Донские казаки в борьбе с большевиками - И Поляков

Еще большего внимания заслуживает следующее, чрезвычайно интересное явление. Некоторые офицеры - добровольцы определенно усвоили мысль, что Дон - источник, откуда можно и нужно все черпать для Добровольческой армии дозволенными и недозволенными средствами, включительно до применения вооруженной силы. Едва ли можно предполагать, что такое явление могло бы иметь место, если бы оно как-то не поощрялось свыше. Говорю так потому, что подобный взгляд проводился и у нас в отношении Украины. Но Украина борьбы с большевиками не вела. Все ее склады были под ключом у немцев и потому, если кому-либо удавалось "стащить" нужное для Дона и доставить в область, - его расценивали, как героя, наделяли особым вниманием и благодарностью. Подобным, например, способом "выкрали" и обманным путем доставили в Новочеркасск несколько десятков аэропланов с запасными частями и подвижными мастерскими, - т. е. многомиллионное имущество. Положение Дона было иное. Ведя напряженную и кровавую борьбу с большевиками, он сам во всем нуждался. Связь Донского штаба со ставкой Добровольческой армии была отлично налажена, при штабах находились представители командований и, следовательно, каждый вопрос можно было разрешить путем переговоров и взаимных уступок. Однако, Добровольческая тенденция была иная, быть может, как остаток неизжитой еще партизанщины. Я не говорю о тех случаях, когда Добровольческая армия, будучи в районе ст. Великокняжеской, освободила от большевиков несколько населенных пунктов и до чиста их обобрала - такова уж судьба освобождаемых. Гораздо хуже, когда из глубокого тыла шли жалобы на самоуправство офицеров - добровольцев, об отобрании и увозе ими разного военного имущества. Сначала я просто не верил, что могло быть что-либо подобное и чаще всего мой гнев обрушивался на того, кто доносил о самоуправстве, а сам не принял нужных мер, дабы решительно прекратить безобразие. И только тогда я убедился, что самоуправство наших гостей переходит всякие границы, когда нечто подобное произошло в самом Новочеркасске, т. е. под боком штаба. В один из обычных вечерних докладов начальник военных инженеров полковник К. весьма взволнованно доложил мне следующий случай. По его словам, в этот день, во время обеденного перерыва, к нашему центральному гаражу подъехала группа офицеров-добровольцев. Заявив дневальному, что они имеют нужное разрешение, офицеры вошли в гараж и стали хозяйничать. Они отобрали часть запасных автомобильных частей, отвинтив в том числе и несколько магнето, взяли некоторый инструмент и погрузили все в свой автомобиль. Когда же дневальный, чувствуя что творится что-то неладное, пробовал протестовать, офицеры убедили его не беспокоиться, а затем, сев в автомобиль, укатили неизвестно куда. Оставить такой безобразный поступок без расследования, значило бы, в будущем лишь поощрить подобные деяния. Я негодовал. Не понравилось мне и держание нашего дневального, не употребившего оружия для защиты вверенного ему имущества, на что он имел полное право. Я сделал замечание начальнику инженеров за непорядок у него в гараже, приказал дневального примерно наказать, а затем решил, с помощью коменданта города, тщательно расследовать этот случай, дабы отыскать виновных. Сообщив об этом ген. Эльснеру, я сказал ему, что впредь такие действия офицеров-добровольцев, будут рассматриваться как мародерство и виновные будут предаваться военно-полевому суду. Вместе с тем, было отдано приказание всеми мерами, вплоть до применения вооруженной силы, прекращать в будущем подобные самоуправства и виновных арестовывать. Об этом нашем распоряжении я поставил в известность и ген. Эльснера. Последний горячился протестовал и по обыкновению перекладывал все на наше пристрастие к офицерам-добровольцам. Он категорически отрицал возможность участия в этом происшествии офицеров Добровольческой армии, упорно считая, что все было проделано переодетыми большевиками. Но и при таком предположении, казалось бы, ген. Эльснер должен был приветствовать строгие меры, вводимые нами. В конечном результате отыскать виновников нападения на гараж нам не удалось, но расследование определенно установило, что они своевременно успели перейти Кубанскую границу и скрыться в районе Добровольческой армии. Приведу еще случай, ярко рисующий тыловые нравы того времени. Равняясь на главу войска - Атамана, его ближайшие помощники жили чрезвычайно скромно. Сам П. Н. Краснов занимал в атаманском дворце только три комнаты, а четвертую обратил в склад для сбора пожертвований для