Высокое искусство - Корней Чуковский

Право же, русская литература достойна того, чтобы ее переводили не ремесленники, а подлинные художники слова. Поэтому я всем сердцем сочувствую Вашему призыву, обращенному к наиболее сильным мастерам перевода: Эрроусмит, Латимор, Уилбер, Гехт, изучайте русский язык!

Впрочем, дело не только в отсутствии сильных талантов. Главная беда – отсутствие устойчивых принципов. Не выработано сколько-нибудь отчетливых, надежных критериев для оценки тех или иных переводов русской художественной литературы на английский язык.

Если бы в литературной среде эти критерии были более ясны, в Нью-Йорке в 1962 году не могла бы появиться такая «Антология русских стихов», где даже высшие достижения нашей поэзии превращены в унылую серую массу, удручающую своей заурядностью.

Пренебрежение к стилю переводимого текста, к его поэтической форме привело эту книгу к тому, что Фета здесь не отличишь от Людмилы Татьяничевой, а Боратынского – от Сергея Острового.

Составители книги – люди почтенные, опытные, не лишенные литературных заслуг. Они отдали своей «Антологии» много труда, и среди их переводов встречаются порою неплохие. Но посмотрите, что сделали они с «Незнакомкою» Блока, как хило и дрябло звучит у них «Во весь голос» Маяковского, как анемична у них «Встреча» Валерия Брюсова, – и Вы поймете то горькое чувство, с которым я читал эту книгу.

Неудача ее составителей объясняется именно тем, что основные принципы их работы неправильны, глубоко порочны. Эти принципы давно уже пора осудить.

Пора сказать громко и внятно: нельзя воссоздавать на другом языке то или иное произведение поэзии, не воспроизводя его стиля.

Литераторы, о которых мы сейчас говорим, нарушали эту заповедь не раз. Вздумав, например, познакомить англо-американских читателей с лесковским «Левшой», они даже попытки не сделали передать в своем переводе словесное искусство Лескова, которое Горький назвал «чародейным». Отнять у Лескова его гротескный, причудливый стиль – не значит ли это ограбить его?[375]

Такое же пренебрежение к стилю переводимого текста проявляется в англо-американских переводах советских стихов для детей.

Года два тому назад в американской печати появился перевод одной из моих сказок – «Тараканище». Переводчицы (миссис Мортон и миссис Уирен) питали, по их словам, самые искренние симпатии ко мне и вообще к нашей детской словесности. И все же, когда я познакомился с их переводом, я почувствовал себя так, словно мне дали пощечину. Это был не перевод, а оскорбление действием. Все те истертые штампы сюсюкающего стихоплетства для малых детей, которые я всегда ненавидел, вся пошлятина истасканных ритмов и дешевеньких рифм, с которой я всю жизнь боролся, которую жаждал вытравить из детской словесности, – были, словно в насмешку, навязаны мне в этой милой самоделке переводчиц.

Горе мое было тем тяжелее, что обе они работали от чистого сердца. Им и в голову не приходило, что своим переводом они оскорбляют меня, навязывая мне ненавистный стиль.

С самым дружественным и доброжелательным видом обе лэди тиснули свой перевод в виде приложения к моей книжке «От двух до пяти», которая вышла (в переводе миссис Мортон) в двух университетских издательствах: «Калифорния Юнивер-сити пресс» и «Кэмбридж Юниверсити пресс».

Вскоре после выхода книжки «От двух до пяти» в американской печати появилось восемь рецензий о ней. Рецензии серьезные, вдумчивые, но характерно: ни одна не заинтересовалась вопросом о качестве перевода разбираемой книжки.

Качество это очень неровное. Иные страницы переведены хорошо, иные кое-как, наобум, впопыхах, с десятками вопиющих ошибок. На эти ошибки не обратили никакого внимания. Перевод «Тараканища» тоже не заинтересовал никого. Никто даже не сравнил перевода и подлинника.

Это – добрая воля рецензентов и критиков, и не мне порицать их за это.

Отмечаю же я этот факт лишь затем, чтобы указать на конкретном примере, как мало внимания уделяют у вас вопросам перевода русских книг.

Конечно, я очень далек от того, чтобы огулом осудить все переводы произведений нашей русской словесности, напечатанные в Англии и в США. С великой радостью приветствовал я в советской печати переводы «Евгения Онегина» (Реджинальда Хьюита), переводы «Клопа» Маяковского и «Тени» Евгения Шварца (Франклина Рива), переводы Мориса Бэринга, Изайи Берлина, Джеймса Дэффа[376] и других. Во всех этих превосходных работах талант переводчиков сочетается с высокой культурностью и с уважительным отношением к переводимому тексту. О, если бы эти работы могли стать образцами для всех ваших переводчиков русской поэзии и прозы.

