.

Здесь мы лишь мимоходом напомнили о цели, которую имеют в виду приверженцы хаоса, чтобы наша критика всякого коллективизма, а в том числе и государственного коллективизма, не была ложно истолкована. Мы желаем уничтожить хищничество, включая сюда всякое хищение свободы, тогда как приверженцы хаоса – которым, как друзьям евреев, «тогувабогу» в области духа и вещей, конечно, сродни и удобно для плутней – стремятся обобщить хищничество и использовать его более старые и старейшие концепции благородного характера, имевшие в виду идеальных людей и идеальные состояния, так испорчены и опозорены на новейший манер по-еврейски оподленными якобы теориями, что получающееся в результате отсутствие господства выглядит хуже, чем та свобода, которую создает себе обыкновенный преступник. Поэтому здесь можно было бы говорить не о чем ином, как о политическом мошенничестве.

Итак, желая свести к минимуму отрицательные функции государства, мы приписываем ему в то же время роль тормоза, мешающего всем другим коллективностям, включенным в его рамки, налагать на отдельную личность ложные обязательства. Государство должно охранять личность не только против подлинного преступления, но и от менее видных стеснений её свободы. Поэтому оно должно держаться того правила, чтобы формирование союзов и корпораций не посмело в своей области практиковать открытую или тайную деспотию. Государство должно выступать не только против разбойничьих банд, но и против замаскированного бандитизма и против тех социально-экономических заговоров, которые под каким-нибудь, хозяйственно-невинным по-видимому, предлогом совершают бесспорные и доказуемые правонарушения.

Разумеется, такая охраняющая свободу функция не должна ограничиваться материальной областью, но еще с большей силой должна действовать в духовной области. Здесь, например, надлежит наложить узду на религионистический и вообще интеллектуальный коллективизм. Здесь недостаточно только формальной охраны свободы (например, свободы выхода); необходимо держаться того правила, чтобы никакой коллективный обман не распространялся и не оставался безнаказанным. Фактически существующее историческое государство поступает предпочтительно в противоположном смысле, но та доля государственной власти, на которую мы указали, как на оправдываемую при наших предпосылках, имеет еще и другую задачу. Она должна не только очистить старое государство от всякой дряни, но и помешать коллективностям специального характера пропагандировать заинтересованную ложь.

Чисто формальная свобода, которая допускает существование всякой обманной бессмыслицы, имела кажущийся смысл в качестве переходного состояния, но для истинной и окончательной системы не приносит пользы. Разумеется, в этом отношении можно вмешиваться в ход дел только там, где имеется налицо уверенность, совершенно подобная математической, и где налицо не какие-нибудь извинительные заблуждения, но доказуемые, подлинные обманы, т. е. обманы материально заинтересованные и инсценируемые на духовной или интеллектуальной почве. Однако эта специальная область не служит темой нашего изложения, и мы должны иметь в виду, как ни важна указанная область, прежде всего лишь те отношения, которые касаются социально-хозяйственной войны и ввиду которых государство, как мы его понимаем, не может оставаться пассивным зрителем.

6. При господствующих взглядах стачки образуют труднейший пункт для здорового понимания. В сочинении «Вооружение, капитал, труд» мы показали, что хозяйственно обоснованные забастовки, при предусмотрительном пользовании ими и при известных ограничениях, являются, по-видимому, справедливыми. Отдельный предприниматель, занимающий многих рабочих, по отношению к ним является волевой единицей. Поэтому, чтобы и со стороны рабочих противопоставить ему такую же единицу, необходимы коллективные действия. Этим устраняется часть неравенства. Конкуренция на стороне рабочих, таким образом, конечно, отпадает; отдельный же предприниматель как таковой сам себе также не делает конкуренции, наоборот, по отношению к совокупности своих рабочих является, так сказать, монополистом.

Но дело не остановилось на этом простом отношении и на соответствующих ему отдельных процессах. Объединились все отрасли труда и рабочие массы в стотысячные союзы, а против них выступили союзы предпринимателей с их локаутами. Таким образом, была начата более широкая социальная война. Она могла бы быть принята как переходная фаза, чтобы исправить вкоренившееся зло; но как продолжительное состояние она столь же, даже еще более неприемлема, чем настоящая война оружием. Ведь сюда привходит еще полное невнимание к интересам потребляющей публики, этого третьего, всегда внестоящего фактора, который, однако, с точки зрения разделения труда тоже имеет права. Производителем кто-нибудь обыкновенно бывает только в одном отношении. Потребителями же бывают во многих отношениях. Кроме того, против одного производителя в известной отрасли стоят сотни и тысячи потребителей.

В виде примера пусть взвесят только значение средств сообщения и перевозки. Должны ли здесь интересы одного или нескольких акционерных обществ, вступивших в конфликт с их служащими и рабочими, приводить к тому, чтобы весь транспортный аппарат, хотя бы лишь на время, был поврежден, т. е. к тому, чтобы дороги и рельсовые пути приостановили свою службу? Еще хуже, даже прямо социально глупо вышло бы отнятие воды и света. По отношению к государству и общинам рабочие могут рассматриваться так же, как чиновники, которым не приличествует приостановка их функций уже как таковым. Строго говоря, их отношение ко всей совокупности общества не особенно отличается от указанного отношения чиновников к государству. Кто живет и действует в известной системе разделения труда, тот должен уважать соответствующую связь функций между собой. Если он этого не делает, но существенно нарушает механизм дела стачками или локаутами, то он обижает неприкосновенных к распре лиц и поступает очевидно несправедливо.

Итак, надо иметь мужество смотреть на такие коллективные дикости как на то, что они есть. Нынешнее государство с его слабостью, имеющей свою причину не только в гнилости, но отчасти и в наличности ненужных функций, по всей видимости, не имеет моральной силы вмешаться в это дело. Оно способствует войне всех против всех, признавая просто право стачек, правда, за исключением области сельского труда. Право стачек имеет место даже у государств, вроде Пруссии, слывущих за самые строгие.

Но принцип возмездия, действующий против несправедливости, должен выполнять публичную функцию