армии, где обычно целый день работала его супруга Лидия Федоровна, заботливо разбирая вещи, сортируя их, пакуя и отправляя частям на фронт. Во дворце жил и председатель совета Управляющих ген. А. Богаевский, бывший одновременно и Управляющим отделом иностранных дел. Его Петр Николаевич приютил у себя как своего старого друга. Ниже читатель увидит игру Африкана Петровича Богаевского и узнает как он, отплатил Краснову за это радушие и гостеприимство. Командующий армией ген. С. Денисов довольствовался двумя небольшими комнатами в доме своей сестры. Что касается меня, то я с семьей в пять человек, ютился в двух комнатушках, нанимая их в частном доме и платя очень дорого. Ген. С. Денисов считал это ненормальным явлением. Он несколько раз убеждал меня переехать в другое помещение, более соответствующее моему положению. После долгих колебаний, я, наконец, согласился. Вопросом расквартирования в городе у нас ведал начальник военных инженеров. Вызвав его к себе я поручил ему найти для меня квартиру. Тотчас же, заработали телефоны, забегали посыльные и квартирные агенты, засуетилось инженерное управление. Уже вечером начальник инженеров доложил мне что в центре города для меня найдена очень хорошая квартира. Это помещение, как он мне сказал, предназначалось вначале для канцелярии санитарного управления Донской армии, но что управлению он отведет другую квартиру. Из дальнейшего с ним разговора, я выяснил, что он лично еще не видел этого помещения, а потому я предложил ему осмотреть квартиру на следующий день и результат доложить мне. Утром полковник пришел ко мне очень расстроенный. Оказалось, что приехав осмотреть квартиру, он к своему великому удивлению, нашел в ней несколько офицеров-добровольцев, хозяйничавших там. На его вопрос, - почему они здесь и как проникли в помещение, когда оно было заперто - офицеры ответили, что отделу управления ген. Эльснера требовалось помещение и так как эта квартира была пустая, то они ее открыли и заняли. Разъяснив им недопустимость подобного самоуправства, полковник К. добавил, что это помещение предназначено для квартиры начальника штаба Войска и потому они обязаны немедленно его очистить. В ответ на это, старший из присутствовавших там офицеров, довольно развязно заявил, что они исполняют приказания только ген. Эльснера и потому никого сюда не впустят. Не желая вступать с ними в дальнейшую перебранку, начальник инженеров сказал им, что он тотчас же едет к начальнику штаба Войска с докладом. Его доклад сильно меня поразил. Я был сильно возмущен. Взяв с собой коменданта штаба, я немедленно отправился в указанный дом. но к счастью для офицеров и к моему сожалению, там никого не застал. Очевидно офицеры сочли за лучшее не встречаться со мной и своевременно скрыться. Помещение я нашел для жилья неудобным и вскоре переселился в квартиру, предоставленную мне одним моим знакомым. Но эту дерзость добровольцев, я долгое время не мог забыть. Нарушение ими основных правил порядка и явное неподчинение представителю Донского командования, да еще при исполнении последним служебных обязанностей, побуждало меня не оставлять этот случай без последствий. Разыскать виновных было не трудно, ибо одного из них знал начальник инженеров. Я мог арестовать их и предать суду или держать несколько месяцев на гауптвахте, а затем выслать из пределов Дона. Однако, я знал, что такая мера, хотя и оправдываемая обстоятельствами, вызовет новый протест Добровольческого командования и еще больше усилит нападки на Донскую власть. В силу этих соображений, я ограничился лишь тем, что обо всем поставил в известность ген. Эльснера и просил его строго наказать виновных за самоуправство и превышение власти, а о наложенных на них взысканиях, меня уведомить. Не помню и потому не могу сказать, наказал ли тогда ген. Эльснер своих офицеров или, по своему обыкновению, оставил все без последствий. Все это, конечно, пустяки, мелочи, но именно из них то и складывается вся жизнь, явления и создавались настроения. Если жизнь хозяев, - донских офицеров, регулировалась строгими правилами, то тем более, казалось, гости обязаны были пунктуально соблюдать их, и ни в коем случае не злоупотреблять предоставленным им гостеприимством. Но, к сожалению, убедить в этом представителя Добровольческого командования ген. Эльснера было невозможно. Центром, где сплетались все интриги и рождались злободневные слухи, где весьма часто происходили столкновения, ссоры и скандалы, где, наконец, за небольшую плату можно было получить хороший обед и ужин, - служило донское гарнизонное собрание