Yours sincerely Корней Чуковский

От С. Монаса, 27 сентября 1964 г.

Дорогой Корней Иванович!

Прежде всего я должен извиниться за то, что прошло так много времени с тех пор, как я получил Ваше чудесное письмо. Я не отвечал так долго не потому, что Ваше письмо не нашло во мне отклика, а скорее потому, что откликом моим было ощущение, что мне необходимо что-то сделать в отношении современного состояния здешних переводов с русского, – иначе я просто не считал себя вправе Вам отвечать.

Так вот, я не сидел сложа руки.

Сколь эффективной окажется моя деятельность – посмотрим. Печальный опыт научил меня, что в таких делах не следует тешить себя надеждами. Но я хотя бы немного облегчил свою совесть и могу писать Вам с более легким чувством.

Серию статей для «Атлантик» или «Нью-Йоркер» – как Вы предлагали – я не написал, может быть, еще напишу. А написал я большую обзорную статью, в которой касаюсь, между прочим, современных переводов. Статья появится в зимнем выпуске «Гудзон ревью» за 1964–1965 годы. Когда она выйдет, я пошлю Вам экземпляр.

Более существенно то, что мы затеваем широкое общественное обсуждение проблем перевода – не только с русского, но и со многих других языков. В наши планы входит печатание обзорных статей и рецензий о работе наших переводчиков, создание при некоторых наших университетах специальных курсов, где молодежь могла бы обучаться искусству художественного перевода, и многое другое. В настоящее время главная наша задача: вооружить наиболее даровитых переводчиков – тех, для кого перевод не ремесло, а искусство, – теоретическими установками и общими принципами. Я перевел отрывки из Вашего письма ко мне, распространил их среди моих друзей и тем привлек внимание к нашему делу. Я был уверен, что Вы не станете против этого возражать.

Со всем, что Вы говорите, я совершенно согласен. Главное зло – именно в отсутствии критериев. Как правило, ни наши критики, ни издатели не обращают внимания на качество перевода. Но сейчас положение немного улучшается (независимо от того, что предпринимаем мы). Решено ежегодно присуждать поощрительную (и довольно крупную) премию за лучший художественный перевод. Среди критиков и даже среди издателей появились такие, которые стали предъявлять к переводчикам более серьезные требования. Но в основном положение по-прежнему остается таким, каким Вы его узнали по собственному горькому опыту.

Вот главные враждебные силы, мешающие нашему делу:

КОММЕРЧЕСКИЙ РАСЧЕТ. Если переведенная книга имеет хороший сбыт, издателю незачем заботиться о качестве ее литературного стиля. Это не надо понимать совсем буквально. Существуют издатели-коммерсанты, которые все же верны высоким литературным идеалам; есть и такие, которые лишены этих качеств, но жаждут прослыть идейными. Но, говоря вообще, коммерческие соображения враждебны нашему делу. Оборотная сторона этого положения та, что работа переводчика очень плохо оплачивается. Заработать на жизнь переводами почти невозможно, и большинство наших лучших переводчиков вынуждены наряду с переводами заниматься какой-нибудь побочной работой. А профессионалы вынуждены работать такими темпами, при которых высокое качество исключается, даже если они и способны его достигнуть. Даже относительно свободные университетские издательства ограничены коммерческими соображениями. К тому же они, по традиции, публикуют главным образом научные, а не литературные труды. И хотя здесь наблюдаются некоторые благоприятные сдвиги, все-таки есть еще злосчастная тенденция предъявлять к художественному переводу те же требования (стилистические), что и к научному. Результаты это дает самые плачевные, и в этой связи я назову нашего второго врага.

ПЕДАНТИЗМ. С XVI по XIX век переводом на английский занимались прежде всего писатели и поэты. Они не только обогатили язык, но и честно служили почтовыми лошадьми просвещения. Благодаря им Гомера, Вергилия, авторов Библии, Плутарха, Монтеня, Сервантеса можно читать практически как английских писателей. А затем, в течение XIX столетия, произошла любопытная перемена. Переводом завладели ученые. Это было вызвано, конечно, потребностью в большей точности и в более глубоких знаниях, и в какой-то степени цель была достигнута. Некоторые из ученых (к сожалению, очень немногие) еще заботимся о том, чтобы писать хорошую английскую поэзию и прозу. Для большинства же соображения стиля, тона, фактуры, красоты, легкости, выразительности и силы совершенно отходили на второй план. Эта традиция укоренилась в области переводов с греческого в латыни. Наихудшим образом она проявилась в Бутчер-Ленговских переводах Гомера и в бесчисленных учебных подстрочниках и шпаргалках. (…) Она привела к постоянным стычкам профессоров и поэтов, причем долгое время профессора брали верх. Отчасти так обстоит дело и сейчас.