в Новочеркасске. Его охотно посещали и офицеры-добровольцы, причем, нередко, скромные ужины кончались бурной попойкой. Винные пары развязывали языки и бывали случаи, по адресу войска отпускались нелестные замечания. Войско называли "самостийным", вместо "Всевеликое" говорили "всевеселое", высмеивали Донской флаг, издевались над Донским гимном, оскорбляя этим молодое национальное чувство казаков. Такие обидные отзывы о Войске задевали донских офицеров и они не оставаясь в долгу, отвечали бранью по адресу Добровольческой армии. В результате происходили горячие споры и опасные столкновения, грозившие порой окончиться свалкой с употреблением даже оружия. Особенную страстность вызывал вопрос "ориентации". Каждая сторона, отстаивала свою точку зрения, не стеснялась подбором выражений, часто весьма оскорбительных. Взаимные обвинения усилились, когда стало известно, что как-то в частном доме, командующий Донскими армиями ген. С. Денисов, доказывая, что войско Донское силой обстоятельств вынуждено было принять немецкую помощь, сказал, что Донская армия, будучи связана территорией и народом, никуда не может уйти, как Добровольческая армия, напоминающая ему в этом случае "странствующих музыкантов". Слова "странствующие музыканты" с большими комментариями тотчас же стали известны в Екатеринодаре и там войско Донское прозвали проституткой, продающей себя тому, кто ей заплатит. Ген. Денисов не остался в долгу и ответил: "Если Войско Донское проститутка, то Добровольческая армия есть кот, пользующийся ее заработком и живущий у нее на содержании". Эти слова создали ген. Денисову репутацию злейшего врага Добровольческой армии и ген. Деникин никогда не мог простить ему их. В общем, из-за каждого пустяка, страсти разгорались и разлад между армиями ширился с каждым днем. Переходя к рассмотрению вопроса взаимоотношений между начальниками штабов Донской и Добровольческой армий, должен оговорить, что начальника штаба Добровольческой армии Ивана Павловича ген. Романовского я раньше не знал, с ним вместе не служил, и никогда его прежде не видел. Мое знакомство с ним и первый наш разговор произошел по аппарату Юза на расстоянии нескольких десятков верст. Встретился я с ним впервые лишь в ноябре месяце 1918 года, когда я прибыл в Екатеринодар на совещание. В силу этих условий, отношения у меня с ним в начале были чисто официальные, несколько натянутые, но внешне весьма корректные. Часто я сетовал ему на поведение в нашем тылу офицеров Добровольческой армии и убедительно просил его принять меры для обуздания их. В этих случаях, Иван Павлович обычно отнекивался, иногда ссылался на мою пристрастность к добровольцам или на чересчур строгие наши требования и в общем ничего не предпринимал. В дальнейших переговорах по аппарату, уже можно было улавливать со стороны ген. Романовского долю его недоверия и нерасположения к Донской власти и нотку высокомерия к Донскому командованию. Я умышленно старался не замечать неуместных иногда его колкостей по адресу Донской армии и каждый раз переводил наш разговор только на суть дела. Но эта моя тактика не останавливала Ивана Павловича и он, пользуясь всяким случаем выходил из рамок делового разговора и нередко отпускал на счет Донской власти, более чем обидные эпитеты. Такое положение вещей, конечно, отнюдь не способствовало разрешению насущных вопросов и скорее их тормозило. Мало того, это обстоятельство служило дурным предзнаменованием возможности установления тесного и приятельского сотрудничества штабов двух соседних армий, преследовавших одну и ту же цель. Вспоминая ген. И. Романовского, я далек от мысли судить об его военных дарованиях, или его организаторских способностях. Это - дело лиц, знавших его близко и работавших с ним. Здесь же, я считаю уместным оттенить лишь то, что в деловых со мной сношениях ген. Романовский без всякой видимой причины допускал странную неприязнь и даже злобность в отношении Донской власти и армии, о постоянных победах которой он был прекрасно осведомлен из ежедневных сводок. Столь же хорошо ему были известны и результаты, достигнутые донским командованием по созданию Постоянной казачьей армии. Я лично сам видел, как во время одного смотра этой армии, плакали старые генералы, вспоминая недавнее прошлое и усматривая в ней возрождение старой Императорской армии. Нет также оснований предполагать, что побудительным мотивом могло служить чувство, близкое к зависти, о чем пишет П. Н. Краснов, говоря: "Штаб Донской армии, богато снабженный и блестяще оборудованный, щеголял точностью донесений, красотой исполнения схем, аккуратностью работы, чего нельзя было сказать про штаб Добровольческой армии 184). Всякий щепетильный вопрос вроде сравнения продуктивности работы того или другого штаба или стройности и целесообразности организации их, я всемерно избегал затрагивать. Не было, казалось, и никаких внешних причин для недовольства ген Романовского на мой штаб. В начале фланги армий непосредственно соприкасались, причем при решении вопросов, связанных с этим, я всецело шел навстречу Добровольческой армии, быть может, даже в ущерб интересам Донской армии и требованиям обстановки. Наконец, несмотря на одинаковое наше положение и, следовательно, права, я считал ген. Романовского старшим и всегда проявлял к нему нужную предупредительность. И вот, как тогда, так и теперь для меня составляют загадку мотивы, которые побуждали ген. Романовского держаться в отношении меня враждебной позиции 185). В основу своих взаимоотношений с начальником штаба Добровольческой армии я положил и настойчиво проводил в жизнь, как лейтмотив следующий принцип: если паны дерутся, то мы, начальники штабов, должны сделать все, чтобы у холопов остались чубы целыми. Но эта моя точка зрения не нашла поддержки в лице ген. Романовского. Он не считаясь с моим миролюбием, продолжал все в том же тоне вести переговоры, как бы испытывая устойчивость моего душевного равновесия. Конечно, так долго продолжаться не могло и рано или поздно атмосфера должна была разрядиться. Не помню по какому поводу, но ген. Романовский вновь в недопустимой форме отозвался о Донской армии. На его выпад я ответил тем же по адресу Добровольческой армии, а ленту разговора по аппарату показал командующему армией и Атаману, доложив при этом, что подобные замечания ген. Романовский уже неоднократно отпускал по нашему адресу, что такое его поведение истощило мое терпение и что в будущем всякий его подобный выпад, я буду соответственно парировать. И командующий армией и Атаман Краснов были возмущены отзывом ген. Романовского о войске и Краснов был вынужден просить ген. Деникина охладить пыл своего начальника штаба. Первая наша резкая пикировка еще больше обострила взаимоотношения. Но она имела и хорошую сторону: Иван Павлович стал несколько сдержаннее, а у меня окрепла мысль, что на смирении с добровольцами далеко не уедешь и надо не забывать закон Моисея. Конечно, по существу все это были лишь незначительные шероховатости между главами штабов Донской и Добровольческой армий, за которыми, к сожалению, скрывались уже принципиальные расхождения по более важным вопросам как то: взгляд на немцев, взаимодействие армий, использование офицерского состава, борьба с дезертирством из одной армии в другую. Читатель уже знает, как относилось высшее добровольческое командование к германцам. Той же точки зрения держался и ген. Романовский. Вопрос о немцах невольно поднимался каждый раз когда шли переговоры о высылке Доном Добровольческой армии снарядов и патронов. Иногда случалось, что мы сами ничего не имели в резерве и наши склады были пусты. В этих случаях, рисуя истинное положение, я обещал ген. Романовскому, при первой же получке нами снаряжения от немцев, исполнить его просьбу. Сказав просьбу, я не совсем точно определил этим словом то, что фактически исходило от Добровольческой армии. Это были требования, но отнюдь не просьбы. Говоря так, я нисколько не искажаю того, что было на самом деле. Командование Добровольческой армии предъявляло нам разнообразные притязания и обычно облекало их в форму требований. Мало того каждый раз, почему-то признавалось нужным нам напоминать, что Войско обязано помогать Добровольческой армии. Такая постановка вопроса нередко вызывала горячий обмен мнениями. Ведь наши сношения с немцами и Украиной, имевшие следствием получение всего необходимого снабжения, высшие круги Добровольческой армии резко осуждали. Они за это негодовали на нас, высмеивали, приписывали обидные эпитеты, делая из нас предмет злостной и недостойной травли. А наряду с этим, в тяжелые минуты, ген. Романовский вызывал меня к аппарату и кивая на тех же немцев, просил помочь добровольцам. Он рисовал мне критическое положение Добровольческой армии, ввиду недостатка снарядов и патронов и подчеркивая "нашу дружбу" с немцами, убеждал меня, если наши склады были пусты, обратиться к ним и от них получить все нужное для Добровольческой армии. Разве не ясно, что этим самым, Добровольческая армия через своего начальника штаба возлагала на нас весьма неприятную роль тайного посредника между нею и немцами. Больше того, этим же самым, быть может, против своей воли, Добровольческое командование наличие немцев бесспорно признавало фактором, могущим облегчить борьбу Белых армий с Советской властью. Уклоняясь сами от непосредственного контакта с немцами, они в нужных случаях, толкали нас на сближение с германцами, а затем эти наши сношения с немцами предавали в Екатеринодаре анафеме. И Атаман и особенно командующий армией несколько раз подчеркивали это явное несоответствие, но в ответ слышали или несерьезные объяснения или заверения и ссылки на фанатичную верность Добровольческой армии союзникам. Я всячески избегал затрагивать принципиальную сторону этого вопроса, но высылая Добровольческой армии просимое ею, настойчиво убеждал Ивана Павловича Романовского повлиять на Екатеринодарскую прессу и прекратить нападки на немцев и на Украину, дабы не лишить нас, а, значит, и их, немецкой помощи. Должен признаться, то неохотно и даже с весьма тяжелым чувством, я подходил к телеграфному аппарату, когда меня просила ставка Добровольческой армии. Я заранее предвидел, что всякий наш разговор кончится рядом просьб и требовании со стороны Добровольческого командования, каковые Дону порой не по силам выполнить, что лишь вызовет упреки и ненужную неприятную полемику. Не могу умолчать того, что считая нас обязанными помогать Добровольческой армии, ее командование эту обязанность отнюдь не распространяло на себя. Я вспоминаю, например, тот случай, когда добровольцами было захвачено несколько мощных радиостанций, каковых у нас не было. Мы просили одну передать нам. После длительной переписки пришел ответ: одну станцию уступить нам могут, но за 300 тысяч рублей. А мы, запасами Дона и тем, что захватывали у большевиков, делились с добровольцами всегда безвозмездно. Если вопрос о немцах каждая сторона усвоила своеобразно и не было никакой надежды найти примирительную равнодействующую, то казалось, использование армиями офицерского состава не могло вызвать особых осложнений. В действительности и этот вопрос далеко не был разрешен гладко и без взаимных упреков. На всех офицеров русской Императорской армии Добровольческие вожди предъявили своего рода монополию. Ген. Романовский, например, наличие наших вербовочных бюро на Украине и в Ростове, расценивал, как "перехватывание и сманивание" нами офицеров, едущих в Добровольческую армию86). Против такого упрощенного толкования, я горячо протестовал. Донская армия боролась с большевиками и, значит, имела такое же право, как и Добровольческая армия. Потери у донцов в офицерском составе были огромны. Опасение оказаться совсем без командного состава заставило Донское командование искать источники пополнения и иметь свои вербовочные бюро. В Донской армии офицеры пополняли собой только командные должности, тогда как Добровольческая армия ставила их на роль рядовых, допуская в этом отношении роскошь, о которой мы мечтать не могли. Уже сам по себе такой способ использования Добровольческой армией офицерского состава определенно указывал на переизбыток у ней офицеров. Тыл Добровольческой армии был тогда буквально запружен офицерами, скитавшимися в нем и ожидавшими по несколько месяцев своего назначения в армию. Полную противоположность в этом отношений представляла Донская армия. При ее увеличении у нас оказалось около 30 процентов незаполненных офицерских вакансий до командиров полков включительно. Огромный недохват был и в офицерах генерального штаба. Мне памятны картинки, когда я с дежурным генералом Донской армии ген. Бондаревым, уделяли много времени, ломая головы, как бы целесообразнее и удовлетворительнее разрешить этот больной вопрос. Приходилось выбирать на должности командиров полков, пользуясь списком даже штрафных штаб-офицеров, против фамилий которых стояли такие, примерно, примечания: "злоупотребил казенными деньгами", "умышленно оставил полк во время боя", "неспособен к службе из-за контузии", "отчислен от командования за нерадение к службе" и т. д. и т. д. Мы вынуждены были идти на компромиссы и использовать все то, что у нас было. Еще острее стоял вопрос с офицерами генерального штаба. Нередко бывало, что во всем моем штабе, ведавшим сначала двумя, а затем тремя армиями, включая меня и генерал-квартирмейстеров было 4-5 офицеров генерального штаба. Остальные, в числе 3-4 среди них даже и начальник оперативного отделения полк. Калиновский, были командированы на фронт, замещать должности начальников штабов, при начавшихся серьезных военных операциях. Полагаю, что такая потрясающе жуткая картина нужды в офицерах генерального штаба не требует никаких особых пояснений.